Я сделаю это, мистер Коллеони, — и положил трубку.
— Вы написали Черный Пес, — сказала Айда.
Он посмотрел на нее через стол. Прошло несколько секунд, пока он понял, что она сказала.
— Черный Пес, — повторил он и засмеялся хриплым, глухим смехом. — О чем это я думал? Черный Пес, в самом деле.
— Вот что значат заботы, — заметила Айда. — Папу римского они не оставляют даже во сне.
— Ну, у нас всегда есть о чем беспокоиться, — пролаял он с напускным добродушием.
Снова зазвонил телефон. Джим Тейт посмотрел на него так, как будто телефон мог его ужалить.
— Вы заняты, — сказала Айда. — Я пойду.
Выйдя на улицу, она осмотрелась, пытаясь разгадать причину беспокойства Джима Тейта, но ничего не заметила: вокруг был только Брайтон, занятый своими делами в этот погожий день.
Айда зашла в бар и выпила рюмку портвейна Доуро. Он был сладкий, густой и теплый. Она взяла еще рюмку.
— Кто такой мистер Коллеони? — спросила она бармена.
— Вы не знаете, кто такой Коллеони?
— Я только что впервые о нем услышала.
Бармен сказал:
— Он прибирает к рукам предприятие Кайта.
— А кто такой Кайт?
— Вы хотите сказать, кто был Кайт? Вы читали в газетах о том, что его укокошили на вокзале Сент-Пэнкрас?
— Нет.
— Не думаю, что они сделали это умышленно, — продолжал бармен. — Они хотели только порезать его, да бритва соскочила.
— Выпейте со мной.
— Спасибо. Выпью рюмку джина.
— За ваше здоровье.
— За ваше здоровье.
— Я ни о чем этом не слышала, — сказала Айда. Она посмотрела через плечо на часы; ей нечего было делать до часу; она могла выпить третью рюмку и немного поболтать.
— Дайте мне еще один портвейн. Когда все это случилось?
— Да еще до Троицы.
Слово «Троица» теперь всегда резало ей ухо — оно значило для нее очень многое: затертую десятишиллинговую бумажку, белые ступени, ведущие в дамский туалет, слово «трагедия», напечатанное крупным шрифтом.
— Ну, а что же товарищи Кайта? — спросила она.
— Вряд ли они уцелеют без Кайта. У банды нет вожака. Ну, у них теперь верховодит семнадцатилетний мальчишка. А что такой мальчишка может сделать против Коллеони? — Он перегнулся через стойку и прошептал: — Сегодня ночью он порезал Бруера.
— Кто? Коллеони?
— Нет, этот мальчишка.
— Я не знаю, кто такой Бруер, но, видно, здесь заварилась каша.
— Подождите, начнутся бега, — сказал бармен. — Вот когда пойдет заваруха. Коллеони хочет царить безраздельно. Быстро, посмотрите в окно — и вы его увидите.
Айда подошла к окну и выглянула на улицу, но опять увидела только знакомый ей Брайтон; она не замечала ничего другого даже и в тот день, когда умер Фред; две девушки в пляжных костюмах шли под руку, автобусы ехали в Роттингдин, какой-то человек продавал газеты, шла женщина с корзинкой для провизии, юноша в потертом костюме, прогулочный катер отходил от мола, длинного, светлого и прозрачного, похожего на креветку на солнце.
— Я никого не вижу, — сказала она.
— Теперь он уже прошел.
— Кто? Коллеони?
— Нет, мальчишка.
— А, вот этот паренек, — сказала Айда, возвращаясь к стойке и к своему портвейну.
— Пари держу, что он сейчас здорово озабочен.
— Такой мальчишка не должен был бы вмешиваться в подобные дела, — сказала Айда. — Если бы он был моим сыном, уж я бы выбила из него дурь" — И она хотела уже забыть о мальчике, переключить свое внимание, отвести свою мысль в сторону, словно ковш большого стального экскаватора, но вдруг вспомнила; лицо в баре, замеченное за плечом Фреда, звук разбитого стекла… «Этот джентльмен заплатит»… У нее была великолепная память. — Вы когда-нибудь встречали этого Колли Киббера? — спросила она.
— Не приходилось, — ответил бармен.
— Странный это случай с его смертью. Наверно, об этом много болтали.
— Я ничего не слышал, — сказал бармен. — Он был не из Брайтона. Никто не знал его здесь в округе. Он был чужой.
