!
Да угадать бы какие — добрые или злые?
Ждет евнух, весь в слух обратясь...
Вот послышалось далеко звяканье мелодичное — или это браслеты на ногах наложниц звенят?.. Нет — то колокольчики серебряные, что к уздечке скакуна подвешены, гремят, дабы все загодя их слышать могли и с пути сворачивать!
«Дзинь-дзинь-дзинь!» — бренчат колокольчики.
О том предупреждая, что то не праздный всадник, а гонец шахский скачет и всяк, кто бы ему ни встретился, хоть простой горожанин, хоть купец, хоть визирь, должны, под страхом смерти, сойти с дороги!
Дзинь-дзинь-дзинь!..
Вдруг стих звон!
Вздохнул облегченно евнух.
Коль не слышно колокольчиков, значит, не проскакал мимо дома его всадник!
Вот уж вошел гонец запыхавшийся. Поклонился:
— Шах наш величайший из великих благословенный Надир Кули Хан, да продлит Аллах годы его, послал меня, дабы вручить подарок сей!..
Да суму заплечную сняв и раскрыв, вытащил и протянул евнуху перстень с алмазом, с руки шахской снятый, на котором имя мудрейшего из мудрых вязью арабской трижды написано!
Нет желанней и ценней того подарка!
Пал ниц Джафар-Сефи, господина своего славя да перстень тот драгоценный целуя!
Значит, угодил он шаху!
И будто гора с плеч долой!..
Вчера лишь он, дабы властелина своего в горе утешить, явил ему наложницу новую, которой тот покуда не видел. И была она красоты невиданной: с лицом, подобным сиянию камней самоцветных, от которого взор отвести нельзя; с талией, что двумя пальцами перехватить можно; с бедрами пышными и изогнутыми, словно луки тугие, тетивой стянутые; с пупком, что способен вместить две унции масел ароматных; с грудью, будто созревший плод; с кожей атласной да чистой, на которой ни единой морщинки или родинки сыскать нельзя, как ни старайся!
Не видел доселе никто такой красоты совершенной!
Но не одной красотой наложница та славна, но тем, что умеет во всяком страсть великую разжечь — ласками своими, голосом, что подобен журчанию горного ручейка и пенью птиц, да ароматами, что тело ее источает!
Ту наложницу Джафар-Сефи средь сотен первых красавиц сыскал, для гарема шахского отобранных, да сам, никому того не доверив, танцам, пению сладостному, речам медовым и премудростям любовным, что сердце шаха воспламенить способны, обучил. Да никому ее до поры до времени не показывал, в покоях тайных пряча! А как время пришло — пред очи шаха явил. Явил да сказал:
— Есть у меня для тебя, господин мой, наложница новая — отрада очей, бутону розы подобная! В целом свете нет ее краше да в любви искусней! Призови ее к себе, и пусть утешит она тебя в горе твоем!
Да сказав так, поклонился и сбросил с наложницы накидки, что скрывали ее. Тут открылось лицо ее красоты неописуемой и тело нагое, одной лишь легкой шелковой накидкой прикрытое.
Взглянул на нее шах — да обмер.
Лучшие красавицы со всего мира собраны в гареме его, но не было средь них еще столь прекрасной!
Стоит наложница, взор потупив, покорно ждет, дабы исполнить любую волю господина своего.
— Кто ты? — спросил восхищенный шах.
— Лейла, дочь хана Самур-Бека... Усмехнулся Надир Кули Хан — во сто крат слаще вино, коли оно из погребов врага, тобою поверженного!.. Велик был Самур-Бек, ста племенами владея, которые огнем и мечом покорил! Оттого возгордился, непобедимым себя возомня, да союз с шахом отверг, посланцев его живьем в землю приказав зарыть. Одного лишь отпустил, дабы передал он, что не станет гордый Самур-Бек говорить с выскочкой безродным, что коров в детстве пас!
Не снес шах оскорбления и пошел на Самур-Бека войной. Коротка война та была, да кровава. Тысячу городов сжег Надир Кули Хан, развеяв в четыре стороны пепел от них! И не стало тех городов.
Пал ниц гордый Самур-Бек, пощады прося.
Да не простил его шах! Принял смерть Самур-Бек, и голову его, на копье насадив, воины по всей стране из конца в конец пронесли. Сыновей его всех и родственников по мужской линии со всех пределов собрали да убили, а дочерей в гаремы продали.
