Его угрюмая внушительность служила ему надежной защитой от сплетен.
– Мне хотелось спросить вас, довольны ли вы результатами предвыборной борьбы, – сказал я.
– Разумеется, нет, – ответил Деспард. – Будущее колледжа представляется мне необычайно мрачным.
– Еще не поздно… – начал я.
– Поздно, давно поздно, – перебил меня Деспард.
Я заговорил о наших кандидатах, но Деспард-Смит опять прервал меня, и на мгновение мне показалось, что его можно будет переубедить.
– Джего принес себя в жертву нашему сообществу, – сказал он. – Именно так и должны поступать работники колледжа. А Кроуфорд всю жизнь думал только о себе и поэтому, стал выдающимся ученым. Если ректором у нас будет выдающийся ученый, престиж нашего колледжа, безусловно, возрастет. Но никто не понимает, как опасно возводить в ректоры большевика.
Он назвал большевиком Кроуфорда – типичного либерала из академических кругов, но мне было некогда изумляться: подбадриваемый вспыхнувшей надеждой, я принялся торопливо перечислять достоинства Джего, которых не было у Кроуфорда, однако Деспард прервал поток моего красноречия: уставившись на меня воспаленными, красноватыми глазами, он сказал:
– Наши коллеги сами во всем виноваты. Я предупреждал их, но они всегда поступали по-своему. Наш колледж ждет к-катастрофическая будущность. Я предупреждал их, когда они решили избрать в ректоры Ройса. Но им не было дела до моих советов, и они вступили на очень скользкую дорожку. – Деспард сунул палец под жесткий от крахмала воротник сутаны и тут же со щелчком выдернул его. Он сказал прокурорским тоном: – Им следовало возложить это бремя на меня. Но они отговорились тем, что я неизвестен в научных кругах. Вот как они отблагодарили меня за тридцатилетнее жертвенное служение нашему колледжу.
Я успел пробормотать всего несколько слов: он залпом осушил свой стаканчик и, злобно посмотрев на меня, продолжал:
– Моя жизнь сложилась неудачно, Элиот. Счастливой ее никак не назовешь. Никто не оценил моих заслуг перед нашим сообществом. Это постыдная для колледжа история. Если я открою людям, как несправедливо ко мне здесь относились, наш колледж вызовет всеобщее негодование. Когда я оглядываюсь на прожитую жизнь, она представляется мне сплошной цепью неудач. И виноваты в этом мои коллеги.
Если бы Деспард-Смит просто жаловался на жизнь, ему можно было бы посочувствовать. Но этот семидесятилетний, в одиночку пьющий старик не жаловался: он обвинял. «Моя жизнь сложилась неудачно», – сказал он, сказал не жалуясь, а именно обвиняя, с твердой уверенностью в том, что он имеет на это право.
– И теперь вы помогаете им выбрать в ректоры Кроуфорда? – спросил я.
– Им следовало возложить это бремя на меня еще десять лет назад, – ответил Деспард. – Тогда колледж был бы сейчас совсем другим.
– А вам не кажется, что взгляды Джего созвучны вашим?
– Джего справился с обязанностями старшего наставника гораздо лучше, чем я предполагал, – сказал Деспард-Смит. – Но у него нет деловой хватки.
– По-моему, это вовсе не значит…
– У Ройса тоже не было деловой хватки, но они его выбрали, – проговорил Деспард.
– Я все же не понимаю, почему вы поддерживаете Кроуфорда.
– Он создал себе имя, а это очень важно для ректора. Меня бы они не избрали, потому что я неизвестен в научных кругах. А Кроуфорд – известен. Тут уж никто не сможет возразить. А если им не понравится, как он руководит колледжем, что ж, в течение ближайших пятнадцати лет им волей-неволей придется его терпеть.
Он валил себе еще виски, но мне на этот раз выпить не предложил.
– Могу сказать вам, Элиот, что мне нравится Джего. Если бы в ректоры выбирали за душевные качества, я без колебаний предпочел бы его Кроуфорду. Но Кроуфорд создал себе имя. А Джего не сумел. Он принес себя в жертву нашему сообществу. Когда человек соглашается занять в колледже какой-нибудь административный пост, он обрекает себя на жертву. Никто не оценит его заслуг перед колледжем. Джего ждет тяжкая расплата за его жертвенное служение нашему сообществу. Ему, как и мне, предстоит узнать, что такое человеческая неблагодарность.
