Да только как пришел — тут же и нарвался на скандал!
— Что же это вы, товарищ?! — грозно спросил какой-то матрос в распахнутом бушлате, тельнике и с «маузером» на боку. — Вам советская власть поручила, можно сказать, ответственное дело, а вы тут, будто какой вредоносный элемент, саботаж разводите? Нехорошо выходит!
— Я был ранен, — пояснил Мишель. — Более полугода валялся по госпиталям.
— Ну и что, что ранены?.. Ведь не убиты? — резонно возразил тот. — Ныне ранами никого не удивить! Теперь каждый, кто не убит — тот али ранен, али в тифу, али с голодухи попух! Здоровых еще поискать!.. Так что вы, товарищ, оружием, вверенным вам революцией, зазря не разбрасывайтесь, а берегите для грядущих классовых битв!
— А что же вы мне прикажете теперь делать? — спросил, использовав привычный, как теперь говорят — старорежимный, словесный оборот, Мишель.
Но матрос его не понял, вернее, понял буквально.
— Я вам, товарищ, приказывать не могу! Вам мандат товарищ Троцкий подписывал — вот к нему вы теперь и ступайте, может, он вас куда-нибудь пристроит.
Слово это — «пристроит» — Мишелю не понравилось. Будто он о месте хлопочет да о пайке... Вот уж нет — никогда никого и ни о чем не просил и впредь не намерен!.. Но мандат, верно, нужно было кому-то сдать. И оружие тоже. Мишель пошел было к Троцкому. Но пробиться к нему оказалось не так-то просто. Новые правители уже успели обрасти вкруг себя чиновниками, которые перегораживали своими телами ход в высокие кабинеты.
— По какому вопросу товарищ? Ежели относительно формировки частей, то это в семнадцатый кабинет к товарищу Смургису, а ежели у вас претензии по снабжению, то вам в совпродтылобеспечение.
— Нет, мне лично к Троцкому.
— Троцкий, товарищ... Как вас, простите?..
— Фирфанцев.
— Так вот, товарищ Фирфанцев, Троцкий теперь очень занят принятием важных государственных решений.
И ведь не пустили бы, кабы Мишель не догадался мандат им сунуть, где черным по белому было написано что: «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что: «Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будут приравнены к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воздействия».
И подпись:
«Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».
А что это за особая миссия, про то в мандате ни слова! Может, он снабжением всей Красной Армии заведует, а может, шьет товарищу Троцкому новый костюм, что еще и хуже. Теперь не разберешься — после греха не оберешься.
— Как о вас доложить?
— Фирфанцев. Мишель Фирфанцев... Если он сразу не вспомнит, вы ему скажите, что мы с ним вместе в Крестах сидели.
Странный господин.
Но Троцкий его вспомнил. Не соседа по камере, а то поручение, которое дал ему!
— Ну что — сыскали царские сокровища? — с порога спросил он.
— Никак нет, — покачал головой Мишель.
И коротко, но внятно доложил результаты проведенного им расследования. Коих на самом деле не было...
Троцкий его долго не слушал и вопросов не задавал, может, потому, что в дверь к нему ломились другие посетители. Пора революционного романтизма прошла, теперь недавние бунтари, получившие в управление шестую часть мира, еле успевали разгребать дела.
— Вот что, ступайте-ка вы к Сталину — есть у нас такой веселый грузин, — сказал Троцкий, быстро нацарапав записку. — Скажите ему, пусть он вас куда-нибудь пристроит.
Ну вот, опять это слово!
— Меня не требуется никуда пристраивать, — возмутился Мишель. — Я уж как-нибудь сам.
— Сами?.. Сами вы либо с голода богу душу отдадите, либо к белым подадитесь, — резонно возразил Троцкий. — Ныне тех, кто сам по себе, нет, все или с нами или с ними — против нас. Без середки! Так что идите и выполняйте порученную вам работу.
И в голосе Троцкого прозвучал металл.
Мишель, хоть того не желал, повернулся на каблуках и вышел из кабинета.
«А ведь, коли сильно упрямиться, так могут и к стенке поставить! — подумал он, вспомнив подвалы Чека и то, как приглушенно звучали винтовочные залпы из расстрельной комнаты. — Запросто...»
