Так «политический контроль» обеспечивал себя работой. Заметив, что старик более или менее отдышался, полицейские снова ткнули его головой в ванну. На этот раз набрать воздуха он не успел. Легкие наполнились водой, и старик захлебнулся.
Палачи не обратили на это внимания. Когда стрелка пробежала весь шестидесятисекундный круг, они извлекли отца Лукресии из воды. Но он уже не отбивался и не хватал воздуха ртом.
Один из полицейских недобрым словом помянул сеньора за его странные манеры.
Положив отца Лукресии на пол, палач приложил ухо к его груди. Сердце старика не билось. Тогда, встав, он пихнул труп ногой.
Боясь гнева майора Гомеса, полицейские наскоро натянули на мертвеца одежду и даже повязали галстук. Затем посадили на табурет. Один из них достал свой автоматический кольт 11,43 и дважды в упор выстрелил ем в спину. На груди трупа появилось два огромных кровавых пятна. Убрав оружие, стрелок сказал тому, кто держал труп за плечи:
– В рапорте укажешь, что он был убит при попытке к бегству...
Задание было не из простых, поскольку тот, кто его получил, даже не умел как следует написать свое имя.
– Надо доложить майору, – сказал он.
* * *
Майор Гомес напряженно следил за тем, как с нескончаемыми пассами стриптизерка снимала свои крохотные трусики. «Маракаибо» на Прадо, хотя и было заведением весьма жалким, однако единственным учреждением такого рода в Ла-Пасе.
Увлеченный зрелищем, Гомес плыл на волнах сладострастия.
В тот самый момент, когда красотка уже должна была наконец, оказаться голой, чья-то рука тронула его за плечо. Вздрогнув, он обернулся и узнал одного из своих подчиненных.
– Что надо?
Полицейский зашептал ему на ухо. Гомес подскочил.
Настроение его резко упало. Он взглянул на крутившуюся на сцене девицу и вдруг увидел, что она была плоскозада и больна целлюлитом.
– Безмозглые идиоты! – выругался майор. – Я вас всех отправлю в Чако... до скончания века!
Полицейский стоял по стойке «смирно»; в глазах его подобострастие смешалось с ужасом.
– Что с трупом?
– Отвезли домой.
Потеряв всякий интерес к представлению, Гомес поднялся. Смерть отца Лукресии наделает много шума. Никто не поверит, что он пытался убежать. Майор бросил все еще стоявшему рядом младшему чину:
– Что еще?
Проглотив слюну, тот доложил:
– Вас поджидает его дочь. С ней какой-то блондин... Арестовать?
Гомес понял, что вечер окончательно испорчен.
– Это ты им сказал, где я?
– Нет. Они увидели вашу машину.
Майор с огромным сожалением заглянул на появившуюся на сцене очередную красотку. Как всегда, последняя была самой лучшей...
Едва он вышел на улицу, как к нему бросилась Лукресия.
– Где мой отец?
Гомес струхнул, увидев пылающие глаза молодой женщины, и его рука сама собой потянулась к кобуре. Блондин держался позади Лукресии. Как всегда, элегантный и дерзкий.
Душа майора колебалась между испугом и цинизмом.
– Ваш отец сейчас, должно быть, находится дома, – сказал он.
Лицо Лукресии просияло:
– Вы его отпустили?
Уго Гомес напыжился:
– Нет. Пытаясь убежать, он признал себя виновным.
– Виновным?
От удивления глаза девушки полезли на лоб.
– Да. Он хотел убежать, и моим людям пришлось в него стрелять. Это доказывает его виновность.
– Вы его убили? – еле слышно произнесла Лукресия. – Вы его убили?
В ее голосе было столько напряжения, что Гомес инстинктивно сделал шаг назад. Малко ждал взрыва. Но Лукресия все повторяла и повторяла:
– Вы его убили? Вы его убили?
Это кажущееся спокойствие обескуражило майора. Он попятился к своему черному «Мерседесу», подталкиваемый голосом Лукресии.
– Убийца! Грязная собака! Убийца!
Постепенно голос девушки делался все громче и громче, заполняя недостроенное и страшное «Эдифисио Эрман». Дверцы «Мерседеса» захлопнулись, и машина рванулась прочь. Вслед ей летели вопли Лукресии:
– Убийца! Убийца!