Моя надежда угасла. Зато теперь я понял, почему Деспард с самого начала поддерживал Кроуфорда, «большевика». Ему импонировал успех; он мрачно восхищался удачливыми людьми и очень любил власть. Он с удовольствием стал в свое время казначеем, хотя и считал теперь, что «принес себя в жертву». Но его не избрали ректором, и он до сих пор не мог этого забыть – старая рана кровоточила вот уже десять лет. Не тогда ли – десять лет назад – начал он коротать свои одинокие вечера с бутылкой виски?
По роковому для Джего стечению обстоятельств Деспард видел в нем наследника своих неудач. Ему нравился Джего, он, вероятно, мечтал о дружбе, но не умел сделать первого шага к сближению. И вот обнаружив, что Джего может стать его товарищем по несчастью, решил добиться этого любой ценой – именно потому, что тот ему нравился. Джего должен был принести себя в жертву. Деспард думал о своей «неудачной» жизни, предполагал, что Джего ее повторит, и ощущал в душе садистскую привязанность к собрату по неудачам.
41. Разговор о звездах
Теперь нам оставалось только ждать. Мы с Роем считали, что больше ничего сделать не можем, но нас измучила то затухающая, то вспыхивающая надежда. В принципе – если мы правильно предугадали намерения Гея – потенциальным большинством голосов по-прежнему располагал Джего. Однако все могло измениться в любую минуту: выборы приближались, а мы до сих пор ничего не знали наверняка. Нам очень хотелось выяснить, что теперь собирается предпринять Кристл, – ведь его затея с оппозиционной группой провалилась, и он должен был проголосовать за одного из основных кандидатов. Он молчал, и мы считали, что это хороший признак: дурные вести не лежат на месте. Восемнадцатого декабря, за сорок восемь часов до выборов, ничего нового не произошло. Я не виделся ни с Брауном, ни с Кристлом, но зато получил Браунову записку – его слова во время разговора со мной и Роем звучали гораздо резче, чем витиевато-вежливый письменный отказ баллотироваться в ректоры, посланный всем членам Совета. «Безмерно гордясь тем, что меня упомянули как возможного кандидата на должность ректора, – писал Браун, – и выражая искреннюю благодарность друзьям, я тем не менее должен уведомить всех коллег о моем твердом решении отказаться от соискания этой почетной должности».
Никаких других известий я в этот день не получил и надеялся, что предвыборная кампания завершена.
Вечером ко мне зашел Джего.
– Ну, как, не слышали чего-нибудь новенького? – бодро спросил он, однако в его обведенных темными кругами глазах таилась мучительная тревога.
– Решительно ничего, – ответил я.
– Обязательно скажите, если что-нибудь услышите, – уже не скрывая тревожной подозрительности, попросил он. – Сразу же. Я и так-то весь извелся, а тут еще приходится гадать, откровенны с тобой твои друзья или нет.
– Скажу непременно, – пообещал я.
– Вам, наверно, смертельно надоели мои расспросы. – Он улыбнулся. – Но у вас в самом деле нет никаких новостей? Я сегодня всю ночь думал о загадочном поведении некоторых наших коллег…
– Вас одолевает бессонница?
– Это-то ерунда, – сказал Джего. – Через два дня я прекрасно отосплюсь… Так, значит, старина Браун не захотел быть пешкой в чужой игре? Что ж, мы вернулись к тому, с чего начинали. Им действительно придется выбрать меня или моего соперника… И вы, стало быть, ни о каких переменах не слышали?
Он вел себя очень неровно. Ожидание истомило его, он нередко срывался на подозрительный, даже враждебный тон, иногда рассуждал о выборах с независимым скептицизмом, однако нервное возбуждение не покидало его ни на минуту. И вместе с тем он был уверен в победе. Своей жене он наверняка объявил, что победит, подумал я. Некоторые люди страхуются от разочарований, постоянно повторяя, что ожидают самого худшего. Джего, в своей горделивой опрометчивости, не умел прибегать к таким уловкам. Его оптимизм был наивным и беззащитным. С годами человек выучивается более или менее равнодушно относиться к неудачам и ударам судьбы, но Джего остался таким же легкоранимым, как в юности.