Так несравненная Лейла при дворе шахском оказалась!
Взглянул на нее шах да сказал:
— Дважды услужил ты мне, Джафар-Сефи, — измену во дворце моем и гареме раскрыв и деву прекрасную предо мною явив! Коль будет она столь же искусна в утехах любовных, сколь ликом своим прекрасна, получишь ты в подарок дворец и с руки моей перстень!
Упал главный евнух на колени да, не вставая с них, пополз к ногам господина своего, дабы туфлю его поцеловать! Да поцеловав, так же ползком пятясь и телом своим тучным колыхаясь, из опочивальни удалился, дверь за собой бесшумно прикрыв...
А утром — перстень с руки шахской получил!
И как только ускакал гонец, вознес Джафар-Сефи хвалу Аллаху, да тут же призвал к себе гостей, дабы им подарок шахский показать и им похвастать!
А как пришли все, сказал:
— Великую милость явил ныне величайший из великих шах Надир Кули Хан, приблизив меня к себе и вручив перстень с именем своим.
Сказал, да перстень вперед выставил!.. На который все глянули да возликовали!
И стал евнух главный хвастать безудержно могуществом своим, говоря:
— Ныне, смерть от господина своего отведя да подарком дорогим ему угодив, стал я главным советчиком шахским, коему верит он, как самому себе, отчего способен я положение свое в пользу любому обратить. Могу, коли захочу, всякого визиря или султана словом одним низвергнуть в прах, либо, именем и милостью шаха, к трону вознести!..
И верно — так и было!
И сказав так, Джафар-Сефи гостям посулы раздавать стал:
— Хочешь — тебя, Турмаз, сделаю я хранителем ключей?
Тебя, Насим, — главным над всей стражей дворцовой, что покои шахские охраняет, и гарем его, и все ворота дворцовые?
Тебя, Алишер, — над всем войском персиянским поставлю...
И как говорил это Джафар-Сефи, те, к кому обращался он, кланялись ему почтительно, хоть все они были визирями и султанами!.. Но хоть были они визирями да султанами, ни у кого из них не было перстня шахского!
И сказав так, и ни единого гостя милостью своей не обойдя, прибавил Джафар-Сефи:
— А как станете вы, кем сказал я, то не забудьте, кому тем обязаны! И чему!..
И, став главным хранителем ключей, сможешь ты, Турмаз, как время придет, отомкнуть любую дверь.
А ты, Насим, заведуя стражей дворцовой, поставишь в караулы людей верных, жизни лишив всех тех, кто тревогу поднять способен.
А ты, Алишер, стянешь вкруг крепостных стен войска преданные да расставишь их так, чтобы никого внутрь не впустить да никого из дворца не выпустить.
И тогда уж никто нам не помешает!
И сможем мы лишить жизни господина нашего.
Ненавистного шаха Надир Кули Хана!..
Ибо поспевать надо, пока в великой силе я да к господину приближен, что слушает меня, как себя!
И коли поспешим мы — ждет нас великая удача, а шаха — скорая погибель.
А нет — все мы без голов будем!
И да пребудет с нами всемилостивый Аллах!..
Глава ХLII
Труден путь в евнухи, да не тем, что режут тебя по живому, а тем, что многие пройти тот путь желают, отчего не всем это удается! А как иначе из бедности выбиться? Как приобрести все, лишившись при том самого малого?..
Проще всего — так!
Вот и мечтают родители отдать детей своих в евнухи, дабы те, лишившись мужского отличия, взамен него обрели богатство и власть! Нет более желанной доли для бедняков, чем евнухом в гареме шахском стать, потому что иные пути все им заказаны по рождению их!
Был Джафар-Сефи седьмым ребенком в семье и звали его тогда Мирза. Всю жизнь, как помнил он себя, ни разу он досыта не ел! Утром лишь получал треть кукурузной лепешки да шел из дома и, целыми днями бродя по улицам, просил он, выставив грязную ладошку, подаяние или копался в выгребных ямах, разыскивая там что-нибудь съедобное. Коли находил — тут же совал в рот, пока другие такие же голодные попрошайки его не опередили, дабы злое урчание в утробе заглушить.
И должен был он, как и многие другие, от голода и болезней помереть, до десяти лет не дожив, если бы не решил отец отдать его в евнухи.