Внезапно она потеряла сознание. Малко едва успел ее подхватить.
Глава 14
То низкие, то высокие звуки «кены» казались чем-то нереальным, потусторонним на фоне ночной тишины.
Дон Федерико Штурм слушал, лежа с открытыми глазами. На душе у него было тревожно. Звуки флейты далеко разносились в разреженном воздухе Альтиплано. Немец посмотрел на светящийся циферблат. Было 5 часов утра. Кто это так разыгрался на дудке среди ночи?
Нежное, грустное пение индейской флейты лилось бесконечным потоком. Ничего угрожающего в этом не было, но дон Федерико чувствовал какую-то необъяснимую тревогу, хотя прекрасно знал, что на своей «эстансии» он был в полной безопасности. Все полицейские Уарины были готовы отдать за него жизнь. По его приказанию им построили новый участок, самый красивый в Боливии. Такое простыми людьми не забывается.
Немцу захотелось встать и посмотреть. Моника пошевелилась во сне и положила на его живот свою длинную ногу. Он провел рукой по плечу молодой женщины и, дойдя до груди, стиснул ее, пальцами и ладонью с наслаждением ощущая податливую плоть. Моника слегка прогнулась. Но не проснулась.
Длинная кружевная ночная рубашка женщины задралась выше бедер. Дон Федерико стал любоваться плоским, снизу оттененным животом Моники. Его охватило бешеное желание овладеть ею спящей и удовлетворить желание, не заботясь об ее удовольствии.
Если бы не флейта, то все это могло показаться эротическим сном.
Дон Федерико не скрывал своей связи с Моникой Искиердо уже с того дня, когда почти насильно овладел ею. Она пожаловалась Клаусу Хейнкелю и тот поднял скандал, на что дон Федерико вынужден был заявить, что если он хочет и дальше оставаться в его доме, то придется смириться с тем, что с Моникой будет спать он, Штурм. В первый раз донья Искиердо проплакала всю ночь, и тогда он решил ее изнасиловать. Сопротивление женщины постепенно ослабевало, и все кончилось тем, что она сама, несколько стыдясь самой себя, стала опережать его желания и оставила дона Федерико лишь после того, как полностью насытила свою похоть. Он почувствовал себя рожденным заново.
Напротив, Клаус Хейнкель явно начал сдавать. Он появлялся только в столовой, проводя все остальное время в отведенной ему комнате. Дон Федерико тайно и без особой надежды мечтал, чтобы его постоялец сбежал, к примеру, в Перу, которое было рядом, но там Хейнкеля сразу бы схватили. Возвращаться в Ла-Пас было равно самоубийству. Оставался Парагвай, страна далекая и опасная. В этом имении, находившемся на самом краю света, Клаус оказался практически в западне. И вот то, что было самым ценным в его теперешней жизни, ему пришлось уступить...
Внезапно проснувшись, Моника прильнула всем телом к любовнику.
– Что это за шум? – спросила она.
Ответить Дин Федерико не успел. Ставни вдруг сами собой распахнулись, и свет зари залил спальню. Немец несколько минут оставался как бы парализованным. Затем, протянув руку к ночному столику, схватил парабеллум.
В тот же миг какой-то предмет влетел в открытое окно и упал возле кровати. Моника в ужасе закричала.
Голый, как червь, дон Федерико выскочил из постели и бросился к окну. Флейты больше не было слышно. На пустом дворе стояла мертвая тишина. «Не сон ли все это?» – спросил себя немец. Моника сидела на кровати; ее грудь упиралась в черные кружева сорочки. Указав рукой на то, что было брошено в окно, женщина вдруг завизжала.
Дон Федерико оборотился и схватился за сердце. Он увидел отрезанную голову его Кантуты.
* * *
Еще ни разу с того дня, когда под Смоленском русские разметали его танки, дон Федерико не испытывал такого дикого бешенства. Убившие и обезглавившие викунью знали о его привязанности к ней и догадывались, каким страшным ударом будет для него ее потеря.
