Второй полицейский, худощавый, желчный, выковыривал из гнилых зубов застрявший кусок бычьего яичка. Маленький, бесцветный, он не внушал Хейнкелю ни малейшего страха.
– Куда вы меня повезете? – спросил немец натянутым голосом.
– Ваша Милость может не беспокоиться, это всего лишь простая формальность. Но приказ майора Уго Гомеса есть приказ. Вам придется следовать за нами.
Все эти пустые и затянутые изъявления претенциозной вежливости не предвещали Клаусу Хейнкелю ничего хорошего. Он продолжал колебаться.
Полицейский распахнул дверцу машины. Стоит лишь сесть в нее, и все будет кончено.
– Я заеду во второй половине дня, – сказал Хейнкель. – Сейчас у меня дела.
Он вытащил из кармана две бумажки по сто песо. Его пробный камень. Глаза у полицейского в свитере заблестели, он протянул руку, взял бумажки и поднял глаза к небу:
– Бог свидетель, что я друг Вашей Милости, друг по гроб жизни... Но долг есть долг. Вашей Милости необходимо ехать с нами сейчас же.
Клаус Хейнкель привычно улыбнулся и вновь запустил руку в карман, стараясь из всех сил, чтобы его жест походил на обещание дополнительных чаевых.
Полицейский в свитере подошел поближе, в предвкушении оных. Он еще продолжал улыбаться Клаусу Хейнкелю, когда тот выдернул руку из кармана. Сверкнула белая молния, и из горла боливийца хлынул фонтан крови. Очумевший, ничего не понимая, поднес он к горлу обе руки, но сказать ничего не мог, так как голосовые связки были уже перерезаны. Из сонной артерии потоком лилась кровь.
Второй полицейский отбросил свою зубочистку и лихорадочно пытался выхватить пистолет из кобуры. В долю секунды Клаус Хейнкель повис на нем. Молниеносный удар коленом в пах – и полицейский согнулся пополам. Левой рукой Хейнкель вцепился в его волосы, жирные от брильянтина, и запрокинул ему голову. И снова скальпель сверкнул на солнце, прежде чем вонзиться под подбородок. Раздался хлюпающий звук, какой издают отскочившие со спины больного банки.
Хотя Клаус Хейнкель тут же отпрянул назад, тем не менее хлынувшая кровь запачкала его костюм.
Первый полицейский лежал скорчившись на тротуаре, в нем уже почти не осталось крови. На улице Ман Сеспед по-прежнему все было тихо: слышалось только бульканье крови двух умиравших. Клаус Хейнкель ощущал любопытную отстраненность. Едва лишь полицейский, забравший песо, стал настаивать на немедленной поездке, он понял: дело серьезно. Но каковы дурни! Будь они хорошими полицейскими, сразу бы разглядели огонек в его глазах. Хейнкель стал вдруг тем, чем он был раньше: коварным, жестоким зверем, лишенным какой бы то ни было жалости, движимым только бешеным инстинктом самосохранения.
Второй полицейский в предсмертной судороге попытался все же достать пистолет. Коротким ударом ноги Хейнкель вышиб его из руки, подобрал и засунул за пояс. Все с той же холодной отстраненностью.
Он спокойно уселся за руль «форда», у которого полицейские даже не выключили мотор. Не удостоив взглядом два распростертых в лужах крови тела, Хейнкель тронулся с места. Огромная желтоватая вилла исчезла в зеркале заднего обзора. Клаус знал, что больше уже никогда не увидит ее, но это было ему совершенно безразлично. С момента телефонного звонка Зеппа все будущее Хейнкеля сводилось к событиям ближайшего часа. Южная Америка вообще-то велика, но она становится совсем маленькой, когда тебя разыскивают. Теперь Клаус Хейнкель действовал как робот, приводимый в движение компьютером.
Он спокойно доехал до авеню Хосе Бальивиана, пересек Колакото и направился к центру. Запутанные петли шоссе за Обрахесом показались ему бесконечными. Пересекая авеню 16-го июля, он попал в пробку и успел насмотреться на свою бывшую контору. Потом расчищая путь на бесконечном подъеме к Эль-Альто он включил полицейскую сирену. Прохожие не успевай ли разглядеть, что за рулем машины сидел «гринго» и у него не было рации. Нож, лежавший рядом на сиденье, был незаметен снаружи.
