— Скажите Тобиасу, пусть не принимает этого близко к сердцу. Не ожидал я, что он такой мягкотелый.
Маргарет наклонилась ко мне и вдруг поцеловала в щеку.
— Мягкотелый! — повторила она за мной. — О, к Александру Кинлоху это слово не подходит.
* * *
Роберт и я как душеприказчики Айвэна, заявившие Гольден-Мальта на участие в скачках, стояли возле денника и наблюдали, как Эмили седлает его.
— Ты знаешь, ходят кое-какие слухи, — как бы между прочим сказал мне Сам.
— О чем?
— Что Оливер Грантчестер заманил тебя в свой сад, ну и так далее.
— Не стоит об этом.
— Как тебе угодно. Но молва расходится, и помешать этому ты не можешь. (Дядя Роберт был прав. Спустя некоторое время я получил открытку от юного Эндрю из его приготовительной школы: «Правда, что вы, одетый, лежали в пруду холодной октябрьской ночью?» «Да», — ответил я племяннику одним-единственным словом). Положительно, ты сумасшедший, странный, Александр. Кому какое дело до этого? Иные нарочно стараются казаться героями...
— Ал, — сказал дядя Роберт, — ты дал бы жечь себя за «Честь Кинлохов»?
— Дело вовсе не в этом проклятом списке, — сказал я.
Дядя Роберт улыбнулся. Он все понял.
* * *
Мы с Эмили стояли в парадном круге и наблюдали, как идет по этому кругу Гольден-Мальт, ведомый своим конюхом.
К нам присоединился жокей, одежду которого украшали цвета Айвэна: золотистый и зеленый.
Эмили, казалось, совсем не волнуется, и только чуть учащенное дыхание выдавало ее. Она наставляла жокея, чтобы он, если сумеет, держался почти всю дистанцию четвертым, и, лишь пройдя последний поворот, постарался бы стать лидером.
— Не забывайте, — говорила она, — что на кривой Гольден-Мальт не ускорит темпа. Ждите, пока не выйдете на прямую, даже если потеряете на этом. На прямой Гольден-Мальт возьмет свое. Он умеет бороться за лидерство.
Когда лошади вышли на старт, Роберт, Эмили и я вернулись в ложу спонсоров, где сидела моя мать.
Одетая во все черное, как и на похоронах Айвэна, и в черной широкополой шляпе с белой розой, мать смотрела на беговую дорожку осеннего ипподрома. В ее глазах застыла тоска по ушедшему из жизни супругу, надежному, спокойному и доброму человеку, которого она так хотела бы видеть сейчас здесь, рядом с собой. Это были его соревнования, его день. Ничто не могло утешить мать в ее горе.
В ложе спонсоров появилась Пэтси, сопровождаемая Сэртисом. Она едва сносила присутствие своего мужа и поглядывала на него непривычно холодно. Ее иллюзиям пришел конец. Распадется их брак, подумал я, года не пройдет, как они расстанутся. Как бы Сэртис ни пыжился, а своей внутренней пустоты и ничтожества ему не скрыть.
Гольден-Мальт великолепно смотрелся на беговой дорожке, но его ждало нелегкое испытание. Большой денежный приз и престижность выигрыша «Золотого кубка короля Альфреда» — пусть даже копии — привлекли к участию в этих скачках самых сильных соперников. Среди девяти участников стипль-чеза Гольден-Мальт котировался четвертым или пятым по своим шансам на победу.
И вот лошади стартовали. Эмили наблюдала за началом соревнований в бинокль и была на удивление спокойна. Теперь она уже никак не могла повлиять на то, что происходило на дистанции, и оставалась неподвижной как изваяние почти все время, пока всадники преодолели эти две мили.
Это была одна из тех Челтенхемских скачек, когда ни повороты, ни барьеры не разорвали линию мчащихся к финишу лошадей. Все девять участников проходили препятствия плотной группой, ни один не сошел с дистанции, голос комментатора тонул в реве толпы на трибунах. Гольден-Мальт вышел на последнюю прямую четвертым, почти вплотную держась за третьим участником стипль-чеза, и, чуть наддав, обошел его, потом второго участника и догнал лидера.
Эмили опустила бинокль и наблюдала за финишем, затаив дыхание.
Сам что-то кричал во всю мощь своих легких и глотки. Моя мать прижала руки к сердцу. — Ну же, ну, родной, еще немного, — бормотала рядом со мной Пэтси.
