Летынский во время оккупации с головой погрузился в подпольную работу. Последние два года войны скрывался. Рассказывают, даже высветлил волосы и изменил черты лица. Он работал тогда инкассатором на электростанции в Пруткове. У такого человека наверняка было во время оккупации оружие. Может, даже пистолет «вальтер». Но пожелай он сохранить оружие на память, он без труда получил бы разрешение. А тогда «вальтер» нельзя было бы использовать для убийства Зарембы.
Абсурдна сама мысль, что убийцей мог стать Генрик Летынский.Список кандидатов в убийцы уменьшается. Одно за другим отпадают внесенные в него имена. Так осенью с дерева опадают листья, и оно остается голым. Теперь в перечне четыре фамилии: Ежи Павельский, Стефан Петровский, машинист Петр Адамек и осветитель Витольд Цесельский.
Две первые - вычеркиваю. Себя, потому что знаю, я не убивал, а реквизитора Стефана Петровского отпустил домой, когда на столике лежал еще директорский пистолет с холостым патроном в стволе. Когда пистолет подменили, Петров-
ского в театре не было. Реквизитор не участвовал в трагедии.Я говорил ранее о главном осветителе, Витольде Цесельском. Считаю его порядочным человеком, хорошим специалистом. Главное же, он не имел абсолютно ничего общего с Зарембой. А значит, не мог его убить. Как только дело доходит до мотива преступления, мои подозрения рушатся. Если б найти человека, который имел повод желать Мариану смерти, я знал бы, кто убийца, и легко доказал, что он мог подменить пистолет. Но мотив есть только у меня, обманутого мужа.
Машинист Петр Адамек. Много лет работает в «Колизее». Не знаю, что к этому добавить. Тихий, неразговорчивый. Все годы я видел его сидящим па стуле около устройства для поднятия занавеса. Перед спектаклем он спокойно читал, большей частью вечернюю газету. Реже какую-нибудь книгу. Во время спектакля внимательно следил за происходящим на сцене и был готов по первому моему знаку запустить свой механизм. Как следует поднять и опустить занавес совсем не так легко, как кажется. Тем более в таком большом театре. Пан Адамек справлялся с делом безукоризненно. Больше ничего о нем не знаю. Паше знакомство, хоть и многолетнее, сводилось к обмену поклонами и кратким беседам на технические темы.
Если мне память не изменяет, Адамек не разговаривал с актерами. Иногда просил у директора или у администратора контрамарку для кого-нибудь из семьи. С другими машинистами и осветителями особо не дружил. Был в театре рядом с нами, но как-то не выделялся. Делал свое дело, и ничто больше его не интересовало.
Могу биться об заклад, что за все время службы в «Колизее» он не обменялся с Зарембой и сотней слов. Если вообще с ним разговаривал. Как можно приписывать ему участие в убийстве?
Все время думаю о случившемся. Прекрасно сознаю, в какое страшное положение попал. Времени у меня в камере было много. Времени, которое тянется все тоскливее и которое хотелось бы остановить. Чем больше проходит времени, тем ближе день суда и приговора. А я знаю, что шансов в этой игре у меня нет. Даже самые близкие люди, даже жена, а ведь нас связывают дети и наше прошлое, не сомневается в моей виновности. А что же говорить о прокуроре и троих судьях, которые не знают меня и никогда в жизни не видели? После судебного заседания, ознакомившись со всеми уликами, которые так тщательно собраны милицией и прокуратурой, эти трое судей с чистой совестью вынесут приговор. Догадываюсь, даже уверен в том, каким он будет. Осудят невиновного.
Бумага и карандаш, гражданин прокурор, мне больше не нужны. Все, что по делу было мне известно, я подробно изложил».
Глава 8
ГОЛОС С ТОГО СВЕТА
Ежи Павельского снова доставили из его 38-й камеры в кабинет прокурора Ришарда Ясёлы За столом сидела машинистка и что-то быстро печатала.