Подъезжая к военной заставе на 7-ом километре по авеню Мерседес, Хейнкель лишь чуточку притормозил: оба постовых при виде полицейской машины, мчавшейся на полной скорости, расступились с безразличием. Их командир в это время обыскивал грузовик, полный «чуло».
Чувствуя внутреннюю раскованность, Хейнкель прибавил газа. Все говорило о том, что тревогу еще не объявили. Перед ним расстилалась дорога, беспрепятственно ведущая к озеру Титикака. А дальше – уже Перу. Хейнкель не испытывал ни радости, ни грусти, ни страха.
Он был полон лишь непреклонной решимости.
* * *
– Чтоб разыскали мне этого гада и доставили сюда через час! – вопил Уго Гомес. – Он наверняка драпанул к Кочакамбе и Санта-Крус. Главное – взять его живым.
Гомес бросил трубку. Он аж вспотел от возбуждения. Перепуганные соседи обнаружили трупы зарезанных полицейских. Гомес не мог прийти в себя. Он всегда лишь наполовину верил слухам обо всех ужасах, связанных с прошлым Клауса Хейнкеля. И вот теперь этот тип действительно повел себя, как настоящий убийца. В конце концов, это только облегчало ему, Гомесу, задачу.
Что же касается двух болванов, которые дали себя зарезать, то так им и надо.
* * *
Черно-белый «форд» въехал на аллею, обсаженную деревьями, и остановился перед тем местом, где когда-то был загон ламы-викуньи. Клаус Хейнкель выключил мотор. «Мерседеса-280» не было видно, и это вызывало в нем досаду. Увидев полицейскую машину, выскочил «чуло» и остановился как вкопанный, узнав Хейнкеля.
– Где дон Федерико? – спросил Клаус.
– Его нет дома, сеньор, – залепетал чуло, – но...
– А донья Моника?
– Она наверху.
– Отлично.
Улыбнувшись слуге, Хейнкель направился к дому. Забавно было вновь очутиться там, откуда его так беспардонно выгнали. Он открыл дверь и не спеша стал подниматься по лестнице. Сердце его, однако, забилось быстрее. Правильно-то ему надо было, не теряя ни секунды, ехать в Перу. Но мысль о Монике не покидала его даже теперь.
Моника обернулась. На ней были только трусики и лифчик. Причесанная, со вкусом накрашенная, она предстала перед Клаусом Хейнкелем как видение из какого-то другого мира. При виде Хейнкеля она застыла от изумления. Панический страх мелькнул у нее в глазах.
– Клаус!
Немец стоял в дверях, любуясь ею. Он уже забыл, насколько она прекрасна. Взгляд его прошелся по круглым, упругим грудям, по прозрачным трусикам и задержался там, где сходились ее длинные полные ноги. От этого зрелища Клаус почувствовал спазм внизу живота.
Моника пыталась унять биение сердца. У Клауса были странные темные круги под глазами, взгляд его ничего не выражал. Она заметила пятна крови на пиджаке.
– Я приехал за тобой, – сказал Хейнкель, не повышая голоса. – Одевайся, бери вещи и спускайся. Если есть наличные, захвати, они нам пригодятся.
Он проговорил это спокойно, так, как если бы они расстались перед этим всего несколько минут назад. Моника провела языком по губам. Она стояла, опершись на туалетный столик, пораженная, встревоженная.
– Куда же ты собираешься ехать?
– Еще не решил.
В его памяти встали суровые дни 1945 года, когда ему пришлось сжечь эсэсовскую форму, использовав при этом бензин из бака своего «ситроена». Тогда он бежал через всю Европу, скрываясь под чужими именами, преследуемый гражданскими, партизанами, а также союзными армиями.
– Я... я не могу, – сказала Моника.
– Почему?
Он искренне удивился. Он просто не подумал, что она может отказаться. А, может, он слишком много об этом думал.
– Потому.
– Ты поедешь, – повторил он. – Тебе не впервой ехать со мной.
Он подошел к ней вплотную. Моника попыталась подавить страх, чтобы не вызвать в нем гнева. Клаус нежно обнял ее за талию. Ее духи пьянили его. Он прижал ее к столику, прильнул к ней.
– Ну же, – пробормотал он.
– Клаус...