Товарищ Сталин верно был грузином, усатым, с изъеденным оспой лицом. Доступ к нему был почти свободным, кабинет махоньким и захламленным, из чего Мишель заключил, что он мало что из себя здесь представляет, хоть впоследствии оказалось, что он заведует всеми национальными вопросами в Советской республике.
Тот молча взял записку Троцкого, прочел ее. Задумался.
— Куда бы вас? — сам себя спросил он. — Ума не приложу... Может, в Чека?
— Я ранее в сыскном служил, — сразу, чтобы не случилось никаких недомолвок, сообщил Мишель. — Правда, в уголовном.
— Да? Тогда нельзя. Заклюют вас наши товарищи, — вздохнул Сталин.
Было видно, что ему совершенно неинтересно заниматься протеже Троцкого, но отказать он тоже не может.
— А вы, простите, кем приходитесь товарищу Троцкому?
— Я?.. Никем... — растерялся Мишель. — Мы вместе в Крестах сидели. А после я ценности дома Романовых искал.
Ну раз никем — то тогда проще.
— Вот что... — обрадовался Сталин. — Может, вам к Горькому с Луначарским в Чрезкомэкспорт — они теперь как раз собирают брошенное буржуазией золото. Может, вас туда определить?..
— Горький? — переспросил Мишель. — Какой Горький?
— Тот самый — Максим... Пролетарский писатель... — ответил Сталин. — Там, мне думается, вы придетесь к месту.
И быстро написал новую записку.
— Ступайте прямо теперь к товарищу Поликарпову, скажете, что от меня, пусть поставит вас на вещевое и продуктовое довольствие.
— А оружие?.. А мандат? — растерянно спросил Мишель.
Сталин быстро перечитал послание Троцкого.
— Можете оставить их при себе. Про них здесь ничего не сказано. Извините товарищ, у меня много дел...
И тут же уткнулся в какие-то бумаги.
«Будто чиновник мелких поручений, или по-новому, кажется, завхоз, — подумал Мишель. — Недотягивают они еще до той, дореволюционной, начальственной спеси...»
Через несколько дней он встретился с Горьким.
— Вы, го-оворят, бывший жандарм? — прогудел басом, по-волжски растягивая "о" и радостно улыбаясь, Горький.
— Был, — кивнул Мишель.
— А по-о вам не скажешь!
По Горькому тоже нельзя было сказать, что он бывший босяк и преследуемый чинами полиции бродяга.
Впрочем, теперь все смешалось и ничего не понять...
— Ну что ж, коли вы не против, будем теперь вместе работать, — протянул Горький руку.
— Я не против, — улыбнулся Мишель.
— Во-от и славно-о!..
Глава V
Гудит Санкт-Петербург, народ, друг дружку погоняя, бежит — бабы юбки подхватили, мужики шапки руками держат, чтоб не потерять, меж ними, под ногами путаясь, ребятишки вьюнами снуют! Шум, гам, пыль столбом стоит!
Никак война?!
Али, не дай бог — пожар?!
Ан нет — не пожар — чудо чудное!
— Куда бегешь, ноги бьешь, Микола?
— Зверей неведомых глядеть!.. Болтают люди, будто на Невском звери явились — сами вроде коров о четырех ногах, но в десять раз их больше, с хвостами, но без вымени, и рога у них не на голове, а из морды вперед торчат! И будто бы вместо ноздрей у них лапа с пальцами, коими они чего хошь хватать могут!
— Ну-у... Не могет такого быть! Брешут, поди!
— Вот те крест! — осеняет себя перстами Микола.
Сосед мой их сам видал! Ей-ей! Говорит — уж так здоровы, что выше крыш!
— Да ну!.. Тогда я с тобой побегу!.. Шибко на такое чудо взглянуть хочется.
Побежали, локтями толкаясь. А как добежали, там уж такая толпа собралась, что не пробиться!
— Ну чего там, чего видать?..
— А ничего не видать — головы одни!.. Ну чо пхаешься, не видишь, человек тута стоит!..
Волнуется народ, на цыпочки привстает, иной подпрыгивает, чтобы дальше углядеть. Пацаны — те на столбы и заборы полезли. Заорали благим матом:
— Ухты!.. Видать!.. Верно, ведут чего-то! Ишь ты... ой... громадины-то какие!..
Народ напирает, всем интересно поглядеть, чего там такое ведут.
Те, что первыми стоят, на мостовую забегают, да их солдаты, те, что впереди процессии идут, отпихивают, крича грозно:
— А ну осади, а ну-дорогу дай!.. Вот уж что-то видать...
