— торжественно сообщил старый академик. — Вам любопытно?
Мишелю-Герхарду фон Штольцу было любопытно, хотя он и стоял голым в ванной, на мокром полу, с зубной щеткой в зубах и ртом, полным пасты.
— Ну так слушайте же! — с нетерпением прокричал Михаил Львович, шурша в трубке какой-то бумагой. — "Сии камни обладают величайшей, богами данной силой, способной осчастливить владельца своего, отведя от него злых демонов, да разрушить чары колдовские, против него направленные, да иные все несчастья, человеком или силой нечистой творимые... И будет владелец их под защитой богов, будто под нимбом горящим, хоть никто из смертных того видеть не сможет. И мечи не станут его рубить, и стрелы будут отскакивать от груди его, будто от камня, и яды смертельные, и пауки, и гады ядовитые не причинят вреда...
Но горе тому, кто утратит камни те, продав за злато или иные дары, или утеряет, или выбросит по воле своей вон, и коли случится так, то ждут его великие несчастья, что притянут к нему камни сии со всех сторон, и станет он нищ, и станет он мертв..."
Ну, тут дальше неинтересно... Ага, вот здесь: «И были камни те пожалованы людям самим богом Шивой, и стали глазами его, и взирали на них свысока строго, и видели их, и сообщались с ними, и внушали священный трепет!..»
— И как это понять? — спросил Мишель-Герхард фон Штольц.
— Не знаю, — ответил Михаил Львович. — Возможно, это лишь поэтическая метафора, а может быть, эти камни использовались в каких-то культовых целях, например, в качестве амулетов у индусских жрецов. Впрочем, тогда совершенно непонятно, при чем здесь глаза бога Шивы?..
Мишель-Герхард фон Штольц хмыкнул, но промолчал.
Как видно, старый академик перетрудился на копке курганов, отчего ему не дают покоя лавры Шлимана, который всякое написанное древними слово истолковывал как прямую инструкцию.
Впрочем, Михаил Львович нашел то, чего не смог найти Мишель, и еще он был родным дедушкой Светланы, за что ему можно было простить многое! Если не все!
— Но самое интересное не это, — продолжал буйствовать академик. — Вы знаете, кому принадлежали эти камни?
Мишель этого не знал.
— Вначале великому радже Сингх-Брахма-Сири, который завоевал, подчинил себе весь север Индии и вставил эти камни в оправу, а после того, как тот пал, — Надир-шаху, по смерти которого они бесследно исчезли.
Ну и что? Ясно, что такие камни не могли быть у какого-нибудь ремесленника или пастуха. Что с того?
— Вы не представляете, насколько все это интересно! — кричал академик. — Вы должны немедленно приехать ко мне и рассказать, откуда у вас фотографии этого украшения и где оно теперь может находиться! Вы слышите меня — приезжайте немедленно!
Мишель-Герхард фон Штольц слышал. Хоть не видел никакого смысла в спешке. То, что уже найдено, не убежит.
— Может быть, лучше утром? — робко спросил он.
— Вы что, сударь?! Как можно откладывать такое на утро?! — вскричал академик, и в голосе его послышались стальные нотки.
Придется ехать прямо теперь, — понял Мишель, — если, конечно, он хочет получить из первых уст столь ценную информацию и благословение академика на встречи со Светланой на принадлежащей ему дачно-деревеиской ниве.
— Еду! — крикнул Мишель-Герхард фон Штольц, подскакивая на месте и ловя ногой штанину. — Выезжаю сей же час!
Не прошло получаса, как он стоял пред дверью академика. И ему даже звонить не пришлось, потому что дверь была приоткрыта.
Из чего он заключил, что его уже ждали.
И, увы, он не ошибся. Его ждали!..
Глава XXXII
Уж как то могло выйти, не понять, но только вдруг занемогла любимая жена шаха Надир Кули Хана Зарина, да так, что никакие растирания и примочки ей не помогали!
Лежала Зарина на подушках ни жива ни мертва, потом обливаясь, да от боли, что внутри ее огнем жгла, Губы в кровь кусая. А подле ложа служанки бегали, в покрывала ее кутая, пятки маслом растирая да опахалами, дабы воздух подле лица освежить, размахивая. Одного боясь — коль помрет она, расстроенный шах прикажет их шнурком шелковым удавить да вместе с хозяйкой в одной могиле похоронить! Вот и старались, хоть ничего не могли...