В ее интонации слышалось отчаяние. Машинально она погладила его по затылку. Клаус воспринял это как приглашение, рука его проскользнула под резинку кружевных трусиков. Страстное желание ощутить эту кожу овладело им. Моника опустила глаза, выражение его лица внушало ей такой ужас, что она не сопротивлялась. Надо было выиграть время, дождаться возвращения дона Федерико, уехавшего в Уарину на заправку «мерседеса». Клаус молча спустил трусики на обнаженные ноги и перешел к решительным действиям. Моника живо подумала, что он вел себя точно так же, как и дон Федерико, когда тот впервые овладел ею. И еще, что она всегда чувствовала себя безоружной перед страстным порывом мужчины. Это лишало ее возможности сопротивляться.
Ей было больно спину, Клаус придавил ее к столику. Зеркало отразило одетого мужчину, обладавшего ею стоя, и картина эта возбудила Монику настолько, что почти тотчас же она испытала глубокое, упоительное наслаждение. Что мгновенно вызвало аналогичную реакцию партнера.
Не говоря ни слова, он привел себя в порядок, ощущая, как некий комок блаженно растворился внутри. Клаус позабыл в этот миг об убитых полицейских, о неминуемой погоне, – ведь Моника продолжала все еще любить его. Никогда раньше ему не случалось брать ее так с наскоку, не поласкавши перед этим, даже не раздевая. В нем мелькнуло сожаление, что он не сообразил снять лифчик, зарыться лицом в ее теплых круглых грудках.
– А теперь собирайся, – сказал он.
Моника подобрала трусики и натянула их совершенно бессознательным жестом, не глядя на Клауса.
– Я не могу.
Она скорее выдохнула, чем произнесла это, но Хейнкель почувствовал всю ее решимость, прозвучавшую в непередаваемом оттенке голоса.
Молча он взял ее за руку и потащил к двери. Тем хуже, придется увести ее силой. Моника вдруг крикнула:
– Федерико!
Ненавистное имя не сразу дошло до сознания Клауса Хейнкеля. Как будто не веря себе, он вгляделся в молодую женщину. Лицо ее выражало теперь только страх и отвращение. Не отдавая себе отчета, он влепил ей пощечину, злую, наверняка болезненную. Моника вновь издала жалобный, нечленораздельный крик.
На этот раз Клаусу удалось вытащить ее из комнаты. На лестнице он остановился. Пять «чуло» стояли на его пути, маленькие, коренастые, решительные, не спуская черных невозмутимых глазок. Клаус вынул пистолет, отобранный у полицейских, и направил на них.
– Пошли вон.
«Чуло» неохотно, ступенька за ступенькой, отступили. Глаза немца пугали их.
– Ты с ума сошел, – пробормотала Моника.
Они медленно спустились по ступеням, он все время тащил ее, наставив пистолет на слуг. Спустившись вниз, немец распахнул дверь и тут же вновь захлопнул ее: два чуло дежурили у полицейской машины, держа мачете в руках.
– Скажи им, чтоб проваливали, – приказал он Монике. – Нам надо ехать.
У Моники вырвалось рыдание, она вцепилась в его пиджак.
– Клаус, умоляю тебя, поезжай один, они пропустят тебя. Я тебя больше не люблю. Я хочу остаться здесь.
Ей так хотелось, чтобы он уехал и чтобы ему не причинили зла. Она продолжала ощущать его присутствие в своем теле. Так много нужно было бы ему объяснить. Но он не желал слушать.
– Так ты действительно не хочешь ехать?
– Нет.
Судорога свела Клаусу челюсть. Развернувшись, он распахнул дверь в комнату Федерико Штурма и втолкнул туда Монику. Потом вошел сам и запер дверь на ключ. Какие-то секунды Моника думала, что он снова хочет ее что за это время, может быть, вернется дон Федерико. Но тут она увидела скальпель в правой руке Клауса – и испустила безумный вопль.
С той стороны двери послышались возгласы, посыпались удары. Не оборачиваясь, Клаус отвел руку назад и дважды выстрелил сквозь дверь. Потом подошел к Монике. Он ни о чем не думал. Его жизнь должна была остановиться в этой комнате. Клаус поднял руку, и остро отточенное лезвие скальпеля слегка надрезало нежную плоть.
* * *
Дон Федерико резко затормозил, не веря своим глазам: за рулем полицейской машины, которая только что выехала из его усадьбы, сидел, как ему показалось, человек с лисьей мордочкой Клауса Хейнкеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30