Финиш три лошади пересекли одновременно.
Никто не взялся бы определить на глаз, какая из них опередила других. Все, кто был в ложе спонсоров, спустились туда, где расседлывали лошадей, занявших три первых места. Никто из нас не мог скрыть перед объективом фотокамеры волнение, которое мы испытывали, ожидая, кого же объявят победителем.
Наконец, лишенный каких бы то ни было эмоций голос комментатора объявил:
— Первым пересек линию финиша номер пятый.
Номер пятый — Гольден-Мальт!
Объятия, поцелуи, сияющие, как звезды, глаза Эмили, радостно улыбающаяся мне Пэтси, и в этой искренней, да-да, искренней улыбке — ни грамма яда!
Пэтси предложила, чтобы трофей был вручен владельцу победителя моей матерью как супругой Айвэна. И во время церемонии награждения моя мать подарила копию «Золотого кубка короля Альфреда» Эмили. Вспышки фотокамер, одобрительные возгласы, аплодисменты...
Айвэн был бы доволен...
* * *
Мы с матерью после ужина читали в газетах поздравления с успехом в Челтенхеме, как вдруг позвонил дядя Роберт, весь кипящий от возмущения.
— Только что со мной говорил по телефону Джед. Он в ярости. Эти археологи, эти музейные крысы с кирками и лопатами нагрянули к тебе в горы и все перерыли там со своими детекторами. Ищут некий металлический предмет. Ты понял? Джед сказал им, что они нарушают право владения, но им хоть бы что! Они не собираются уходить оттуда, и Зоя Ланг тоже там, Джед говорит, у нее глаза так и горят жаждой битвы. Тоже мне крестоносец сыскался! Слушай, Ал, бросай все дела, что бы ты сейчас ни делал.
— Джед не сказал вам — сейчас они тоже все еще там?
— Ясное дело, сказал. Они не собираются уходить оттуда, намерены перерыть все вокруг хижины. Джед умолял меня сейчас же вылететь туда.
— Вы хотите, чтобы и я летел вместе с вами?
— Ну да! — взревел дядя Роберт. — Утром встретишь меня в Хитроу, терминал один. И как можно скорей.
Я объяснил матери, что должен ехать к себе. Она погрустнела и просила меня хотя бы доесть ломтик жареного хлеба.
Засмеявшись, я обнял ее и заказал такси, которое должно было в воскресенье утром доставить меня в Хитроу.
Сам встретил меня в назначенном месте, и мы прилетели с ним в Эдинбург, где нас ждал пилот вертолета, тот самый, что уже садился на плато возле моей хижины.
Наше прибытие встревожило целую толпу каких-то людей. Они бросились врассыпную, как муравьи, которых опрыскивают инсектицидом. Когда винт вертолета остановился, муравьи вернулись обратно, ведомые Джедом. А за спиной у Джеда, наступая ему на пятки, шла доктор Зоя Ланг.
— Как вы посмели? — загремел Сам, сердито глядя на фанатичную старушку.
Доктор Зоя Ланг выпрямилась, добавив несколько дюймов к своей небольшой фигурке.
— Эта хижина, — твердо сказала она, — была передана в собственность нации вместе с замком. — Вовсе нет, — громогласно заявил дядя Роберт. — Она относится к моим личным апартаментам.
У Джеда, державшегося чуть позади Зои Ланг и Самого, при слове «апартаменты» поползли кверху брови.
Суд, конечно, разберется, чья эта хижина, подумал я, а пока что эти землекопы устроили здесь почти такой же бедлам, как и четверо моих бандитов. Нарыли повсюду ям, и возле каждой ямы валяется груда пустых жестянок и прочего металлического хлама.
В развалившейся части хижины, где стояли ведра для мусора и небольшая печь, пол был разворочен на глубину три фута, а сама печь лежала, поваленная на бок. В том конце, где я обычно ставил машину, земля тоже была более или менее разрыта, и под ней обнаружились старые гаечные ключи и какие-то древние обломки железных устройств и приспособлений.
Ошарашенный бесцеремонностью проводимых здесь поисков, я оставил Самого, спорящего с Зоей Ланг, и вошел в свою хижину взглянуть, что натворили там эти любители старины.
Оказалось, почти ничего. Джед привез назад мою волынку. В хижине было чисто и опрятно. Обернутый простыней портрет Зои Ланг стоял на мольберте. Видимо, поиски внутри моего жилья землекопы-антиквары приберегли напоследок.