Каждый час, а то и чаще, в опочивальню сам господин являлся, узнать, не полегчало ли жене его любимой. Да, присев рядом, на нее глядел и за руку брал!
А та лежала да на глазах чахла!
И ведь не играла она, а истинно мучилась, ибо ничего не сказал ей евнух шахский Джафар-Сефи, опасаясь, что коли раскроет он женщине тайну, то может вскрыться обман его, из-за нотки в голосе фальшивой или жеста неверного!
Да не сказав ничего и не намекнув даже, дал Зарине вина испить, в кое отвар ядовитый влил! Выпила та, да через час слегла!
Лежит Дуняша, глаза прикрыв, мычит да стонет, оттого что в ней пожар полыхает, нутро углями раскаленными выжигая. Ни ест, ни пьет, лишь, в забытье впав, бормочет что-то жалостливо, да не по-персиянски, а по-русски!
И мнится ей, что летит она к небесам, где ее тятенька с матушкой да братьями ждут-дожидаются!
Лекарей к ней, что при гареме жили, привели. Те глядели ее, щупали, к груди ухо прислоняли. Ничего понять не смогли! Вроде и здорова она — да помирает!
— Может, это такая хворь, какой в земле персиянской нет? — спрашивает их главный евнух, что неотлучно подле больной находится. — Может, болезнь та лишь на Руси одной водится, а более нигде?
— Может быть, — отвечают лекари.
А сами белые стоят, будто тоже больные, ибо знают, что им будет, коли любимая жена шаха помрет!
— Может, надо русского лекаря сюда звать, дабы он сказал, что это за болезнь такая и чем ее лечить? — вновь молвит евнух.
Замерли все испуганно — виданное ли дело в гарем мужчину стороннего приводить, да к тому ж иноземца! Такое лишь господин один может разрешить!
Молчат все, глаза пряча.
Одни лишь лекари поддакивают, да не о больной, а о себе заботясь, Коли русский лекарь сыщется да чего присоветует, отчего несчастная и помрет, то ему и ответ держать!
— Да-да, надобно русского лекаря искать, что болезни своей стороны знает!..
Делать нечего — пошел главный евнух к шаху, да все ему сказал. Сказал:
— Глядели Зарину лекари персиянские, да никто из них сказать не может, отчего она помирает. Видно, это недуг особый, каким одни только русские болеют. И коли есть средство ее от смерти спасти, то его только они знают.
Встрепенулся шах да на евнуха своего грозно взглянул.
— Так найди мне лекаря такого, коли твоя жизнь тебе дорога!
Испугался евнух, отчего губа его нижняя затряслась, да и весь он сам.
— Найти нетрудно, при посольстве русском лекари состоят, да только нет средь них женщин, а одни только мужчины! Как их в гарем допустить? Разве только привести их туда, да после, как они лечение найдут, убить? Но как бы не донес посол русский о том царице своей, а та не обиделась, да не пошла на Персию войной!
Помолчал шах. Подумал. Да молвил:
— Коли есть при посольстве русском лекари, избери из них самого старого да немощного, проведи его в гарем, да так, чтоб никто его не видел и о нем не узнал! Да посули ему за жизнь ее, чего он только не пожелает! И пусть лечит он жену мою Зарину не за страх, а за совесть, но пусть лицо ее будет при том закрыто покрывалом, а ты подле находись неотлучно! Так повелеваю я! А ты волю мою исполняй немедля, коли не хочешь завтра, как солнце взойдет, на кол сесть!
Поклонился главный евнух почтительно да побежал волю господина своего исполнять.
Да тут же лекаря и сыскал!
Недалече — в доме своем!
Лекарь тот в тайной комнате его дожидался, пред зеркалом сидя, да к лицу своему волосы прилаживая, будто борода это.
— Аллах услышал наши молитвы! — воскликнул Джафар-Сефи, воздевая руки к небу.
Хоть молились они совсем разным богам!
— Шах наш, мудрейший из мудрых Надир Кули Хан, повелел доставить ему во дворец русского лекаря, дабы осмотрел он жену его Зарину, да сказал, как ее от хвори смертельной спасти.
— Слава богу! — ответствовал Яков, крестясь щепотью и крест нательный целуя. Отчего Джафар-Сефи скривился весь, да на землю сплюнул.
