И дом у нее такой же простой и ясный, без церемоний и украшательств, думала я, открывая калитку. Парадная дверь была распахнута настежь, словно поджидала меня с распростертыми объятиями.
– Это вы, мистер Уткинс? – спросил голос из дома, пока я поднималась на крылечко.
Предо мной предстала миссис Эдна Корнишон – в шлепанцах и цветастом фартуке. Волосы ее расстались с бигуди, но так и не были расчесаны, а фигура уютно обмякла, словно взяла увольнительную от корсетов и поясов.
– Ох, простите, миссис Хаскелл! Я приняла вас за нашего мойщика окон. Никакой рабочей чести у человека! Мы ждали его еще вчера, а он и носа не кажет. То слишком холодно, то солнце бьет в глаза… Так отлынивать от работы – того и гляди, разоришься.
Миссис Корнишон скорбно нахмурилась.
– Он в Мерлин-корте, драит наши окна.
Я прошла следом за ней в узкую прихожую, где над вытертыми ковриками висел портрет архиепископа Кентерберийского.
– Вам еще повезло, что он объявился. Вот увидите, раз собирается дождь, этот человек сбежит. Можно подумать, он получил богатое наследство и в работе не нуждается! А мы трудимся в поте лица.
– Да-да…
Миссис Корнишон принялась закрывать дверь. Другой за это время успел бы пропылесосить три комнаты.
– Как вам мое вино из одуванчиков, миссис Хаскелл? – осведомилась она.
– Восхитительное! Вчера вечером мы подали его к обеду, и даже миссис Таффер, которая обычно не пьет, выпила несколько рюмок!
От моих похвал глаза миссис Корнишон зажглись победным огнем, но тут нашу беседу прервали.
Дверь в гостиную распахнулась, и вошла Эвдора.
– То-то мне слышались чьи-то голоса! Она улыбалась мне, и я пыталась ответить на улыбку, но от ужаса просто вытаращилась самым неприличным образом. Я не видела свою духовную наставницу несколько дней, и за это время она умудрилась радикально перемениться. Ее некогда округлая фигурка стала просто тощей, очки перекосились, а волосы вдоль исхудавшего лица обвисли спутанными водорослями.
– Элли, – голос Эвдоры был бесцветен, как ее старое платьишко, – мы с вами договаривались встретиться?
– Нет-нет…
– А, так вы насчет ярмарки… – Она потерла лоб, словно разгоняя мрачные мысли. – Леди Китти Помрой звонила вчера… или позавчера… как раз насчет палаток. И сказала, что свяжется с вами.
– Ее светлость пока со мной не разговаривала, и вообще-то я не совсем насчет ярмарки… – Я окончательно растерялась. – У меня кое-какие проблемы… я хотела обсудить с вами вопросы семейной жизни…
– Что-нибудь с Беном или детками?
– Нет, что вы. Это все родители Бена… Они страшно поссорились прошлой ночью. В результате моя свекровь решила поселиться с нами. Но если вы сейчас заняты, я могу прийти завтра!
– Ну что вы! У меня всегда найдется время для товарища по несча… то есть для прихожанки.
– Пойду-ка я в кухню, дамы, и заварю вам кофейку!
Миссис Корнишон побрела по коридору. Я не сомневалась, что кофейные зерна успеют заплесневеть, пока она включит кофеварку.
– Пожалуйста, поосторожнее! Там мистер Шип, – крикнула Эвдора ей вдогонку. – Он готовит бисквитный торт и очень не любит, когда ему мешают. – Эвдора слабо улыбнулась мне. – Вы же замужем за Беном, Элли, поэтому знаете, как мужчины сердятся, если кто-то крутится у них под ногами. К тому же бедному Глэдстону очень нелегко живется. Люди склонны рассматривать его просто как мужа своей жены, и… давайте сядем здесь.
С самого первого визита в домик викария я очень полюбила маленькую гостиную с ее вытертыми пухлыми креслами: в них можно было провалиться и пустить корни. Два окна выходили на тихое церковное кладбище, где рота надгробий шаталась, словно пытаясь выстоять под ураганным огнем противника. Другие окна смотрели в запущенный садик – там кусты и цветы росли где им вздумается. Мир и покой царили в комнате.
Самой красивой мебелью в гостиной мне казались огромный письменный стол и кожаное кресло. Сейчас оно было повернуто к нам спинкой, но я его простила: смотреть в сад гораздо приятнее, чем на нас.