Впереди погонщики важно выступают, сами черные, как угли, на теле халаты, золотом шитые, на головах огромные тюрбаны намотаны. На одних них поглазеть, и то забава! Но не на них народ смотрит, рты разинувши, а на неведомых зверей, кои, говорят, сюда из самой Персии пешком пришли! Он ступает, толпу раздвигая, чудище неведомое, высотой с трех быков, ежели тех друг дружке на спину поставить! Лапы широченные, в обхват — что сосна возле самых корней. Уши как одеяла — втроем укутаться можно, коли потесниться. Из пасти два зуба вперед торчат белых, длиннющих да острых! И верно, как есть говорили — на месте носа труба кожистая, коя сама собой, будто червяк, шевелится, к толпе обращаясь!..
Это ж как такого прокормить?.. Это ж сколь он за зиму сожрать сможет?..
— А чего он ест-то? — вопрошает кто-то. А верно — чего?
— Поди, сено.
— Ага — сено!.. Такого рази сеном укормишь! Ты на его зубы глянь. Мясо они кушают! Могет, даже человечину!..
Остановилось чудище, голову на сторону своротило, глянуло на людей, да вдруг лапу, что из носа растет, вздернуло и как заорет трубно!..
Шарахнулись все, друг дружку с ног сшибая!
Ахнула баба, завопила истошно! Спужалась дура да с испугу тут же, на улице, рожать надумала!
— Ой-ой! Помру счас! — вопит-причитает, за живот руками держась.
Но не до нее теперь толпе, баб-рожениц они уж видали, а такое диво в первый раз!
За первым чудищем другое ступает, а за ним третье!..
— Слон, слон!.. — несется над толпой чудное слово. Дивится народ, ахает...
Но то диво — еще не диво!
Меж слонов повозки едут, на них клетки из железных прутьев, а в них звери дивные, навроде кошек, только гораздо больше и все полосатые или в пятнах, от морды до самого хвоста! Ходят по клеткам туда-сюда, рычат подобно собакам, скалятся, хвостами о прутья колотятся, железо грызут. А зубы у них с палец! Жуть!.. На иных слонах тоже клетки есть, но поменьше. В клетках зверьки сидят, обликом на людей похожи, при руках и ногах, но лица — как у уродцев! Сидят, чешутся, гримасы строят!
Народ на них пальцами указывает, хохочет и тоже им рожи корчит! Весело!..
В середке три слона шествуют, у коих бока коврами богатыми покрыты, а к спинам площадки навроде телег приторочены, только поболе, в телегах тех люди сидят, да не по одному, как на конях, а по трое, по четверо враз! Сидят — вниз смотрят.
Один из них, видать, самый важный — весь в парче да шелках, в шапке-тюрбане алмазы сверкают, пальцы перстнями унизаны. Позади него на особой приступке человек стоит и метелкой из птичьих перьев над его головой машет, дабы ветер создать.
Посидит-посидит важный персиянин да вдруг головой кивнет.
И тот раб, что сбоку него большую чашу пред собой держит, вдруг запустит в нее руку, зачерпнет горстью монеты серебряные да швырнет в толпу целую пригоршню..
Сверкнут на солнце монетки, рассыпятся дождем по земле, покатятся под ноги. Народ ахнет, на колени попадает да начнет их собирать!
Такие чудеса!..
Так до самого дворца царского караван сей дошел.
Далее толпу уж солдаты не пустили, в приклады приняв.
Но издали было видать, как погонщики слонов по ногам прутиками ударили и те, передние ноги подломив, на коленки упали, будто бы кланяясь.
Государыня-императрица Елизавета Петровна, которая в сей момент на балкон вышла, политес сей оценила, улыбнулась, да велела посланника персиянского немедля к себе звать.
Тот прибыл и долго кланялся, что-то по своему лопоча. А бывшие при нем слуги внесли на головах большие золотые подносы, на коих были разложены подарки.
Как он их вручил, тут государыня к нему спустилась да сердечно обняла.
А уж после, как аудиенция закончена была, хранителя царской рентереи Карла Фирлефанца с писцом призвали, дабы они все подарки оглядели и опись им сделали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Что же это вы, товарищ?! — грозно спросил какой-то матрос в распахнутом бушлате, тельнике и с «маузером» на боку. — Вам советская власть поручила, можно сказать, ответственное дело, а вы тут, будто какой вредоносный элемент, саботаж разводите? Нехорошо выходит!