Чужой — она не понимала смысла этого слова: на свете не было места, где она чувствовала бы себя чужой. Вертя в пальцах рюмку с остатками дешевого портвейна, она, ни к кому не обращаясь, заметила:
— Жизнь — хорошая штука.
Все вокруг было ей близко и понятно: зеркало с рекламой за спиной бармена посылало ей ее собственное изображение; девушки со смехом шли через набережную с пляжа; на пароходе, уходящем в Булонь, звучал гонг — жизнь была хороша. Только мрак, в котором двигался Малыш, уходя из пансиона Билли, возвращаясь обратно в пансион Билли, был ей чужд; она не испытывала жалости к тому, чего не могла понять.
— Ну, мне пора, — сказала она.
Ей было еще рано, но она хотела получить ответ на некоторые вопросы, прежде чем придет мистер Коркери. Она обратилась к первой попавшейся официантке со словами:
— Это вам здесь так повезло?
— Не знаю, в чем, — холодно ответила официантка.
— Я думала, вы нашли карточку… карточку Колли Киббера.
— А, так это вон та, — презрительно сказала официантка, вскинув напудренный острый подбородок.
Айда пересела за другой столик.
— Ко мне сюда должен прийти приятель, — сказала она. — Мне надо подождать его, но я попробую что-нибудь выбрать. Картофельный пирог с мясом хороший?
— С виду он чудесный.
— Вкусный и подрумяненный сверху?
— Он просто картинка.
— Как вас зовут, милочка?
— Роз.
— Так, значит, это вам посчастливилось найти карточку?
— Это они вам сказали? — спросила Роз. — Они не могут мне этого простить. Считают, что я не заслужила такого счастья на второй день работы.
— На второй день? Ну, тогда вам действительно повезло. Этот день вы вовек не забудете.
— Конечно, — сказала Роз, — я всегда буду помнить его.
— Мне не следует задерживать вас разговорами.
— Пожалуйста, если вам угодно. Только сделайте вид, будто вы что-то заказываете. Сейчас мне больше некого обслуживать, а я прямо с ног валюсь из-за этих подносов.
— Вам не нравится ваша работа?
— Нет, почему же? — быстро возразила Роз. — Место хорошее. Я бы не променяла его ни на что другое. Я не хотела бы служить в гостинице или у Чессмана, даже если бы мне платили вдвое больше, чем здесь. Здесь так красиво, — сказала она, глядя на пустыню выкрашенных в зеленый цвет столов, на бледно-желтые нарциссы, на бумажные салфетки, на бутылочки с соусом.
— Вы здешняя?
— Я всегда жила здесь… всю жизнь, — ответила Роз. — На Нелсон-Плейс. Эта работа для меня выгодна, потому что мы здесь и ночуем. Нас только трое в комнате, и у нас два зеркала.
— Сколько вам лет?
Роз доверчиво наклонилась к Айде через стол.
— Шестнадцать, — ответила она. — Я от них это скрываю. Говорю, что мне семнадцать. Они бы сказали, что я слишком молодая, если бы узнали. Отослали бы меня… — Она запнулась и долго не могла выговорить этого мрачного слова. — Домой.
— Вы, наверное, обрадовались, — сказала Айда, — когда нашли эту карточку.
— Ну конечно!
— Как вы думаете, милочка, могу я здесь выпить стакан крепкого пива?
— Придется послать за ним, — ответила Роз. — Если вы дадите мне деньги…
Айда раскрыла свой кошелек.
— Наверное, вы никогда не забудете этого маленького человечка.
— Да ведь он был не такой уж… — начала Роз и вдруг запнулась, устремив взгляд в окно кафе Сноу, через набережную на мол.
— Он был не такой уж?… — повторила Айда. — Что вы хотели сказать?
— Не помню, — ответила Роз.
— Я вас спросила, забудете ли вы когда-нибудь этого маленького человечка?
— Вылетело из головы, — сказала Роз. — Я пойду вам за пивом. Неужели он стоит столько… стакан крепкого пива? — спросила она, взяв со стола две монеты по шиллингу.
— Одна из них вам, милочка, — ответила Айда. — Я любопытная. Ничего не могу с собой поделать. Такой уж у меня характер. Скажите, как он выглядел?
— Не знаю. Не могу вспомнить. У меня совсем нет памяти на лица.
— Конечно, милочка, а то бы вы его окликнули. Вы ведь, наверное, видели его фото в газетах.