Мне хотелось предостеречь его, однако он не желал слушать предостережений – вернее, слушать-то он их слушал и даже благодарил меня, а огонек возбужденной уверенности по-прежнему мерцал в его глазах. Он плохо представлял себе, о чем шла речь на совещании у Кристла, а про разногласия между Кристлом и Брауном знал и того меньше. Он попросту не хотел этого знать. Его окрыляла надежда, и я подозревал, что еще одна бессонная ночь только укрепит ее…
Перед обедом мы зашли с ним в профессорскую. Там уже сидело четыре человека – Деспард-Смит, Гетлиф, Найтингейл и Калверт, – но беседа у них явно не клеилась, и они напряженно молчали. Мы сразу ощутили эту неловкую напряженность. Можно было подумать, что они разговаривали о Джего и замолчали, когда он вошел в профессорскую, но я сразу понял, что дело не в этом: их сковала напряженная усталость, неизменно охватывающая людей, если им приходится пассивно дожидаться результатов длительной и упорной борьбы. Приугасла даже неистребимо насмешливая веселость Роя. Обедали мы тоже молча; во главе стола восседал Деспард-Смит, по-всегдашнему напыщенно важный и ничуть не похожий на вчерашнего озлобленного, возбужденного алкоголем старика.
Вскоре в трапезную ворвался сияющий от счастья Льюк. Он сел рядом с Калвертом, мгновенно выхлебал тарелку супа, а потом поднял голову и одарил нас всех доброжелательнейшей улыбкой. Он именно сиял от счастья – каждая черта его милого лица искрилась безудержной радостью, которая растопила лед нашего угрюмого молчания.
– Ну, поделитесь с нами вашими успехами, – помимо воли широко улыбнувшись ему в ответ, сказал я.
– Я добил эту штуковину! Представьте себе – добил!
– И что же вам удалось выяснить? – спросил его Гетлиф.
– Да в том-то и дело, что я добил ее окончательно, Гетлиф! Полностью! Я теперь знаю, как обстоят дела с медленными нейтронами! Точно знаю!
– Вы уверены? – усомнился Гетлиф.
– Разумеется, уверен! – воскликнул Льюк. – Неужели вы думаете, что я стал бы трепаться? Уверен на все сто!
Фрэнсис принялся дотошно расспрашивать его, и несколько минут мы слышали малопонятные нам слова – «нейтроны», «столкновение», «торможение», «альфа-частицы»… Гетлиф хмурился, не в силах подавить зависть и надеясь, как мне казалось, обнаружить ошибку в рассуждениях Льюка. Но Льюк, не замечая его враждебной настороженности – сегодня он всех считал друзьями, – отвечал ему с пулеметной быстротой и обстоятельностью человека, который прекрасно понимает суть дела; он увлекся, непрерывно сыпал проклятьями, однако даже мне, профану, было ясно, что его ничуть не затрудняют вопросы Гетлифа. Через несколько минут сомнения Гетлифа рассеялись: он перестал хмуриться, а потом восхищенно улыбнулся. Его собственный недюжинный талант позволял ему радоваться успехам коллег; Льюк, по всей вероятности, сделал крупное открытие, и Гетлиф бескорыстно восхищался им, не скрывая улыбки зрелого мастера, который слушает юного, но блестящего соперника.
– Прекрасная работа! – воскликнул он. – Просто замечательная! Давненько я не слышал о такой превосходной работе!
– Да, ничего себе работенка, – даже не пытаясь казаться скромным, гордо проговорил раскрасневшийся от радости Льюк.
– Вам, я вижу, удалось сделать замечательное открытие, – сказал Льюку Джего; он слушал разговор физиков так внимательно, как будто надеялся утопить свою тревогу в уверенной радости молодого исследователя. – Я, конечно, не понял вашей тарабарщины, но Гетлиф слов на ветер не бросает, это известно всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Мне хотелось спросить вас, довольны ли вы результатами предвыборной борьбы, – сказал я.