Как узнал о том маленький Мирза — обрадовался, ибо не ведал он, что это такое и что ему претерпеть придется, но слышал, что живут евнухи при дворце визирей и султанов в роскоши и едят каждый день досыта.
Отвели Мирзу к лекарю, что некогда при гареме шахском состоял. Посмотрел тот на мальчика да по голове его ласково рукой погладил, шелковистые волосы щупая.
— Красивый сынок у тебя. Ну как, верно, взять его?..
Обрадовался отец, хоть виду не показал.
— Согласен ли ты знаков мужского отличия лишить чадо свое?
— Да, — кивнул отец Мирзы.
— На что при том согласишься, а на что нет?
Не понял отец Мирзы, о чем его спрашивают. Да переспросил.
Витиевато ответил ему лекарь, как то на Востоке принято. Но хоть витиевато, да все равно понятно.
— Можно стебель один под самое основание подрезать, можно корешки лишь одни, а можно стебель вместе с корешками...
Коли стебля одного сын твой лишится, то ничего он не сможет, но, как вырастет, станет того желать, отчего будет претерпевать муки сладострастия, кои удовлетворить не способен будет.
Коли стебель оставить, но корешков его лишить, то всяк султан или визирь, или иной хозяин гарема подозревать его сможет в обмане и гнать из дворца своего.
Коли всего лишить, и корешки и стебель с ними удалив, то станет он евнухом, что зовутся «гладкими», ибо во всем будет подобен женщине, вместе с мужской силой лишившись на теле волос и твердости в чертах лица своего. Такой евнух во всяком гареме более других желанен, ибо безопасен для жен и наложниц.
— Тогда пусть будет так! — молвил отец.
— Теперь скажи, как дело сие сотворить — с кровью или без.
— А в чем разница? — вновь не понял отец Мирзы.
— Коли без крови, то можно, к примеру, мешок кожаный надеть да шнурком перетянуть и боле уж не снимать, дабы плоть от тепла и отсутствия воздуха, изнутри прея, загнивала, сама себя тем убив. Или тереть по-особому, дабы засохли у сына твоего корешки и не питали бы они соками живыми стебель, хоть с виду были бы они обычны.
Однако ж такие евнухи в меньшей цене, чем те, что с кровью новый вид свой обретают.
— Тогда пусть будет с кровью, — выбрал отец. Ибо болел за будущее сына своего!
Стоял при том Мирза, глазенками во все стороны крутил, отца своего слушал, да ничего не понимал. Одного лишь боялся, что коли отец его теперь не договорится, то придется ему завтра в ямах выгребных рыться да голодать.
Вновь погладил его лекарь по волосам шелковистым да молвил:
— Коли так — будь по твоему!.. Приведешь сына своего сразу, как молодой месяц на небо взойдет! И пусть он перед тем два дня ничего не ест да день не пьет.
И пусть все исполнится так, как угодно то будет Аллаху!..
И так все и исполнилось!..
Едва только сошел с небосклона месяц, перестал отец сына своего Мирзу кормить, а потом уж и пить не давал. И как объявился на небе новый тоненький серп, отвел его к лекарю.
Отвел да оставил.
И хоть было Мирзе немножко боязно, но радовался он, что скоро будет у него сытая жизнь и что попробует он сладкий шербет, что на устах тает, о котором слышал лишь и который евнухи каждый день едят!..
Отвели тут Мирзу в баню, где долго мыли и скребли, а отмыв дочиста, посадили в горячую перечную ванну и держали там долго, тело его маленькое распаривая. А как вытащили, обтерли и стали бинтовать лентами нижнюю часть живота и бедра, стягивая их так, что Мирза стал плакать. Хоть было то лишь начало!..
Забинтовали его да, на руки подняв, на лежанку возложили, растянув на ней во весь рост. И два слуги, с боков подойдя, взяли его за кисти и щиколотки, к лежанке их прижали.
Зашел тут лекарь да, оглядев его, в рот ему дощечку сунул, наказав строго:
— Сожми ее зубами и держи крепко! Да смотри у меня, не кричи, как больно станет, а терпи!
И, отойдя, взял в руки большой нож серповидный, вроде тех, какими траву режут. Увидел Мирза нож да испугался, хоть еще не понимал, зачем он и что с ним теперь делать станут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38