Он исходил яростью перед разбуженными и построенными во фрунт слугами и рабочими фермы. Никто ничего не видел и не слышал... разве что звуки «кены». Один старый «чуло», весь дрожа, пытался объяснить ему, что все это – деяния привлеченных колдовской мелодией неизвестной флейты злых духов. Сами же индейцы в ту ночь и носа не показывали из своих жилищ.
На шум явился Клаус Хейнкель. Но дон Федерико не сказал ему ни слова. Возвратившись в спальню, он взял голову ламы и осторожно положил ее на постель, рядом с Моникой. Женщина закричала в ужасе:
– Убери! Убери ее!
– Заткнись, а то убью! – ответил любовник. Серо-голубые глаза Штурма налились кровью, руки его дрожали. Несколько секунд он смотрел на голову викуньи, в ее безжизненные зрачки. Затем нежно взял ее на руки и вышел из комнаты. Войдя в загон, где находились останки «Кантуты», позвал «чуло». – Принеси лопату.
Человек принес орудие труда и принялся рыть яму. Дон Федерико вырвал из его рук заступ и стал копать сам. Из-за разреженности воздуха он скоро начал задыхаться, но, стиснув зубы, продолжал свое печальное занятие. Вены на его висках вздулись. Уже давно он не работал так тяжело.
Когда яма была уже достаточно глубокой, немец столкнул туда обескровленное тело викуньи. От прикосновения к шелковистой шерсти он едва не заплакал. Затем, положив голову «Кантуты» сверху, дон Федерико взглянул на нее последний раз и стал закапывать. После погребения он почувствовал себя совершенно опустошенным и одиноким. Альтиплано казалось бесконечно чужим, и ему захотелось уехать из этой враждебной страны куда глаза глядят.
В окне немец увидел наблюдавшую за ним Монику Искиердо, и ком бешенства снова подкатил ему к горлу. Если бы она не показывалась этому идиоту-американцу, ничего бы не случилось, и «Кантута» была бы жива.
На миг он даже испытал что-то похожее на сочувствие старому Фридриху, задушенному по его указанию в новой уаринской тюрьме. В висках у дона Федерико стучало, в сердце был лед. Войдя в дом, он наткнулся на Клауса Хейнкеля, метавшегося по коридору, словно испуганная мышь. Дон Федерико закрылся в библиотеке.
Ему надо было подумать об ответном ударе. За смерть ламы следовало отомстить. Совершившие эту жестокость хорошо продумали свой удар. Они как бы его о чем-то предупреждали. И ему хотелось понять смысл этого предупреждения. Авторами его могли быть только европейцы. Боливийцы для этого были недостаточно изощренными. Они просто взорвали бы под окном десяток килограммов тротила. Нанести удар по душе – это не их стиль.
* * *
– Они придут опять и вас убьют, – Клаус Хейнкель склонил голову.
Моника пристально смотрела на него. Она почти физически чувствовала ненависть Хейнкеля к красивому, элегантному и богатому дону Федерико.
– Возможно, они хотят просто вас запугать.
Штурм с презрением взглянул на сидевшего перед ним мертвенно бледного и лысого урода.
– Мой славный товарищ, в интересах вашей безопасности вам было бы лучше отсюда уехать.
Бывший гестаповец даже бровью не повел. Этот человек не любил громких слов. За последние несколько лет он привык сносить разного рода неприятности. Но, как змея, он всегда имел про запас каплю яда. И он знал, что дон Федерико не мог его спровадить в Ла-Пас.
День прошел спокойно для Клауса Хейнкеля, но напряжение дона Федерико чувствовалось во всем.
– Надо бы поискать другое решение, – признал Клаус.
– Я об этом думал, – сказал дон Федерико. – В Бениу меня есть хининовая плантация. Несколько недель вы могли бы провести там.
На физиономии Хейнкеля появилась заискивающая улыбочка.
– Это прекрасная мысль, но донья Моника не выдержала бы ни тамошнего климата, ни удаления от Ла-Паса, – проговорил он, силясь скрыть негодование.
Отправлять его к черту на рога, в эту кошмарную пустыню! Опасность окончательно потерять Монику придала ему силы.
– Более логичным было бы взяться за наших противников, – предложил он. – У вас для этого имеете достаточно сил.
