Дверь отворилась; вот она и пришла обратно. Малыш умолк на полуслове и криво улыбнулся в знак приветствия. Ее не трудно было ввести в заблуждение — она встретила обман с такой беспомощной покорностью, что в нем всколыхнулось что-то похожее на жалость к ее глупости, он чувствовал, что ее доброта передается и ему — каждый из них был по-своему обречен. У него опять появилось такое ощущение, будто она дополняет его.
— У меня нет ключа, — начала она, — пришлось позвонить. Мне стало страшно, когда я вышла на улицу, как будто случилось что-то дурное. Лучше уж мне оставаться здесь. Пинки.
— Ничего не случилось, — ответил Малыш, Зазвонил телефон. — Видишь, вот и Джонни, — весело обратился он к Дэллоу, — твое желание исполнилось.
Они услышали, как Дэллоу кричал в телефон голосом, звенящим от возбуждения.
— Это ты, Джонни? Что это было? Неужели?… Ну да, мы же с тобой встретимся попозже. Конечно, ты получишь свои деньги.
Он стал подниматься наверх, на обычном месте ступеньки заскрипели… По его круглому, невыразительному, добродушному лицу сразу было видно, что новость хорошая, — оно напоминало рыло борова, наевшегося до отвала.
— Ну чудно, — сообщил он, — чудно. Могу теперь признаться, я начал было тревожиться. Но он уже на пароходе, а пароход отчалил от пристани десять минут назад. Надо это отпраздновать. Клянусь богом, ты голова. Пинки. Все обмозговал.

***
Айда Арнольд выпила уже больше двух бутылок пива. Сидя над своим стаканом, она тихо напевала: «Той ночью в аллее лорд Ротшильд мне сказал…» Рев волн, бурлящих под молом, напоминал звук льющейся в ванной воды; от этого ее мутило. Она сидела, как одинокая скала… Никому в мире не приносит она вреда… кроме одного человека. Мир — неплохое местечко, если ни в чем не уступать. Она была, как триумфальная колесница, за которой следовали несметные войска; правое дело есть правое дело; око за око, зуб за зуб; хочешь чего-нибудь добиться — действуй сам… К ней приближался Фил Коркери, за его спиной сквозь большие стеклянные витрины кафе виднелись огни Хоува; зеленоватые медные купола «Метрополя» словно плавали в волнах угасающего света, а сверху на них уже наступали тяжелые ночные облака. Водяные брызги, как мелкий дождь, рассыпались по стеклам окон. Айда Арнольд перестала напевать и спросила:
— Видишь, за кем я наблюдаю?
Фил Коркери уселся за столик; на этом молу в застекленном павильоне ничто не напоминало о лете: он, казалось, озяб в своих серых летних брюках и блайзере с каким-то выцветшим гербом на кармане; вид у него был слегка подавленный, как будто он растратил всю свою страсть.
— Это они, — сказал он усталым голосом. — Как это тебе удалось узнать, что они придут сюда?
— Я ничего не знала, — ответила она, — это просто судьба.
— Мне уже тошно смотреть на них.
— Подумай-ка о том, как тошно им, — сказала дна с добродушным злорадством.
Они смотрели поверх пустых незанятых столиков в сторону Франции, в сторону Малыша и Роз… и незнакомых им мужчины и женщины. Если эта компания пришла сюда отпраздновать какое-нибудь событие, то Айда испортила им веселье. Теплая волна пива подступила ей к горлу, ее охватило чувство беспредельного довольства; икнув, она сказала: «Простите», — и подняла руку в черной перчатке.
— Наверно, он тоже сбежал, — сказала Айда.
— Сбежал.
— Не везет нам с нашими свидетелями, — пожаловалась она, — сначала Спайсер, потом девочка, потом Друитт, а теперь Кьюбит.
— Он удрал на первом утреннем поезде… с твоими деньгами.
— Ну и пусть, — сказала она. — Они все живые люди. Еще возвратятся. А я могу и подождать — благодаря Черному Мальчику.