— Когда ехать-то?
— Нынче же, как только стемнеет!
Приладил Яков бороду седую да к ней усы. И на брови тоже волос густо приклеил. После на голову свою парик надел, вроде тех, что дамы носят. Погляделся в зеркало да увидел в нем не себя, а старца немощного, лицо коего почти все волосами седыми сокрыто было.
Покашлял, голос пробуя. Покряхтел...
Встал, прошелся сгорбившись, на палку опираясь и подошвами о пол шаркая, как ходят глубокие старцы.
Вот так-то и надобно! Да не забыться, не распрямиться ненароком, не побежать да не подать голос молодой! От этого только зависит успех предприятия его, кое иначе как авантюрой не назвать! Да и жизнь его тоже!
Еще походил Яков, к новому облику своему приноравливаясь да привыкая. Да посидел еще. Да поговорил.
А уж после в дорогу собрался.
— Ну что — с богом? — спросил Яков, крестом грудь осеняя.
— Да пребудет с нами Аллах! — согласился с ним Джафар-Сефи, вдоль лица своего ладонями поведя, да притом бормоча что-то.
Ну а с двумя-то богами сразу уж ничего не страшно!..
Сели они в повозку с колесами огромными да, прикрывшись шторками, поехали во дворец.
Как приехали, наземь соскочили и дале уж пешком пошли. Да не парадным входом, а тропками да калитками, что через сад вели. Где стражников встречали — тюфянчеев сердитых с саблями, там Джафар-Сефи вперед выступал и показывал им печатку, на палец надетую, что шах ему дал.
Те кланялись почтительно, ладонью за грудь берясь, да отступали тут же.
Так до самого дворца, где жены шахские с наложницами жили, дошли. Здесь главный евнух покрывало развернул, коим прикрыл голову Якова, так, чтобы он дорогу видеть не мог и никого, кто им на пути встретится. И чтобы его тоже никто узнать не мог! За руку взял да повел Якова путем неведомым да длинным.
Идет Яков, видеть ничего не видит, даже ног своих, но коль уши ему не заткнули, слышит, как скрипят шаги о песок, стучат о ступеньки каменные да шуршат о мрамор, что пол во дворце выстилает... Вот фонтан справа журчит, да еще один, да третий... Да птицы кругом поют, в клетках, а может, вольно летая! Да мало что слышит, чует он еще носом ароматы разные: цветочные, фруктовые, дадымы пряные, коими гарем денно и нощно окуривают. И слышит он далекий звон и смех, и голоса переливчатые, будто детские, и пение нежное, и звуки странные, музыкальные, инструментов, коих на Руси не знают! И от тех звуков и запахов душа его терзается страхами и волнением. Ведь не где-нибудь он — в гареме шахском, куда простому смертному не попасть!
Пришли.
Тут Джафар-Сефи покрывало с него снял.
Зала кругом атласом да шелками убранная. Небольшая хоть, но богатая. И ни единой живой души.
Кивнул евнух, приказав ждать, да исчез.
А как появился, уж не один! Вел он за руку жену шаха, что покрыта вся была тканями золотыми. Да идя, еле на ногах держалась, качаясь вся из стороны в сторону и чуть не падая.
Как ближе подошли, Яков осмотрел ее всю.
И хоть сама она была от взоров сокрыта, ножки ее, что из-под покрывал выглядывали, видны были! И ножки те, в мягкие парчовые туфли облаченные и изумрудами с жемчугами украшенные, сами будто бы игрушечные были, так малы и изящны!
Подвел евнух Зарину, посадил на подушки пышные да Якову кивнул — вот она, сестрица твоя!
Опустился Яков на колени да потянулся было рукой к краю покрывала, дабы откинуть его. Но Джафар-Сефи остановил его, руку сжав и головой покачав!
А ну как кто-нибудь сюда зайдет, может, даже шах сам, да такое увидит!..
Убрал евнух руку Якова прочь да, наклонившись и покрывала раскинув, открыл взорам «лекаря» тело больной — живот и грудь, отчего перехватило у Якова дыхание — от красоты такой невиданной! Хоть не раз глядел он на девок, в реке купающихся али в бане общей, что на Яузе-реке, куда простонародье ходит, грехи свои смывать, да и он из приюта сиротского бегал полоскаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мишелю-Герхарду фон Штольцу было любопытно, хотя он и стоял голым в ванной, на мокром полу, с зубной щеткой в зубах и ртом, полным пасты.