– Я уже это сделал, – почти не пряча угрозы, заговорил дон Федерико. – Я и без того рискую, выдавая вас за умершего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Палачи не обратили на это внимания. Когда стрелка пробежала весь шестидесятисекундный круг, они извлекли отца Лукресии из воды. Но он уже не отбивался и не хватал воздуха ртом.
Один из полицейских недобрым словом помянул сеньора за его странные манеры.
Положив отца Лукресии на пол, палач приложил ухо к его груди. Сердце старика не билось. Тогда, встав, он пихнул труп ногой.
Боясь гнева майора Гомеса, полицейские наскоро натянули на мертвеца одежду и даже повязали галстук. Затем посадили на табурет. Один из них достал свой автоматический кольт 11,43 и дважды в упор выстрелил ем в спину. На груди трупа появилось два огромных кровавых пятна. Убрав оружие, стрелок сказал тому, кто держал труп за плечи:
– В рапорте укажешь, что он был убит при попытке к бегству...
Задание было не из простых, поскольку тот, кто его получил, даже не умел как следует написать свое имя.
– Надо доложить майору, – сказал он.
* * *
Майор Гомес напряженно следил за тем, как с нескончаемыми пассами стриптизерка снимала свои крохотные трусики. «Маракаибо» на Прадо, хотя и было заведением весьма жалким, однако единственным учреждением такого рода в Ла-Пасе.
Увлеченный зрелищем, Гомес плыл на волнах сладострастия.
В тот самый момент, когда красотка уже должна была наконец, оказаться голой, чья-то рука тронула его за плечо. Вздрогнув, он обернулся и узнал одного из своих подчиненных.
– Что надо?
Полицейский зашептал ему на ухо. Гомес подскочил.
Настроение его резко упало. Он взглянул на крутившуюся на сцене девицу и вдруг увидел, что она была плоскозада и больна целлюлитом.
– Безмозглые идиоты! – выругался майор. – Я вас всех отправлю в Чако... до скончания века!
Полицейский стоял по стойке «смирно»; в глазах его подобострастие смешалось с ужасом.
– Что с трупом?
– Отвезли домой.
Потеряв всякий интерес к представлению, Гомес поднялся. Смерть отца Лукресии наделает много шума. Никто не поверит, что он пытался убежать. Майор бросил все еще стоявшему рядом младшему чину:
– Что еще?
Проглотив слюну, тот доложил:
– Вас поджидает его дочь. С ней какой-то блондин... Арестовать?
Гомес понял, что вечер окончательно испорчен.
– Это ты им сказал, где я?
– Нет. Они увидели вашу машину.
Майор с огромным сожалением заглянул на появившуюся на сцене очередную красотку. Как всегда, последняя была самой лучшей...
Едва он вышел на улицу, как к нему бросилась Лукресия.
– Где мой отец?
Гомес струхнул, увидев пылающие глаза молодой женщины, и его рука сама собой потянулась к кобуре. Блондин держался позади Лукресии. Как всегда, элегантный и дерзкий.
Душа майора колебалась между испугом и цинизмом.
– Ваш отец сейчас, должно быть, находится дома, – сказал он.
Лицо Лукресии просияло:
– Вы его отпустили?
Уго Гомес напыжился:
– Нет. Пытаясь убежать, он признал себя виновным.
– Виновным?
От удивления глаза девушки полезли на лоб.
– Да. Он хотел убежать, и моим людям пришлось в него стрелять. Это доказывает его виновность.
– Вы его убили? – еле слышно произнесла Лукресия. – Вы его убили?
В ее голосе было столько напряжения, что Гомес инстинктивно сделал шаг назад. Малко ждал взрыва. Но Лукресия все повторяла и повторяла:
– Вы его убили? Вы его убили?
Это кажущееся спокойствие обескуражило майора. Он попятился к своему черному «Мерседесу», подталкиваемый голосом Лукресии.
– Убийца! Грязная собака! Убийца!
Постепенно голос девушки делался все громче и громче, заполняя недостроенное и страшное «Эдифисио Эрман». Дверцы «Мерседеса» захлопнулись, и машина рванулась прочь. Вслед ей летели вопли Лукресии:
– Убийца! Убийца!