— Я был ранен, — пояснил Мишель. — Более полугода валялся по госпиталям.
— Ну и что, что ранены?.. Ведь не убиты? — резонно возразил тот. — Ныне ранами никого не удивить! Теперь каждый, кто не убит — тот али ранен, али в тифу, али с голодухи попух! Здоровых еще поискать!.. Так что вы, товарищ, оружием, вверенным вам революцией, зазря не разбрасывайтесь, а берегите для грядущих классовых битв!
— А что же вы мне прикажете теперь делать? — спросил, использовав привычный, как теперь говорят — старорежимный, словесный оборот, Мишель.
Но матрос его не понял, вернее, понял буквально.
— Я вам, товарищ, приказывать не могу! Вам мандат товарищ Троцкий подписывал — вот к нему вы теперь и ступайте, может, он вас куда-нибудь пристроит.
Слово это — «пристроит» — Мишелю не понравилось. Будто он о месте хлопочет да о пайке... Вот уж нет — никогда никого и ни о чем не просил и впредь не намерен!.. Но мандат, верно, нужно было кому-то сдать. И оружие тоже. Мишель пошел было к Троцкому. Но пробиться к нему оказалось не так-то просто. Новые правители уже успели обрасти вкруг себя чиновниками, которые перегораживали своими телами ход в высокие кабинеты.
— По какому вопросу товарищ? Ежели относительно формировки частей, то это в семнадцатый кабинет к товарищу Смургису, а ежели у вас претензии по снабжению, то вам в совпродтылобеспечение.
— Нет, мне лично к Троцкому.
— Троцкий, товарищ... Как вас, простите?..
— Фирфанцев.
— Так вот, товарищ Фирфанцев, Троцкий теперь очень занят принятием важных государственных решений.
И ведь не пустили бы, кабы Мишель не догадался мандат им сунуть, где черным по белому было написано что: «Сей мандат выдан товарищу Фирфанцеву Мишелю Алексеевичу в том, что он назначен Реввоенсоветом для исполнения возложенной на него особой миссии...» И что: «Неисполнение его распоряжений, равно как скрытый саботаж, будут приравнены к контрреволюционной деятельности и преследоваться по всей строгости революционной законности, вплоть до исключительной меры социального воздействия».
И подпись:
«Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий».
А что это за особая миссия, про то в мандате ни слова! Может, он снабжением всей Красной Армии заведует, а может, шьет товарищу Троцкому новый костюм, что еще и хуже. Теперь не разберешься — после греха не оберешься.
— Как о вас доложить?
— Фирфанцев. Мишель Фирфанцев... Если он сразу не вспомнит, вы ему скажите, что мы с ним вместе в Крестах сидели.
Странный господин.
Но Троцкий его вспомнил. Не соседа по камере, а то поручение, которое дал ему!
— Ну что — сыскали царские сокровища? — с порога спросил он.
— Никак нет, — покачал головой Мишель.
И коротко, но внятно доложил результаты проведенного им расследования. Коих на самом деле не было...
Троцкий его долго не слушал и вопросов не задавал, может, потому, что в дверь к нему ломились другие посетители. Пора революционного романтизма прошла, теперь недавние бунтари, получившие в управление шестую часть мира, еле успевали разгребать дела.
— Вот что, ступайте-ка вы к Сталину — есть у нас такой веселый грузин, — сказал Троцкий, быстро нацарапав записку. — Скажите ему, пусть он вас куда-нибудь пристроит.
Ну вот, опять это слово!
— Меня не требуется никуда пристраивать, — возмутился Мишель. — Я уж как-нибудь сам.
— Сами?.. Сами вы либо с голода богу душу отдадите, либо к белым подадитесь, — резонно возразил Троцкий. — Ныне тех, кто сам по себе, нет, все или с нами или с ними — против нас. Без середки! Так что идите и выполняйте порученную вам работу.
И в голосе Троцкого прозвучал металл.
Мишель, хоть того не желал, повернулся на каблуках и вышел из кабинета.
«А ведь, коли сильно упрямиться, так могут и к стенке поставить! — подумал он, вспомнив подвалы Чека и то, как приглушенно звучали винтовочные залпы из расстрельной комнаты. — Запросто...»