— Пан прокурор сейчас придет,— сообщила она милиционеру, который сопровождал арестованного.— Гражданин Па вельский может здесь обождать
— Лучше мы подождем в коридоре Милиционер был осторожен, предпочитал не рисковать. Девушка и арестант, которому грозит смертная казнь. Убежать он, правда, не мог, из комнаты вела только одна дверь, в коридор, по оставалось окно, на высоте шести этажей над мостовой. Для бегства этот путь не годился, но для самоубийства — вполне. В обоих случаях у конвоира было бы множество неприятностей: дисциплинарный рапорт, письменное объяснение. Лучше иметь арестанта при себе. На вид-то он спокойный, по кто знает?
- Хорошо, обождите в коридоре, согласилась машинистка.— Пан прокурор у шефа, вот-вот вернется. По вашему делу есть новые материалы.— Девушка улыбнулась арестанту, которого знала по предыдущим допросам
— Благоприятные для меня? — спросил Павельский
— Не знаю. Пан прокурор все объяснит — Девушка склонилась к машинке и забарабанила по клавишам в знак того, что больше ничего не скажет
Милиционер вывел арестованного в коридор Сегодня он пустовал, так как день был не приемный Они сели на скамейку.
- Хотите закурить? -- предложил конвоир, доставая пачку «Спорта».
— Спасибо, не курю.
Милиционер убрал сигареты. Он, правда, курил, но на службе, сопровождая арестованного, не мог себе этого позволить.
- Давно сидите?
- Более шести недель.
— Из-за этого актера, Зарембы?
Павельский кивнул. Он не видел смысла затевать спор с конвоиром и доказывать свою невиновность
- Обвинительный акт вручили?
- Нет.
- Лазерное, прокурор вызвал вас на последний допрос перед вручением акта. Обычно так бывает,— сказал тот с видом человека, посвященного в тайны юриспруденции. — Возможно,— согласился Павельский.
— Лишь бы не было чрезвычайной процедуры, тогда скверно. Нельзя обжаловать в Верховный суд. Только просить помилования у Государственного совета. А Верховный суд при косвенных уликах высшей меры не дает.
Может, и лучше чрезвычайная. Меньше мучиться. — Не говорите глупостей, рассердился сопровождающий.
В коридоре появился прокурор Ясёла.
— Я вас сейчас вызову,— сказал он и прошел в кабинет. Действительно, не прошло и пяти минут, как дверь открылась и машинистка пригласила арестованного войти. На этот раз анкетные данные уже не выяснялись. Видимо, машинистка переписала их с предыдущего протокола. Павельский сел напротив прокурора, и сразу последовали вопросы.
— Знаете Дануту Малиновскую?
— Малиновская? Малиновская...— вспоминал арестованный.— Кажется, слышал эту фамилию. Да ведь Малиновских у нас много. Может, и знаю.
— А чем она занимается?
— Продавщица в продовольственном магазине. Недалеко от нашей квартиры, па Охоте. Не знал, что ее зовут Данутой.
— Не о ней речь. Данута Малиновская. Двадцати семи лет. По профессии врач. Работает в больнице на Сольце.
— Не знаю такой.
— Вы уверены?
— Абсолютно. К чему мне отпираться? Может, это знакомая жены? Но я про нее ни разу не слыхал.
- А Марию Вартецкую знаете? - Нет. Кто это?
— Двадцать три года. По профессии медсестра.
— Тоже знакомая жены?
— Нет. Мы допрашивали вашу жену. Никого из этих женщин она не знает.
— Любовницы Зарембы?
— Тоже нет. Обе они, и врач, и медсестра, работают в больнице на Сольце. Я прочту вам их показания. Они сообщили одну очень интересную вещь, и, что важно, она говорит в вашу пользу.
Ежи Павельский был заинтригован и слегка заволновался. Прокурор Ясёла вынул из дела лист бумаги, озаглавленный «Протокол опроса свидетеля...»
— Анкетные данные пани Дануты Малиновской можно, думаю, пропустить, я их уже привел.
- Как вам угодно, пан прокурор.