Внезапно она потеряла сознание. Малко едва успел ее подхватить.
Глава 14
То низкие, то высокие звуки «кены» казались чем-то нереальным, потусторонним на фоне ночной тишины.
Дон Федерико Штурм слушал, лежа с открытыми глазами. На душе у него было тревожно. Звуки флейты далеко разносились в разреженном воздухе Альтиплано. Немец посмотрел на светящийся циферблат. Было 5 часов утра. Кто это так разыгрался на дудке среди ночи?
Нежное, грустное пение индейской флейты лилось бесконечным потоком. Ничего угрожающего в этом не было, но дон Федерико чувствовал какую-то необъяснимую тревогу, хотя прекрасно знал, что на своей «эстансии» он был в полной безопасности. Все полицейские Уарины были готовы отдать за него жизнь. По его приказанию им построили новый участок, самый красивый в Боливии. Такое простыми людьми не забывается.
Немцу захотелось встать и посмотреть. Моника пошевелилась во сне и положила на его живот свою длинную ногу. Он провел рукой по плечу молодой женщины и, дойдя до груди, стиснул ее, пальцами и ладонью с наслаждением ощущая податливую плоть. Моника слегка прогнулась. Но не проснулась.
Длинная кружевная ночная рубашка женщины задралась выше бедер. Дон Федерико стал любоваться плоским, снизу оттененным животом Моники. Его охватило бешеное желание овладеть ею спящей и удовлетворить желание, не заботясь об ее удовольствии.
Если бы не флейта, то все это могло показаться эротическим сном.
Дон Федерико не скрывал своей связи с Моникой Искиердо уже с того дня, когда почти насильно овладел ею. Она пожаловалась Клаусу Хейнкелю и тот поднял скандал, на что дон Федерико вынужден был заявить, что если он хочет и дальше оставаться в его доме, то придется смириться с тем, что с Моникой будет спать он, Штурм. В первый раз донья Искиердо проплакала всю ночь, и тогда он решил ее изнасиловать. Сопротивление женщины постепенно ослабевало, и все кончилось тем, что она сама, несколько стыдясь самой себя, стала опережать его желания и оставила дона Федерико лишь после того, как полностью насытила свою похоть. Он почувствовал себя рожденным заново.
Напротив, Клаус Хейнкель явно начал сдавать. Он появлялся только в столовой, проводя все остальное время в отведенной ему комнате. Дон Федерико тайно и без особой надежды мечтал, чтобы его постоялец сбежал, к примеру, в Перу, которое было рядом, но там Хейнкеля сразу бы схватили. Возвращаться в Ла-Пас было равно самоубийству. Оставался Парагвай, страна далекая и опасная. В этом имении, находившемся на самом краю света, Клаус оказался практически в западне. И вот то, что было самым ценным в его теперешней жизни, ему пришлось уступить...
Внезапно проснувшись, Моника прильнула всем телом к любовнику.
– Что это за шум? – спросила она.
Ответить Дин Федерико не успел. Ставни вдруг сами собой распахнулись, и свет зари залил спальню. Немец несколько минут оставался как бы парализованным. Затем, протянув руку к ночному столику, схватил парабеллум.
В тот же миг какой-то предмет влетел в открытое окно и упал возле кровати. Моника в ужасе закричала.
Голый, как червь, дон Федерико выскочил из постели и бросился к окну. Флейты больше не было слышно. На пустом дворе стояла мертвая тишина. «Не сон ли все это?» – спросил себя немец. Моника сидела на кровати; ее грудь упиралась в черные кружева сорочки. Указав рукой на то, что было брошено в окно, женщина вдруг завизжала.
Дон Федерико оборотился и схватился за сердце. Он увидел отрезанную голову его Кантуты.
* * *
Еще ни разу с того дня, когда под Смоленском русские разметали его танки, дон Федерико не испытывал такого дикого бешенства. Убившие и обезглавившие викунью знали о его привязанности к ней и догадывались, каким страшным ударом будет для него ее потеря.
Он исходил яростью перед разбуженными и построенными во фрунт слугами и рабочими фермы. Никто ничего не видел и не слышал... разве что звуки «кены». Один старый «чуло», весь дрожа, пытался объяснить ему, что все это – деяния привлеченных колдовской мелодией неизвестной флейты злых духов. Сами же индейцы в ту ночь и носа не показывали из своих жилищ.