Товарищ Сталин верно был грузином, усатым, с изъеденным оспой лицом. Доступ к нему был почти свободным, кабинет махоньким и захламленным, из чего Мишель заключил, что он мало что из себя здесь представляет, хоть впоследствии оказалось, что он заведует всеми национальными вопросами в Советской республике.
Тот молча взял записку Троцкого, прочел ее. Задумался.
— Куда бы вас? — сам себя спросил он. — Ума не приложу... Может, в Чека?
— Я ранее в сыскном служил, — сразу, чтобы не случилось никаких недомолвок, сообщил Мишель. — Правда, в уголовном.
— Да? Тогда нельзя. Заклюют вас наши товарищи, — вздохнул Сталин.
Было видно, что ему совершенно неинтересно заниматься протеже Троцкого, но отказать он тоже не может.
— А вы, простите, кем приходитесь товарищу Троцкому?
— Я?.. Никем... — растерялся Мишель. — Мы вместе в Крестах сидели. А после я ценности дома Романовых искал.
Ну раз никем — то тогда проще.
— Вот что... — обрадовался Сталин. — Может, вам к Горькому с Луначарским в Чрезкомэкспорт — они теперь как раз собирают брошенное буржуазией золото. Может, вас туда определить?..
— Горький? — переспросил Мишель. — Какой Горький?
— Тот самый — Максим... Пролетарский писатель... — ответил Сталин. — Там, мне думается, вы придетесь к месту.
И быстро написал новую записку.
— Ступайте прямо теперь к товарищу Поликарпову, скажете, что от меня, пусть поставит вас на вещевое и продуктовое довольствие.
— А оружие?.. А мандат? — растерянно спросил Мишель.
Сталин быстро перечитал послание Троцкого.
— Можете оставить их при себе. Про них здесь ничего не сказано. Извините товарищ, у меня много дел...
И тут же уткнулся в какие-то бумаги.
«Будто чиновник мелких поручений, или по-новому, кажется, завхоз, — подумал Мишель. — Недотягивают они еще до той, дореволюционной, начальственной спеси...»
Через несколько дней он встретился с Горьким.
— Вы, го-оворят, бывший жандарм? — прогудел басом, по-волжски растягивая "о" и радостно улыбаясь, Горький.
— Был, — кивнул Мишель.
— А по-о вам не скажешь!
По Горькому тоже нельзя было сказать, что он бывший босяк и преследуемый чинами полиции бродяга.
Впрочем, теперь все смешалось и ничего не понять...
— Ну что ж, коли вы не против, будем теперь вместе работать, — протянул Горький руку.
— Я не против, — улыбнулся Мишель.
— Во-от и славно-о!..
Глава V
Гудит Санкт-Петербург, народ, друг дружку погоняя, бежит — бабы юбки подхватили, мужики шапки руками держат, чтоб не потерять, меж ними, под ногами путаясь, ребятишки вьюнами снуют! Шум, гам, пыль столбом стоит!
Никак война?!
Али, не дай бог — пожар?!
Ан нет — не пожар — чудо чудное!
— Куда бегешь, ноги бьешь, Микола?
— Зверей неведомых глядеть!.. Болтают люди, будто на Невском звери явились — сами вроде коров о четырех ногах, но в десять раз их больше, с хвостами, но без вымени, и рога у них не на голове, а из морды вперед торчат! И будто бы вместо ноздрей у них лапа с пальцами, коими они чего хошь хватать могут!
— Ну-у... Не могет такого быть! Брешут, поди!
— Вот те крест! — осеняет себя перстами Микола.
Сосед мой их сам видал! Ей-ей! Говорит — уж так здоровы, что выше крыш!
— Да ну!.. Тогда я с тобой побегу!.. Шибко на такое чудо взглянуть хочется.
Побежали, локтями толкаясь. А как добежали, там уж такая толпа собралась, что не пробиться!
— Ну чего там, чего видать?..
— А ничего не видать — головы одни!.. Ну чо пхаешься, не видишь, человек тута стоит!..
Волнуется народ, на цыпочки привстает, иной подпрыгивает, чтобы дальше углядеть. Пацаны — те на столбы и заборы полезли. Заорали благим матом:
— Ухты!.. Видать!.. Верно, ведут чего-то! Ишь ты... ой... громадины-то какие!..
Народ напирает, всем интересно поглядеть, чего там такое ведут.