Я вышел из хижины, чтобы выразить Зое Ланг протест против действий ее энергичных друзей. Добрый десяток их все еще копали свои ямы во всех мыслимых направлениях. Но когда я приблизился к Зое Ланг, в руке у меня заверещал мобильный телефон, который я теперь уже привык всюду носить с собой.
Из— за плохой связи в горах, визга металлоискателей и громких возгласов землекопов-археологов я не мог разобрать, что говорит мне в трубке чей-то еле слышный сквозь треск голос.
Чтобы избавиться хотя бы от части посторонних шумов, я вернулся в хижину и плотно закрыл за собой дверь.
— Вас плохо слышно, говорите громче! — крикнул я в трубку. — Кто вы?
Сначала мне в ухо хлынул шум, но вот из него прорезалось и различимое.
— Тобиас.
— Тобиас? — крикнул я, не веря своим ушам — или, по крайней мере, одному уху, к которому прижимал аппарат.
Снова треск. И еле слышное:
— Я нашел их.
Опять что-то затрещало, но тут же смолкло, и прозвучал голос Тобиаса:
— Ал, я нашел деньги.
Я молчал, не веря не только своим ушам, но и самому себе.
— Куда ты пропал? — спросил Тобиас.
— Никуда! — взревел я. — А ты где? Щелканье. Треск.
— В Колумбии. В Боготе.
Я все еще не мог прийти в себя. Внезапно в трубке стало тихо, и голос Тоба зазвучал чисто и внятно:
— Все деньги здесь. Я нашел их случайно. Здешний счет — на три имени, а не на одно или на два. Одно имя принадлежит частному лицу, а два — это названия корпораций. Я написал их все на бланке заявления по ошибке, можно сказать — наобум, а дальше все оказалось просто: нажата кнопка, открывается дверь, и меня спрашивают о дальнейшем направлении отправки денег. На следующей неделе они будут снова в Рединге.
— Просто не верится, — сказал я. — Я думал, ты уехал на уик-энд.
Тобиас засмеялся.
— Я улетел в Панаму. Шел наугад и напролом... и след вывел меня на Боготу.
— Тоб...
— Скоро увидимся, — сказал он.
В трубке опять затрещало. Я отключил телефон и почувствовал слабость в коленках, хоть раньше и не верил, что фраза «дрожат коленки» имеет смысл.
Немного погодя я снял простыню с портрета Зои Ланг, и даже мне самому показалось, что все вокруг наполняется силой, исходящей от изображенного мною лица.
Я думал, что мне понадобится какая-то временная перспектива, чтобы понять, что я сделал, но мой замысел, казалось, был сильнее меня. Он взял надо мною верх и превратил меня в свое оружие. Эта картина не могла принести душе успокоения, но, увидев ее, трудно было изгнать производимое ею впечатление из памяти.
За несколько последних недель я написал этот портрет, нашлись деньги пивоваренного завода, и я узнал, как глубоко могу уйти в самого себя.
А еще я встретил Тоба, Маргарет и Криса.
И снова сблизился с Эмили. Теперь я мог быть ее мужем, пока она сама этого хочет.
Ушла в прошлое враждебность Пэтси по отношению ко мне.
Мне казалось, что нет такого дела, с которым я не справился бы.
Я вышел из хижины и подошел к Роберту и Зое Ланг, которые не очень вежливо обменивались репликами, причем и он, и она сопровождали свои слова яростной жестикуляцией.
При виде меня Сам встревожился и внезапно умолк. — Что случилось? — не сразу спросил он.
— Деньги нашлись.
— Какие деньги? — удивилась Зоя Ланг.
Сам не ответил ей. Он смотрел на меня одного. Он понимал, какую цену пришлось заплатить мне за то, о чем я сейчас сказал ему и во что так трудно было поверить.
Зоя Ланг, решив, вероятно, что я нашел в хижине какое-нибудь сокровище или что-то в этом роде, оставила меня с дядей Робертом и ушла в хижину.
— Тобиас нашел деньги в Боготе, — сказал я.
— С помощью списка?
— Да.
Радость дяди Роберта выразили одни только глаза. Никаких ликующих возгласов. Но видно было, как потеплело у него на сердце.
— Вернемся к рукояти шпаги принца Чарльза-Эдуарда, — сказал дядя Роберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48