— Я и сама знаю, что глупо поступила.
Она стояла бледная и решительная, с виноватым видом, затаив дыхание.
— Тогда вы получили бы десять фунтов, а не десять шиллингов.
— Я пойду вам за пивом.
— Пожалуй, я лучше подожду. Пускай за пиво заплатит тот джентльмен, который угощает меня завтраком. — Айда взяла обратно обе монеты, и глаза Роз проследили за ними до сумочки, куда она их спрятала. — Деньги целее будут, — тихо сказала Айда, внимательно разглядывая худое лицо, большой рот, слишком далеко расставленные глаза, бледность, несформировавшуюся фигуру, и, вдруг снова став шумной и веселой, она помахала рукой и громко позвала: — Фил Коркери, фил Коркери!
Коркери был одет в блейзер с какой-то эмблемой на кармане и в рубашку с крахмальным воротничком. Он выглядел так, как будто нуждался в дополнительном питании, как будто был изнурен страстями, удовлетворить которые у него не хватало мужества.
— Не хмурься, Фил. Что ты будешь есть?
— Бифштекс и почки, — мрачно сказал Коркери. — Девушка, мы хотим выпить.
— За пивом придется послать.
— Хорошо, тогда принесите две большие бутылки.
Когда Роз вернулась, Айда представила ее Коркери.
— Это та девушка, которой так повезло. Она нашла карточку.
Роз попятилась, но Айда задержала ее, цепко ухватившись за рукав черного бумажного платья.
— А много он ел? — спросила Айда.
— Я ничего не помню, — ответила Роз, — право, ничего.
Их лица, слегка раскрасневшиеся от теплого летнего солнца, казались ей светофорами, предупреждающими об опасности.
— Как он выглядел? Было похоже, что он скоро умрет? — спросила Айда.
— Как я могу это сказать? — ответила Роз.
— Ведь вы, наверное, разговаривали с ним?
— Я с ним не разговаривала. Я совсем замоталась. Я только сунула ему пиво Басе и булочку с колбасой и больше его не видела.
Она вырвала из руки Айды свой рукав и убежала.
— Не много ты от нее узнаешь, — сказал Коркери.
— Ну нет, я узнала даже больше, чем надеялась.
— И что же тут странного?
— Как раз то, что сказала эта девушка.
— Немного она сказала.
— Она сказала достаточно. Я всегда чувствовала, что здесь что-то не так. Видишь ли, он говорил мне в такси, что умирает, и на минуту я ему поверила: меня прямо трясло, пока он не признался, что это выдумки.
— Да он же в самом деле умирал.
— На он имел в виду не такую смерть. Я это нутром чувствую.
— Как бы то ни было, установлено, что он умер своею смертью. И я не вижу, о чем тут беспокоиться. Сегодня чудесный день, Айда. Давай покатаемся на «Брайтонской красавице» и обсудим все это. На море всегда открыто, без перерыва. В конце концов, если и вправду он покончил с собой, это уж его дело.
— Если он покончил с собой, — возразила Айда, — то, значит, его довели до этого. Я слышала, что сказала девушка, и теперь я знаю: это не он оставил здесь карточку.
— Боже милостивый! — воскликнул Коркери. — Что это ты придумала? Не говори таких вещей. Это опасно.
Он сделал нервный глоток, и адамово яблоко заходило вверх и вниз под кожей его птичьей шеи.
— Это, правда, опасно, — сказала Айда, глядя на худенькую шестнадцатилетнюю фигурку, затянутую в черное хлопчатобумажное платье, слыша, как — динь-динь-динь — звякал стакан на подносе, который несла нетвердая рука, — но для кого — это другой вопрос.
— Выйдем на солнце, — сказал Коркери. — Здесь не так уж тепло.
Он был без нижней сорочки, без галстука; ему было холодновато в рубашке без рукавов и блейзере.
— Я должна подумать, — повторила Айда.
— Я не стал бы ни во что вмешиваться, Айда. Какое тебе до него дело?
— До него никому нет дела, вот в чем беда, — ответила Айда. Она погрузилась в самые глубины своего сознания, в область воспоминаний, инстинктов, надежд, и вынесла из всего Этого единственную философию, которой она жила. — Я люблю честную игру, — сказала она. Произнеся эти слова, она воодушевилась и добавила с жестким прямодушием: — Око за око. Фил. Поможешь мне?
Адамово яблоко снова заходило. Солнце скрылось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46