– Разумеется, нет, – ответил Деспард. – Будущее колледжа представляется мне необычайно мрачным.
– Еще не поздно… – начал я.
– Поздно, давно поздно, – перебил меня Деспард.
Я заговорил о наших кандидатах, но Деспард-Смит опять прервал меня, и на мгновение мне показалось, что его можно будет переубедить.
– Джего принес себя в жертву нашему сообществу, – сказал он. – Именно так и должны поступать работники колледжа. А Кроуфорд всю жизнь думал только о себе и поэтому, стал выдающимся ученым. Если ректором у нас будет выдающийся ученый, престиж нашего колледжа, безусловно, возрастет. Но никто не понимает, как опасно возводить в ректоры большевика.
Он назвал большевиком Кроуфорда – типичного либерала из академических кругов, но мне было некогда изумляться: подбадриваемый вспыхнувшей надеждой, я принялся торопливо перечислять достоинства Джего, которых не было у Кроуфорда, однако Деспард прервал поток моего красноречия: уставившись на меня воспаленными, красноватыми глазами, он сказал:
– Наши коллеги сами во всем виноваты. Я предупреждал их, но они всегда поступали по-своему. Наш колледж ждет к-катастрофическая будущность. Я предупреждал их, когда они решили избрать в ректоры Ройса. Но им не было дела до моих советов, и они вступили на очень скользкую дорожку. – Деспард сунул палец под жесткий от крахмала воротник сутаны и тут же со щелчком выдернул его. Он сказал прокурорским тоном: – Им следовало возложить это бремя на меня. Но они отговорились тем, что я неизвестен в научных кругах. Вот как они отблагодарили меня за тридцатилетнее жертвенное служение нашему колледжу.
Я успел пробормотать всего несколько слов: он залпом осушил свой стаканчик и, злобно посмотрев на меня, продолжал:
– Моя жизнь сложилась неудачно, Элиот. Счастливой ее никак не назовешь. Никто не оценил моих заслуг перед нашим сообществом. Это постыдная для колледжа история. Если я открою людям, как несправедливо ко мне здесь относились, наш колледж вызовет всеобщее негодование. Когда я оглядываюсь на прожитую жизнь, она представляется мне сплошной цепью неудач. И виноваты в этом мои коллеги.
Если бы Деспард-Смит просто жаловался на жизнь, ему можно было бы посочувствовать. Но этот семидесятилетний, в одиночку пьющий старик не жаловался: он обвинял. «Моя жизнь сложилась неудачно», – сказал он, сказал не жалуясь, а именно обвиняя, с твердой уверенностью в том, что он имеет на это право.
– И теперь вы помогаете им выбрать в ректоры Кроуфорда? – спросил я.
– Им следовало возложить это бремя на меня еще десять лет назад, – ответил Деспард. – Тогда колледж был бы сейчас совсем другим.
– А вам не кажется, что взгляды Джего созвучны вашим?
– Джего справился с обязанностями старшего наставника гораздо лучше, чем я предполагал, – сказал Деспард-Смит. – Но у него нет деловой хватки.
– По-моему, это вовсе не значит…
– У Ройса тоже не было деловой хватки, но они его выбрали, – проговорил Деспард.
– Я все же не понимаю, почему вы поддерживаете Кроуфорда.
– Он создал себе имя, а это очень важно для ректора. Меня бы они не избрали, потому что я неизвестен в научных кругах. А Кроуфорд – известен. Тут уж никто не сможет возразить. А если им не понравится, как он руководит колледжем, что ж, в течение ближайших пятнадцати лет им волей-неволей придется его терпеть.
Он валил себе еще виски, но мне на этот раз выпить не предложил.
– Могу сказать вам, Элиот, что мне нравится Джего. Если бы в ректоры выбирали за душевные качества, я без колебаний предпочел бы его Кроуфорду. Но Кроуфорд создал себе имя. А Джего не сумел. Он принес себя в жертву нашему сообществу. Когда человек соглашается занять в колледже какой-нибудь административный пост, он обрекает себя на жертву. Никто не оценит его заслуг перед колледжем. Джего ждет тяжкая расплата за его жертвенное служение нашему сообществу. Ему, как и мне, предстоит узнать, что такое человеческая неблагодарность.