На шум явился Клаус Хейнкель. Но дон Федерико не сказал ему ни слова. Возвратившись в спальню, он взял голову ламы и осторожно положил ее на постель, рядом с Моникой. Женщина закричала в ужасе:
– Убери! Убери ее!
– Заткнись, а то убью! – ответил любовник. Серо-голубые глаза Штурма налились кровью, руки его дрожали. Несколько секунд он смотрел на голову викуньи, в ее безжизненные зрачки. Затем нежно взял ее на руки и вышел из комнаты. Войдя в загон, где находились останки «Кантуты», позвал «чуло». – Принеси лопату.
Человек принес орудие труда и принялся рыть яму. Дон Федерико вырвал из его рук заступ и стал копать сам. Из-за разреженности воздуха он скоро начал задыхаться, но, стиснув зубы, продолжал свое печальное занятие. Вены на его висках вздулись. Уже давно он не работал так тяжело.
Когда яма была уже достаточно глубокой, немец столкнул туда обескровленное тело викуньи. От прикосновения к шелковистой шерсти он едва не заплакал. Затем, положив голову «Кантуты» сверху, дон Федерико взглянул на нее последний раз и стал закапывать. После погребения он почувствовал себя совершенно опустошенным и одиноким. Альтиплано казалось бесконечно чужим, и ему захотелось уехать из этой враждебной страны куда глаза глядят.
В окне немец увидел наблюдавшую за ним Монику Искиердо, и ком бешенства снова подкатил ему к горлу. Если бы она не показывалась этому идиоту-американцу, ничего бы не случилось, и «Кантута» была бы жива.
На миг он даже испытал что-то похожее на сочувствие старому Фридриху, задушенному по его указанию в новой уаринской тюрьме. В висках у дона Федерико стучало, в сердце был лед. Войдя в дом, он наткнулся на Клауса Хейнкеля, метавшегося по коридору, словно испуганная мышь. Дон Федерико закрылся в библиотеке.
Ему надо было подумать об ответном ударе. За смерть ламы следовало отомстить. Совершившие эту жестокость хорошо продумали свой удар. Они как бы его о чем-то предупреждали. И ему хотелось понять смысл этого предупреждения. Авторами его могли быть только европейцы. Боливийцы для этого были недостаточно изощренными. Они просто взорвали бы под окном десяток килограммов тротила. Нанести удар по душе – это не их стиль.
* * *
– Они придут опять и вас убьют, – Клаус Хейнкель склонил голову.
Моника пристально смотрела на него. Она почти физически чувствовала ненависть Хейнкеля к красивому, элегантному и богатому дону Федерико.
– Возможно, они хотят просто вас запугать.
Штурм с презрением взглянул на сидевшего перед ним мертвенно бледного и лысого урода.
– Мой славный товарищ, в интересах вашей безопасности вам было бы лучше отсюда уехать.
Бывший гестаповец даже бровью не повел. Этот человек не любил громких слов. За последние несколько лет он привык сносить разного рода неприятности. Но, как змея, он всегда имел про запас каплю яда. И он знал, что дон Федерико не мог его спровадить в Ла-Пас.
День прошел спокойно для Клауса Хейнкеля, но напряжение дона Федерико чувствовалось во всем.
– Надо бы поискать другое решение, – признал Клаус.
– Я об этом думал, – сказал дон Федерико. – В Бениу меня есть хининовая плантация. Несколько недель вы могли бы провести там.
На физиономии Хейнкеля появилась заискивающая улыбочка.
– Это прекрасная мысль, но донья Моника не выдержала бы ни тамошнего климата, ни удаления от Ла-Паса, – проговорил он, силясь скрыть негодование.
Отправлять его к черту на рога, в эту кошмарную пустыню! Опасность окончательно потерять Монику придала ему силы.
– Более логичным было бы взяться за наших противников, – предложил он. – У вас для этого имеете достаточно сил.
– Я уже это сделал, – почти не пряча угрозы, заговорил дон Федерико. – Я и без того рискую, выдавая вас за умершего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30