Фил Коркери искоса взглянул на нее: просто удивительно, как у него хватило мужества посылать ей — этому воплощению могучей силы и целеустремленности — почтовые открытки с морских курортов: из Гастингса — краба, у которого из живота развертывалась полоска с видами, из Истборна — ребенка, сидящего на скале: поднимешь скалу, увидишь Хай-стрит, библиотеку Бутса и папоротники; из Борнмута (кажется, оттуда?) — открытку с бутылкой, а в ней фотография главной набережной, сада на скалах, нового плавательного бассейна… Все это ей — как слону дробина. Его приводила в трепет устрашающая сила этой женщины… Если она хотела повеселиться, ничто не могло ее остановить, а если она хотела справедливости…
— Не кажется ли тебе, Айда, что мы и так уже достаточно сделали? — нервно сказал он.
— Я еще не довела дело до конца, — возразила она, пристально глядя на маленькую группу обреченных. — Никогда не знаешь, что кого ждет впереди. Они считают себя в безопасности и сотворят какую-нибудь глупость.
Малыш молча сидел рядом с Роз, в руках у него был стакан с каким-то напитком, но он даже не притронулся к нему; только мужчина и женщина оживленно болтали.
— Мы сделали все что могли. Теперь это дело только полиции, — ответил Фил.
— Ты же слышал, что нам сказали в первый раз.
Она снова начала напевать: «Той ночью в аллее…»
— Теперь это уж не наша забота.
«…лорд Ротшильд мне сказал…» — Она остановилась, чтобы мягко направить его на путь истинный. Нельзя допускать, чтобы твой друг заблуждался.
— Это дело каждого, кто знает разницу между добром и злом.
— Ты так страшно во всем уверена, Айда. Идешь напролом… Намерения-то у тебя самые лучшие, но откуда мы знаем, что его толкнуло на все это?… И кроме того, — упрекнул он ее, — ты занимаешься этим просто ради развлечения. Дело тут не во Фреде. Кто он тебе?
Она сверкнула на него большими загоревшимися глазами.
— Ну конечно, — созналась она, — я и не отрицаю, это… увлекательно. — Ей действительно было жаль, что все уже подходит к концу. — А что тут дурного? Просто мне нравится делать добро, вот и все.
В нем возникло неясное чувство протеста.
— Ну и согрешить ты тоже не прочь.
Она улыбнулась ему с огромной нежностью, но мысли ее были где-то очень далеко.
— Ну и что же. Это ведь не грех. И никому не приносит вреда. Это ведь не убийство.
— Священники утверждают, что это грех.
— Священники! — презрительно воскликнула она. — Но даже католики в это не верят! Иначе эта девочка ни за что не жила бы с ним теперь… Можешь мне поверить, я всего повидала на белом свете. И людей я знаю.
Пристальный взгляд Айды снова устремился на Роз.
— Ты же не хочешь, чтобы я отдала ему на расправу эту девчурку? Конечно, она злит меня, дурочка этакая, но такого она не заслуживает.
— Откуда ты знаешь, что она не хочет, чтобы ее отдали в его власть?
— Не будешь же ты мне доказывать, что ей хочется умереть? Никому не хочется. Нет, нет… Я не отступлюсь, пока она не будет в безопасности… Закажи-ка мне еще пива.
Далеко за Западным молом видны были огни Уординга — признак плохой погоды; постепенно нарастал прилив, гигантский белый вал набегал в темноте на молы все ближе к берегу. Слышно было, как он бьет о сваи, словно кулак боксера по тренировочному мячу, готовясь нанести удар по человеческой челюсти. Слегка подвыпившая Айда Арнольд начала вспоминать всех тех людей, которым она когда-то помогла: вытащила из моря мужчину, когда была еще совсем молоденькая, дала денег слепому нищему, вовремя сказала доброе слово отчаявшейся школьнице на Стрэнде.

***
— У бедняги Спайсера тоже было такое желание, — сказал Дэллоу, — он мечтал купить где-нибудь небольшой бар. — Он хлопнул Джуди по ляжке и добавил: — Как насчет того, чтобы и мы с тобой осели где-нибудь вместе с этими ребятишками? — И продолжал: — Могу себе это представить. В какой-нибудь деревушке. На шоссе, где проезжают туристические автобусы: «Великий Северный путь». Остановитесь у нас… Думаю, со временем денег будет не меньше… — Он прервал свои разглагольствования и обратился к Малышу: — Чего это ты? Выпей! Теперь уж не о чем тревожиться.