— Ну так слушайте же! — с нетерпением прокричал Михаил Львович, шурша в трубке какой-то бумагой. — "Сии камни обладают величайшей, богами данной силой, способной осчастливить владельца своего, отведя от него злых демонов, да разрушить чары колдовские, против него направленные, да иные все несчастья, человеком или силой нечистой творимые... И будет владелец их под защитой богов, будто под нимбом горящим, хоть никто из смертных того видеть не сможет. И мечи не станут его рубить, и стрелы будут отскакивать от груди его, будто от камня, и яды смертельные, и пауки, и гады ядовитые не причинят вреда...
Но горе тому, кто утратит камни те, продав за злато или иные дары, или утеряет, или выбросит по воле своей вон, и коли случится так, то ждут его великие несчастья, что притянут к нему камни сии со всех сторон, и станет он нищ, и станет он мертв..."
Ну, тут дальше неинтересно... Ага, вот здесь: «И были камни те пожалованы людям самим богом Шивой, и стали глазами его, и взирали на них свысока строго, и видели их, и сообщались с ними, и внушали священный трепет!..»
— И как это понять? — спросил Мишель-Герхард фон Штольц.
— Не знаю, — ответил Михаил Львович. — Возможно, это лишь поэтическая метафора, а может быть, эти камни использовались в каких-то культовых целях, например, в качестве амулетов у индусских жрецов. Впрочем, тогда совершенно непонятно, при чем здесь глаза бога Шивы?..
Мишель-Герхард фон Штольц хмыкнул, но промолчал.
Как видно, старый академик перетрудился на копке курганов, отчего ему не дают покоя лавры Шлимана, который всякое написанное древними слово истолковывал как прямую инструкцию.
Впрочем, Михаил Львович нашел то, чего не смог найти Мишель, и еще он был родным дедушкой Светланы, за что ему можно было простить многое! Если не все!
— Но самое интересное не это, — продолжал буйствовать академик. — Вы знаете, кому принадлежали эти камни?
Мишель этого не знал.
— Вначале великому радже Сингх-Брахма-Сири, который завоевал, подчинил себе весь север Индии и вставил эти камни в оправу, а после того, как тот пал, — Надир-шаху, по смерти которого они бесследно исчезли.
Ну и что? Ясно, что такие камни не могли быть у какого-нибудь ремесленника или пастуха. Что с того?
— Вы не представляете, насколько все это интересно! — кричал академик. — Вы должны немедленно приехать ко мне и рассказать, откуда у вас фотографии этого украшения и где оно теперь может находиться! Вы слышите меня — приезжайте немедленно!
Мишель-Герхард фон Штольц слышал. Хоть не видел никакого смысла в спешке. То, что уже найдено, не убежит.
— Может быть, лучше утром? — робко спросил он.
— Вы что, сударь?! Как можно откладывать такое на утро?! — вскричал академик, и в голосе его послышались стальные нотки.
Придется ехать прямо теперь, — понял Мишель, — если, конечно, он хочет получить из первых уст столь ценную информацию и благословение академика на встречи со Светланой на принадлежащей ему дачно-деревеиской ниве.
— Еду! — крикнул Мишель-Герхард фон Штольц, подскакивая на месте и ловя ногой штанину. — Выезжаю сей же час!
Не прошло получаса, как он стоял пред дверью академика. И ему даже звонить не пришлось, потому что дверь была приоткрыта.
Из чего он заключил, что его уже ждали.
И, увы, он не ошибся. Его ждали!..
Глава XXXII
Уж как то могло выйти, не понять, но только вдруг занемогла любимая жена шаха Надир Кули Хана Зарина, да так, что никакие растирания и примочки ей не помогали!
Лежала Зарина на подушках ни жива ни мертва, потом обливаясь, да от боли, что внутри ее огнем жгла, Губы в кровь кусая. А подле ложа служанки бегали, в покрывала ее кутая, пятки маслом растирая да опахалами, дабы воздух подле лица освежить, размахивая. Одного боясь — коль помрет она, расстроенный шах прикажет их шнурком шелковым удавить да вместе с хозяйкой в одной могиле похоронить! Вот и старались, хоть ничего не могли...