Пока Эвдора убирала бумаги с коричневого плюшевого дивана, я обратила внимание, что гостиная пропахла сигаретным дымом, а на журнальном столике поселился поднос с поджаренными хлебцами, маслом и вареньем.
– Ну вот, – выпрямилась Эвдора. – Теперь мы можем сесть, и вы расскажете мне, что у вас случилось.
– Спасибо.
Не зная, как начать, я рассеянно намазала хлебец маслом, шлепнула сверху варенья. Неужели Эвдора стала курить и поэтому так ужасно выглядит?
– Потрясающе! – пробормотала я с набитым ртом.
– Простите?..
– Никогда не ела такого вкусного варенья!
– Оно действительно неплохое, – попыталась улыбнуться Эвдора и поправила очки, словно силясь сосредоточиться на моих бедах. – Вы что-то говорили насчет семейного кризиса…
– Сама во всем виновата, – призналась я, утешаясь очередной порцией хлеба с вареньем. – Бен меня отговаривал, но я все-таки пригласила его родителей, чтобы отметить тридцать восьмую годовщину их свадьбы. Ничего особенного, просто скромный обед. И дернула же меня нелегкая пригласить подругу Мамули, Беатрис Таффер, с которой Магдалина, как выяснилось, сорок лет не разговаривает! Словом, с самого начала вечеринка не задалась. А потом стало еще хуже, когда выяснилось, что Папуля с Мамулей никогда не были по-настоящему женаты.
– Мы все грешили пред лицом Господа нашего.
Столь банальный ответ был совсем не в духе Эвдоры, но я продолжала свою скорбную повесть:
– Они совсем было собрались покончить с греховным сожительством, как снова поссорились. И яблоко раздора все то же: кому их поженить, раввину или священнику? Они немного порычали друг на друга, и Мамуля выгнала Папулю из дому. Но это еще не конец. Не прошло и двух часов, как в дом постучал полицейский, на буксире он тащил Папулю и миссис Таффер. Он застукал их, когда божьи одуванчики плавали нагишом…
– Считайте, Элли, что вам повезло. – Эвдора рассеянно оглядела комнату.
– Что?!
– Если у человека длинные волосы, он не кажется по-настоящему голым… Мужчины не ведают, что такое стыд, но сердце мое обливается кровью при мысли об этой несчастной женщине.
– А как же моя свекровь?
– Сочувствую ей, – как-то прохладно ответила Эвдора. – Я бы посоветовала вам, Элли, попросить Бена поговорить с отцом, а вы поговорите с миссис Таффер. Пусть они извинятся перед вашей свекровью за то, что вели себя неразумно. Раз уж она такая примерная христианка, ей придется простить их…
Совет прозвучал как мастерски продуманное наказание. Лицо Эвдоры было мрачнее тучи, и в этот момент кожаное кресло повернулось к нам, а из его глубин раздался укоризненный голос:
– Как грустно, когда Господа Бога превращают в пугало, чтобы стращать детей и несчастных старушек!
– Мама! – Эвдора подскочила, но тут же рухнула на диван. – То-то мне показалось, что здесь пахнет табаком, но я решила, что вы в саду…
– Конечно, милочка, ты ведь выгоняешь меня из дома, если я курю. – Из дымовой завесы, скрывавшей обитателя кресла от наших взоров, вынырнула рука с зажатым в пальцах окурком. – Понимаешь, начался дождь и мне пришлось перейти сюда.
– И подслушать наш разговор…
– Это, само собой, нехорошо, – клуб дыма взвился вверх, – но, как я всегда говорю, в грехе есть своя прелесть.
– Простите, Элли. – Эвдора совершенно растерялась.
– Что вы, ничего страшного, – выдавила я.
– Именно, Дора! «Господь создал новый день, радуйтесь ему!»
Дама нашарила новую сигарету и восстала из кресла, как Афродита из дымного моря. Ей оказалось за семьдесят, римский нос и полные щеки на ее лице спорили, кто краснее, а седины в волосах было не так уж и много.
– Я довожусь ей свекровью. Мачеха ее мужа. Меня зовуг Бриджет Шип, но все знакомые зовут меня запросто Бриди.
– Вспомнила! Миссис Маллой, моя домработница, говорила, что вы приехали погостить.