Моя надежда угасла. Зато теперь я понял, почему Деспард с самого начала поддерживал Кроуфорда, «большевика». Ему импонировал успех; он мрачно восхищался удачливыми людьми и очень любил власть. Он с удовольствием стал в свое время казначеем, хотя и считал теперь, что «принес себя в жертву». Но его не избрали ректором, и он до сих пор не мог этого забыть – старая рана кровоточила вот уже десять лет. Не тогда ли – десять лет назад – начал он коротать свои одинокие вечера с бутылкой виски?
По роковому для Джего стечению обстоятельств Деспард видел в нем наследника своих неудач. Ему нравился Джего, он, вероятно, мечтал о дружбе, но не умел сделать первого шага к сближению. И вот обнаружив, что Джего может стать его товарищем по несчастью, решил добиться этого любой ценой – именно потому, что тот ему нравился. Джего должен был принести себя в жертву. Деспард думал о своей «неудачной» жизни, предполагал, что Джего ее повторит, и ощущал в душе садистскую привязанность к собрату по неудачам.
41. Разговор о звездах
Теперь нам оставалось только ждать. Мы с Роем считали, что больше ничего сделать не можем, но нас измучила то затухающая, то вспыхивающая надежда. В принципе – если мы правильно предугадали намерения Гея – потенциальным большинством голосов по-прежнему располагал Джего. Однако все могло измениться в любую минуту: выборы приближались, а мы до сих пор ничего не знали наверняка. Нам очень хотелось выяснить, что теперь собирается предпринять Кристл, – ведь его затея с оппозиционной группой провалилась, и он должен был проголосовать за одного из основных кандидатов. Он молчал, и мы считали, что это хороший признак: дурные вести не лежат на месте. Восемнадцатого декабря, за сорок восемь часов до выборов, ничего нового не произошло. Я не виделся ни с Брауном, ни с Кристлом, но зато получил Браунову записку – его слова во время разговора со мной и Роем звучали гораздо резче, чем витиевато-вежливый письменный отказ баллотироваться в ректоры, посланный всем членам Совета. «Безмерно гордясь тем, что меня упомянули как возможного кандидата на должность ректора, – писал Браун, – и выражая искреннюю благодарность друзьям, я тем не менее должен уведомить всех коллег о моем твердом решении отказаться от соискания этой почетной должности».
Никаких других известий я в этот день не получил и надеялся, что предвыборная кампания завершена.
Вечером ко мне зашел Джего.
– Ну, как, не слышали чего-нибудь новенького? – бодро спросил он, однако в его обведенных темными кругами глазах таилась мучительная тревога.
– Решительно ничего, – ответил я.
– Обязательно скажите, если что-нибудь услышите, – уже не скрывая тревожной подозрительности, попросил он. – Сразу же. Я и так-то весь извелся, а тут еще приходится гадать, откровенны с тобой твои друзья или нет.
– Скажу непременно, – пообещал я.
– Вам, наверно, смертельно надоели мои расспросы. – Он улыбнулся. – Но у вас в самом деле нет никаких новостей? Я сегодня всю ночь думал о загадочном поведении некоторых наших коллег…
– Вас одолевает бессонница?
– Это-то ерунда, – сказал Джего. – Через два дня я прекрасно отосплюсь… Так, значит, старина Браун не захотел быть пешкой в чужой игре? Что ж, мы вернулись к тому, с чего начинали. Им действительно придется выбрать меня или моего соперника… И вы, стало быть, ни о каких переменах не слышали?
Он вел себя очень неровно. Ожидание истомило его, он нередко срывался на подозрительный, даже враждебный тон, иногда рассуждал о выборах с независимым скептицизмом, однако нервное возбуждение не покидало его ни на минуту. И вместе с тем он был уверен в победе. Своей жене он наверняка объявил, что победит, подумал я. Некоторые люди страхуются от разочарований, постоянно повторяя, что ожидают самого худшего. Джего, в своей горделивой опрометчивости, не умел прибегать к таким уловкам. Его оптимизм был наивным и беззащитным. С годами человек выучивается более или менее равнодушно относиться к неудачам и ударам судьбы, но Джего остался таким же легкоранимым, как в юности.