Каждый час, а то и чаще, в опочивальню сам господин являлся, узнать, не полегчало ли жене его любимой. Да, присев рядом, на нее глядел и за руку брал!
А та лежала да на глазах чахла!
И ведь не играла она, а истинно мучилась, ибо ничего не сказал ей евнух шахский Джафар-Сефи, опасаясь, что коли раскроет он женщине тайну, то может вскрыться обман его, из-за нотки в голосе фальшивой или жеста неверного!
Да не сказав ничего и не намекнув даже, дал Зарине вина испить, в кое отвар ядовитый влил! Выпила та, да через час слегла!
Лежит Дуняша, глаза прикрыв, мычит да стонет, оттого что в ней пожар полыхает, нутро углями раскаленными выжигая. Ни ест, ни пьет, лишь, в забытье впав, бормочет что-то жалостливо, да не по-персиянски, а по-русски!
И мнится ей, что летит она к небесам, где ее тятенька с матушкой да братьями ждут-дожидаются!
Лекарей к ней, что при гареме жили, привели. Те глядели ее, щупали, к груди ухо прислоняли. Ничего понять не смогли! Вроде и здорова она — да помирает!
— Может, это такая хворь, какой в земле персиянской нет? — спрашивает их главный евнух, что неотлучно подле больной находится. — Может, болезнь та лишь на Руси одной водится, а более нигде?
— Может быть, — отвечают лекари.
А сами белые стоят, будто тоже больные, ибо знают, что им будет, коли любимая жена шаха помрет!
— Может, надо русского лекаря сюда звать, дабы он сказал, что это за болезнь такая и чем ее лечить? — вновь молвит евнух.
Замерли все испуганно — виданное ли дело в гарем мужчину стороннего приводить, да к тому ж иноземца! Такое лишь господин один может разрешить!
Молчат все, глаза пряча.
Одни лишь лекари поддакивают, да не о больной, а о себе заботясь, Коли русский лекарь сыщется да чего присоветует, отчего несчастная и помрет, то ему и ответ держать!
— Да-да, надобно русского лекаря искать, что болезни своей стороны знает!..
Делать нечего — пошел главный евнух к шаху, да все ему сказал. Сказал:
— Глядели Зарину лекари персиянские, да никто из них сказать не может, отчего она помирает. Видно, это недуг особый, каким одни только русские болеют. И коли есть средство ее от смерти спасти, то его только они знают.
Встрепенулся шах да на евнуха своего грозно взглянул.
— Так найди мне лекаря такого, коли твоя жизнь тебе дорога!
Испугался евнух, отчего губа его нижняя затряслась, да и весь он сам.
— Найти нетрудно, при посольстве русском лекари состоят, да только нет средь них женщин, а одни только мужчины! Как их в гарем допустить? Разве только привести их туда, да после, как они лечение найдут, убить? Но как бы не донес посол русский о том царице своей, а та не обиделась, да не пошла на Персию войной!
Помолчал шах. Подумал. Да молвил:
— Коли есть при посольстве русском лекари, избери из них самого старого да немощного, проведи его в гарем, да так, чтоб никто его не видел и о нем не узнал! Да посули ему за жизнь ее, чего он только не пожелает! И пусть лечит он жену мою Зарину не за страх, а за совесть, но пусть лицо ее будет при том закрыто покрывалом, а ты подле находись неотлучно! Так повелеваю я! А ты волю мою исполняй немедля, коли не хочешь завтра, как солнце взойдет, на кол сесть!
Поклонился главный евнух почтительно да побежал волю господина своего исполнять.
Да тут же лекаря и сыскал!
Недалече — в доме своем!
Лекарь тот в тайной комнате его дожидался, пред зеркалом сидя, да к лицу своему волосы прилаживая, будто борода это.
— Аллах услышал наши молитвы! — воскликнул Джафар-Сефи, воздевая руки к небу.
Хоть молились они совсем разным богам!
— Шах наш, мудрейший из мудрых Надир Кули Хан, повелел доставить ему во дворец русского лекаря, дабы осмотрел он жену его Зарину, да сказал, как ее от хвори смертельной спасти.
— Слава богу! — ответствовал Яков, крестясь щепотью и крест нательный целуя. Отчего Джафар-Сефи скривился весь, да на землю сплюнул.