– Правда? А она сказала, что я варю самое вкусное в мире варенье?
– Нет, но охотно верю! – Я плотоядно покосилась на намазанный вареньем хлебец.
– Так и знала, что моя слава прогремит и здесь! – Миссис Шип ухватила сигаретную пачку. – Великое дело – сплетни. Того и гляди, все тут узнают, что на ночь я кладу вставную челюсть в виски, а в юности напугала епископа так, что он из трусов выпрыгнул, когда я рассказала ему анекдот про попа и хористку!
Не зная, что сказать, я взглянула на Эвдору. Ее гримаса больше подходила убийце-рецидивисту, чем духовному лицу.
Глава восьмая
Неужели это эпидемия?! А вдруг бедные женщины рискуют подхватить от меня или Эвдоры злокачественное свекровие даже в автобусе? Не желая никого заразить этой страшной напастью, я была рада оказаться единственной пассажиркой автобуса № 39, когда он притормозил у калитки дома викария.
Перед уходом я заглянула в справочник и нашла адрес Тафферов. Выходя из автобуса на Рыночной площади Читтертон-Феллс, я еще не знала, что скажу домочадцам миссис Таффер, но для себя решила, что проглянувшее солнышко – хороший знак. Автобус умчался в пелену грибного дождичка. Я бросила несколько монет в кепку очередного побирушки, горько подумав, что этот уличный оборванец умеет распевать, как канарейка, а бедный мистер Дик с душой трубадура не может связать двух нот и вынужден жить у меня над конюшней, верный служению искусству… Тут я вспомнила, что у Папули великолепный бас профундо, и мне живо представилось, как раскаявшийся грешник ночью прокрадывается к балкону Мамули и заводит серенаду…
Преисполнившись оптимизма, я свернула на Китти-стрит. Может, сразу с порога так и сказать Резвушке: руки прочь от моего свекра! Или попросить ее уговорить Папулю на коленях приползти к Магдалине? Или последовать совету Эвдоры и предложить Резвушке извиниться перед Мамулей?
Размышляя, я проскочила нужный дом. Пришлось вернуться, снова миновав череду одинаковых коттеджей, изрядно смахивавших на картонные макеты. Ага, вот и дом Тафферов. Я откинула щеколду калитки, осторожно обогнула ржавый трехколесный велосипед и проскакала по криво нарисованным «классикам». Дорожка привела к покосившемуся крыльцу с жестяным навесом. И тут почему-то меня охватил такой страх, что даже колени подогнулись.
Вряд ли Резвушка Таффер примет меня с распростертыми объятиями, особенно после памятного званого обеда. Дверной молоточек выпал из моей ослабевшей руки и гулко ударил в дверь. Из дома тут же донесся усталый голос:
– Ну что еще, мелочь ты пузатая?! – Э-э…
Рука неимоверной длины выстрелила из-за двери и, прежде чем я успела отскочить, сгребла меня за шиворот и втащила в дом.
– Господи помилуй! Простите, ради бога! – Хрупкая особа в полном смятении вытаращилась на меня. – Я-то решила, что это Барни, мой семилетний поганец. Он все утро носится туда-сюда!
Фриззи Таффер не нуждалась в представлении, я сразу поняла, что передо мной замученная мать семейства. Рыжие волосы буйными кудрями обрамляли ее лицо.
– Мое имя Элли Хаскелл… Если я не вовремя, загляну как-нибудь в другой раз.
– Ни в коем случае! – Фриззи снова сгребла меня, но уже за руку, и я испугалась, как бы она не оторвала мне ее напрочь. – Только не уходите! Я все утро надеялась, что вы позвоните!
– Не мешало бы мне так и сделать, а не врываться к вам…
– Это даже лучше. Гораздо легче говорить с глазу на глаз. – Фриззи наконец-то отпустила мою руку и закрыла дверь. – Поверьте, я очень рада вас видеть!
Узенькая прихожая казалась голой. Стены блекло-бежевые, мебели почти никакой, зато по полу ровным слоем размазаны игрушечные машинки, паровозики, карандаши, книжки-раскраски и мячи. Игрушки были повсюду: на ступеньках, на подоконнике. Но жизнь Фриззи Таффер состояла не из одних развлечений – здоровенный пылесос вытянул свой хобот вдоль единственного потрепанного коврика.
– Боюсь, я разворошила осиное гнездо, – сокрушенно пробормотала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37