Мне хотелось предостеречь его, однако он не желал слушать предостережений – вернее, слушать-то он их слушал и даже благодарил меня, а огонек возбужденной уверенности по-прежнему мерцал в его глазах. Он плохо представлял себе, о чем шла речь на совещании у Кристла, а про разногласия между Кристлом и Брауном знал и того меньше. Он попросту не хотел этого знать. Его окрыляла надежда, и я подозревал, что еще одна бессонная ночь только укрепит ее…
Перед обедом мы зашли с ним в профессорскую. Там уже сидело четыре человека – Деспард-Смит, Гетлиф, Найтингейл и Калверт, – но беседа у них явно не клеилась, и они напряженно молчали. Мы сразу ощутили эту неловкую напряженность. Можно было подумать, что они разговаривали о Джего и замолчали, когда он вошел в профессорскую, но я сразу понял, что дело не в этом: их сковала напряженная усталость, неизменно охватывающая людей, если им приходится пассивно дожидаться результатов длительной и упорной борьбы. Приугасла даже неистребимо насмешливая веселость Роя. Обедали мы тоже молча; во главе стола восседал Деспард-Смит, по-всегдашнему напыщенно важный и ничуть не похожий на вчерашнего озлобленного, возбужденного алкоголем старика.
Вскоре в трапезную ворвался сияющий от счастья Льюк. Он сел рядом с Калвертом, мгновенно выхлебал тарелку супа, а потом поднял голову и одарил нас всех доброжелательнейшей улыбкой. Он именно сиял от счастья – каждая черта его милого лица искрилась безудержной радостью, которая растопила лед нашего угрюмого молчания.
– Ну, поделитесь с нами вашими успехами, – помимо воли широко улыбнувшись ему в ответ, сказал я.
– Я добил эту штуковину! Представьте себе – добил!
– И что же вам удалось выяснить? – спросил его Гетлиф.
– Да в том-то и дело, что я добил ее окончательно, Гетлиф! Полностью! Я теперь знаю, как обстоят дела с медленными нейтронами! Точно знаю!
– Вы уверены? – усомнился Гетлиф.
– Разумеется, уверен! – воскликнул Льюк. – Неужели вы думаете, что я стал бы трепаться? Уверен на все сто!
Фрэнсис принялся дотошно расспрашивать его, и несколько минут мы слышали малопонятные нам слова – «нейтроны», «столкновение», «торможение», «альфа-частицы»… Гетлиф хмурился, не в силах подавить зависть и надеясь, как мне казалось, обнаружить ошибку в рассуждениях Льюка. Но Льюк, не замечая его враждебной настороженности – сегодня он всех считал друзьями, – отвечал ему с пулеметной быстротой и обстоятельностью человека, который прекрасно понимает суть дела; он увлекся, непрерывно сыпал проклятьями, однако даже мне, профану, было ясно, что его ничуть не затрудняют вопросы Гетлифа. Через несколько минут сомнения Гетлифа рассеялись: он перестал хмуриться, а потом восхищенно улыбнулся. Его собственный недюжинный талант позволял ему радоваться успехам коллег; Льюк, по всей вероятности, сделал крупное открытие, и Гетлиф бескорыстно восхищался им, не скрывая улыбки зрелого мастера, который слушает юного, но блестящего соперника.
– Прекрасная работа! – воскликнул он. – Просто замечательная! Давненько я не слышал о такой превосходной работе!
– Да, ничего себе работенка, – даже не пытаясь казаться скромным, гордо проговорил раскрасневшийся от радости Льюк.
– Вам, я вижу, удалось сделать замечательное открытие, – сказал Льюку Джего; он слушал разговор физиков так внимательно, как будто надеялся утопить свою тревогу в уверенной радости молодого исследователя. – Я, конечно, не понял вашей тарабарщины, но Гетлиф слов на ветер не бросает, это известно всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54