— Когда ехать-то?
— Нынче же, как только стемнеет!
Приладил Яков бороду седую да к ней усы. И на брови тоже волос густо приклеил. После на голову свою парик надел, вроде тех, что дамы носят. Погляделся в зеркало да увидел в нем не себя, а старца немощного, лицо коего почти все волосами седыми сокрыто было.
Покашлял, голос пробуя. Покряхтел...
Встал, прошелся сгорбившись, на палку опираясь и подошвами о пол шаркая, как ходят глубокие старцы.
Вот так-то и надобно! Да не забыться, не распрямиться ненароком, не побежать да не подать голос молодой! От этого только зависит успех предприятия его, кое иначе как авантюрой не назвать! Да и жизнь его тоже!
Еще походил Яков, к новому облику своему приноравливаясь да привыкая. Да посидел еще. Да поговорил.
А уж после в дорогу собрался.
— Ну что — с богом? — спросил Яков, крестом грудь осеняя.
— Да пребудет с нами Аллах! — согласился с ним Джафар-Сефи, вдоль лица своего ладонями поведя, да притом бормоча что-то.
Ну а с двумя-то богами сразу уж ничего не страшно!..
Сели они в повозку с колесами огромными да, прикрывшись шторками, поехали во дворец.
Как приехали, наземь соскочили и дале уж пешком пошли. Да не парадным входом, а тропками да калитками, что через сад вели. Где стражников встречали — тюфянчеев сердитых с саблями, там Джафар-Сефи вперед выступал и показывал им печатку, на палец надетую, что шах ему дал.
Те кланялись почтительно, ладонью за грудь берясь, да отступали тут же.
Так до самого дворца, где жены шахские с наложницами жили, дошли. Здесь главный евнух покрывало развернул, коим прикрыл голову Якова, так, чтобы он дорогу видеть не мог и никого, кто им на пути встретится. И чтобы его тоже никто узнать не мог! За руку взял да повел Якова путем неведомым да длинным.
Идет Яков, видеть ничего не видит, даже ног своих, но коль уши ему не заткнули, слышит, как скрипят шаги о песок, стучат о ступеньки каменные да шуршат о мрамор, что пол во дворце выстилает... Вот фонтан справа журчит, да еще один, да третий... Да птицы кругом поют, в клетках, а может, вольно летая! Да мало что слышит, чует он еще носом ароматы разные: цветочные, фруктовые, дадымы пряные, коими гарем денно и нощно окуривают. И слышит он далекий звон и смех, и голоса переливчатые, будто детские, и пение нежное, и звуки странные, музыкальные, инструментов, коих на Руси не знают! И от тех звуков и запахов душа его терзается страхами и волнением. Ведь не где-нибудь он — в гареме шахском, куда простому смертному не попасть!
Пришли.
Тут Джафар-Сефи покрывало с него снял.
Зала кругом атласом да шелками убранная. Небольшая хоть, но богатая. И ни единой живой души.
Кивнул евнух, приказав ждать, да исчез.
А как появился, уж не один! Вел он за руку жену шаха, что покрыта вся была тканями золотыми. Да идя, еле на ногах держалась, качаясь вся из стороны в сторону и чуть не падая.
Как ближе подошли, Яков осмотрел ее всю.
И хоть сама она была от взоров сокрыта, ножки ее, что из-под покрывал выглядывали, видны были! И ножки те, в мягкие парчовые туфли облаченные и изумрудами с жемчугами украшенные, сами будто бы игрушечные были, так малы и изящны!
Подвел евнух Зарину, посадил на подушки пышные да Якову кивнул — вот она, сестрица твоя!
Опустился Яков на колени да потянулся было рукой к краю покрывала, дабы откинуть его. Но Джафар-Сефи остановил его, руку сжав и головой покачав!
А ну как кто-нибудь сюда зайдет, может, даже шах сам, да такое увидит!..
Убрал евнух руку Якова прочь да, наклонившись и покрывала раскинув, открыл взорам «лекаря» тело больной — живот и грудь, отчего перехватило у Якова дыхание — от красоты такой невиданной! Хоть не раз глядел он на девок, в реке купающихся али в бане общей, что на Яузе-реке, куда простонародье ходит, грехи свои смывать, да и он из приюта сиротского бегал полоскаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38