Те, что первыми стоят, на мостовую забегают, да их солдаты, те, что впереди процессии идут, отпихивают, крича грозно:
— А ну осади, а ну-дорогу дай!.. Вот уж что-то видать...
Впереди погонщики важно выступают, сами черные, как угли, на теле халаты, золотом шитые, на головах огромные тюрбаны намотаны. На одних них поглазеть, и то забава! Но не на них народ смотрит, рты разинувши, а на неведомых зверей, кои, говорят, сюда из самой Персии пешком пришли! Он ступает, толпу раздвигая, чудище неведомое, высотой с трех быков, ежели тех друг дружке на спину поставить! Лапы широченные, в обхват — что сосна возле самых корней. Уши как одеяла — втроем укутаться можно, коли потесниться. Из пасти два зуба вперед торчат белых, длиннющих да острых! И верно, как есть говорили — на месте носа труба кожистая, коя сама собой, будто червяк, шевелится, к толпе обращаясь!..
Это ж как такого прокормить?.. Это ж сколь он за зиму сожрать сможет?..
— А чего он ест-то? — вопрошает кто-то. А верно — чего?
— Поди, сено.
— Ага — сено!.. Такого рази сеном укормишь! Ты на его зубы глянь. Мясо они кушают! Могет, даже человечину!..
Остановилось чудище, голову на сторону своротило, глянуло на людей, да вдруг лапу, что из носа растет, вздернуло и как заорет трубно!..
Шарахнулись все, друг дружку с ног сшибая!
Ахнула баба, завопила истошно! Спужалась дура да с испугу тут же, на улице, рожать надумала!
— Ой-ой! Помру счас! — вопит-причитает, за живот руками держась.
Но не до нее теперь толпе, баб-рожениц они уж видали, а такое диво в первый раз!
За первым чудищем другое ступает, а за ним третье!..
— Слон, слон!.. — несется над толпой чудное слово. Дивится народ, ахает...
Но то диво — еще не диво!
Меж слонов повозки едут, на них клетки из железных прутьев, а в них звери дивные, навроде кошек, только гораздо больше и все полосатые или в пятнах, от морды до самого хвоста! Ходят по клеткам туда-сюда, рычат подобно собакам, скалятся, хвостами о прутья колотятся, железо грызут. А зубы у них с палец! Жуть!.. На иных слонах тоже клетки есть, но поменьше. В клетках зверьки сидят, обликом на людей похожи, при руках и ногах, но лица — как у уродцев! Сидят, чешутся, гримасы строят!
Народ на них пальцами указывает, хохочет и тоже им рожи корчит! Весело!..
В середке три слона шествуют, у коих бока коврами богатыми покрыты, а к спинам площадки навроде телег приторочены, только поболе, в телегах тех люди сидят, да не по одному, как на конях, а по трое, по четверо враз! Сидят — вниз смотрят.
Один из них, видать, самый важный — весь в парче да шелках, в шапке-тюрбане алмазы сверкают, пальцы перстнями унизаны. Позади него на особой приступке человек стоит и метелкой из птичьих перьев над его головой машет, дабы ветер создать.
Посидит-посидит важный персиянин да вдруг головой кивнет.
И тот раб, что сбоку него большую чашу пред собой держит, вдруг запустит в нее руку, зачерпнет горстью монеты серебряные да швырнет в толпу целую пригоршню..
Сверкнут на солнце монетки, рассыпятся дождем по земле, покатятся под ноги. Народ ахнет, на колени попадает да начнет их собирать!
Такие чудеса!..
Так до самого дворца царского караван сей дошел.
Далее толпу уж солдаты не пустили, в приклады приняв.
Но издали было видать, как погонщики слонов по ногам прутиками ударили и те, передние ноги подломив, на коленки упали, будто бы кланяясь.
Государыня-императрица Елизавета Петровна, которая в сей момент на балкон вышла, политес сей оценила, улыбнулась, да велела посланника персиянского немедля к себе звать.
Тот прибыл и долго кланялся, что-то по своему лопоча. А бывшие при нем слуги внесли на головах большие золотые подносы, на коих были разложены подарки.
Как он их вручил, тут государыня к нему спустилась да сердечно обняла.
А уж после, как аудиенция закончена была, хранителя царской рентереи Карла Фирлефанца с писцом призвали, дабы они все подарки оглядели и опись им сделали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38