— Итак, читаю:
«...предупрежденная об обязанности говорить правду и о строгой ответственности за дачу ложных показаний, сообщаю: я врач городской больницы № 8 на улице Солец. Двадцать восьмого сентября этого года наша больница была дежурной. Часов в десять вечера «скорая помощь» привезла известного актера Мариана Зарембу. Он был тяжело ранен в грудь. Пуля прошла перикард и задела сердечную мышцу. Пострадавший был без сознания. В мои обязанности входила подготовка пациента к операции. Помогала мне медсестра Мария Вартецкая...»
— Значит, его все-таки оперировали. Я думал, что он умер еще в театре, когда его выносили. Выглядел как мертвец.
«Пациент был в агонии. Попытка врачей спасти его жизнь посредством операции была, в сущности, безнадежна, но, пока человек жив, врач обязан сделать все возможное. Когда раненого раздели и положили на тележку, чтобы везти в операционную, он вдруг начал что-то говорить.
Сначала это были нечленораздельные звуки. Потом можно было различить отдельные слова. Помню, он все время повторял: Баська, Баська. Называл и другие женские имена, но это чаще других. В какой-то момент явственно произнес: «Он убил меня. Все-таки решился». Затем были слышны стоны раненого и бессвязные звуки, а потом он громко закричал: «Нет, Баська, но Павельский». «Не Павельский» — эти слова он повторил несколько раз.
Я спросила: «Кто вас ранил? Кто это сделал?» Ответа не было. Затем он, кажется, понял мой вопрос, потому что снова произнес: «Милиция, пусть милиция сама ищет... Я знаю... Убил... Ненавидел... Не Павельский... Баська выстрелила... Не Баська... Я знаю... Он... Не Павельский... Баська...» Эти слова слышала и запомнила также медсестра Вартецкая.
Устав от напряжения, больной замолчал и по дороге в операционную не произнес ни слова. Когда начали оперировать, Заремба был еще жив, но во время операции умер.На вопрос прокурора отвечаю: раненый был без сознания и произнесенные им слова были бредом умирающего. Не могу поручиться, что когда ему задавали вопросы, к раненому вер-
нулось сознание, и он понимал смысл вопросов, сознательно на них отвечая. Во всяком случае, потом он сразу умолк и не отвечал, хотя я продолжала спрашивать: «Кто убил? Назовите фамилию убийцы!» Помню, по требованию милиции мы составили запись с перечислением всех мер, которые предпринимались, чтобы спасти жизнь Зарембы. В этой записи отмечено время поступления раненого в больницу и время его смерти на операционном столе. Непосредственной причиной смерти было ранение перикарда и внутреннее кровоизлияние.
На вопрос прокурора, почему я только сейчас обратилась в прокуратуру и передала сказанные умирающим слова, отвечаю: я не придавала этим словам никакого значения. В агонии люди иногда произносят бессвязные слова и фразы. Через два дня я ушла в отпуск и выехала в Болгарию. Не читала польских газет и не знала, что в связи с убийством арестован и подозревается в преступлении человек по фамилии Павельский. Только через несколько недель после моего возвращения домой кто-то в разговоре случайно коснулся убийства в театре и назвал фамилию предполагаемого убийцы. Эта фамилия ассоциировалась у меня со словами, которые произнес умирающий, и, посоветовавшись с заведующим отделением, который считал, что об обстоятельствах смерти надо сообщить властям, я обратилась в прокуратуру.
Заявляю, что не знаю никого из мужчин по фамилии Павельский, и в частности помощника режиссера в театре «Колизей» Ежи Павельского.На вопрос прокурора отвечаю, что раненый совершенно отчетливо говорил: «Не Павельский», не делая никакого перерыва между отрицанием и фамилией. Это несомненно означало отрицание того факта, что виновником убийства был вышеупомянутый Павельский. Никаких других фамилий пациент не называл. Названных им женских имен вспомнить не могу, их было очень много. Имя Баська повторялось несколько раз, и потому его я запомнила.
Нет, тогда я не записала слов, произнесенных умирающим. Привожу их по памяти, но превосходно помню, что названа была фамилия «Павельский». Для меня было ясно, что умирающий не хотел или не мог назвать фамилию убийцы. Он отчетливо произнес: «Пусть милиция сама ищет». Но, повторяю, не могу поручиться, что раненый был тогда в сознании и отдавал себе отчет в том, что говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24