Малыш бросил взгляд поверх пустых столиков на другой конец кафе, туда, где сидела эта женщина… Какая она упорная. Вот так же он видел однажды, как среди нор, вырытых в меловом холме, хорек вцепился в горло зайцу. Правда, тот заяц все равно спасся. Да и у него теперь нет причин ее бояться.
— Деревня… Не много я знаю о деревне, — сказал он равнодушно.
— Полезно для здоровья, — ответил Дэллоу, — доживешь со своей хозяюшкой до восьмидесяти.
— Осталось больше шестидесяти лет, — сказал Малыш. — Долгий срок.
За головой этой женщины брайтонские фонари, словно бусы, тянулись к Уордингу. Последние лучи заката все ниже скользили по небу, тяжелые синие тучи нависали над «Гранд-Отелем», «Метрополем», «Космополитеном», над башенками и куполами. Шестьдесят лет! Это звучало как пророчество — беспросветное будущее, бесконечный кошмар.
— Вы, парочка, — воскликнул Дэллоу, — что это на вас обоих нашло?
Это было то самое кафе, где все они собрались после смерти Фреда — Спайсер, Дэллоу и Кьюбит. Конечно, Дэллоу прав — они в безопасности: Спайсер мертв, Друитта убрали с дороги, а Кьюбит бог знает где (его-то никогда не заманить в суд свидетелем, слишком хорошо он знает, что его повесят, очень уж большую роль играл он во всем этом, да и в 1923 году его уже сажали в тюрьму). А Роз — его жена. Полная безопасность, насколько это вообще мыслимо с женщинами… Они благополучно выскочили из этой игры… все-таки выскочили. У него еще… Дэллоу и в этом прав… впереди шестьдесят лет. Мысли его опять растеклись в разные стороны: субботние ночи, затем роды, ребенок, привычка и ненависть. Он взглянул поверх столиков — смех той женщины был словно крушение всяких надежд.
— Как здесь душно, — сказал Малыш, — хорошо бы подышать воздухом. — Он медленно повернулся к Роз. — Пойдем, пройдемся, — предложил он.
На пути от столика к двери он нашел нужную мысль среди вороха остальных и, когда они вышли на подветренную сторону мола, прокричал ей:
— Мне лучше убраться отсюда.
Он положил ей руку на плечо и с предательской нежностью повел ее под застекленный навес. Со стороны Франции набегали волны, с глухим шумом разбиваясь у их ног. Малышом вдруг овладела отчаянная решимость, как в тот момент, когда он увидел Спайсера, склонившегося над своим чемоданом, или когда Кьюбит выпрашивал у него в коридоре деньги. Отделенные от них стеклянной витриной, Дэллоу и Джуди сидели над своими стаканами; вот к чему сводится первая неделя шестидесяти лет — общение, чувственный трепет, тяжелый сон, пробуждение рядом с кем-то. Среди безлюдной, наполненной шумами темноты в уме Малыша пронеслось все его будущее. Это было похоже на автомат: опустишь пенни — и зажигается свет, открывается дверка, начинают двигаться фигурки.
С притворной теплотой он сказал:
— Вот здесь мы встретились в тот вечер, помнишь?
— Да, — ответила она, со страхом глядя на него.
— Слушай, зачем они-то нам нужны? — сказал он. — Давай сядем в машину и поедем… — Он внимательно посмотрел на нее. — За город.
— Холодно.
— В машине не будет холодно. — Он опустил ее руку и добавил: — Ну конечно… если ты не хочешь ехать… я и один поеду.
— А куда?
— Я же сказал тебе. За город, — ответил он с нарочитой небрежностью.
Малыш вынул из кармана пенни и сунул его в ближайший автомат. Затем, не глядя, выбрал ручку и дернул за нее; и тут же с шумом начали вылетать пакетики с фруктовой жевательной резинкой: лимонная, грейпфрутовая, ликерная — это был выигрыш.
— У меня легкая рука, — усмехнулся он.
— Что-нибудь случилось? — спросила Роз.
— Ты ведь видела ее? — ответил он. — Поверь мне, она и не думает отстать от нас. Однажды за городом у дороги я видел хорька… — Малыш обернулся, свет одного из фонарей мола упал на его лицо — в глазах был блеск, оживление. Он продолжал: — Я собираюсь проехаться, а ты оставайся, если хочешь.
— Я тоже поеду, — возразила она.
— Можешь не ехать.
— Нет, поеду.
У тира Малыш остановился. На него нашло озорное настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46