— Ну вот, — завизжала толстуха, — а говорит, что у него нет приятеля.
— Фреду нельзя верить, — произнес тот же голос.
— Теперь у нас будет хорошая компания, — продолжала толстуха. — Это моя подруга Делия, а я Молли.
— Рад познакомиться с вами, — сказал юноша. — Куда мы пойдем, Фред?
Делия в ответ заерзала и что-то пропищала.
— Я знаю хорошее место, — сказал юноша.
— А там есть пломбир?
— Там самый лучший пломбир, — заверил он ее серьезным безжизненным голосом.
— Я обожаю пломбир. Делия больше любит лимонад.
— Так пойдем, Фред, — сказал юноша.
Хейл встал. Руки его дрожали. Вот она — реальность! Юноша, рана, нанесенная бритвой, жизнь, вытекающая вместе с кровью и болью, а вовсе не эти шезлонги, не завивка перманент, не миниатюрные автомобили, описывающие дугу на Дворцовом молу. Земля закачалась у него под ногами, и только мысль о том, куда его могут унести, если он потеряет сознание, спасла Хейла от обморока. Но даже и тут природная гордость, инстинктивное отвращение к скандалу победили в нем все остальные чувства; стыд пересилил ужас, не позволил Хейлу громко закричать от страха и даже принудил его внешне остаться спокойным. Если бы юноша не заговорил снова, Хейл, может быть, и пошел бы с ним.
— Ну что ж, пошли, Фред, — сказал юноша.
— Нет, — проговорил Хейл. — Я не пойду. Я не знаю его. Меня зовут не Фред. Я в первый раз его вижу. Это какой-то нахал. — И он быстро зашагал прочь, опустив голову и теперь уже совсем потеряв надежду. Время его истекало; он хотел только одного: двигаться, оставаться на ярком солнце; и вдруг он услышал, как далеко на набережной поет хмельной женский голос, поет о невестах и букетах, о лилиях и траурной вуали — какой-то романс времен королевы Виктории; и он пошел на этот голос, как человек, долго блуждавший в пустыне, идет на мерцающий вдали огонек.
— А! Да это «одинокая душа»! — воскликнула Лили, и, к своему удивлению, он увидел, что она совсем одна среди пустыни шезлонгов. — Они пошли в туалет, — добавила она.
— Можно мне присесть? — спросил Хейл.
Голос его дрогнул, такое он почувствовал облегчение.
— Если у вас есть два пенса, — ответила она. — У меня нет. — Она засмеялась, и платье ее натянулось на пышной груди. — Кто-то стащил мою сумочку, — добавила она, — все мои деньги, до последнего пенни. — Он с удивлением взглянул на нее. — Да бог с ними, с деньгами, — продолжала она. — Но там были письма. Вор теперь прочтет все письма Тома. А эти письма такие страстные! Том с ума сойдет, когда узнает.
— Может, вам нужно немного денег? — предложил Хейл.
— Да нет, я устроюсь, — ответила она. — Кто-нибудь из этих славных парней одолжит мне десять шиллингов — сейчас они вернутся из туалета.
— Это ваши приятели? — спросил Хейл.
— Я встретила их в баре, — ответила она.
— Вы надеетесь, что они вернутся из туалета?
— Боже мой! Неужели вы думаете? — Она посмотрела на набережную, затем взглянула на Хейла и опять рассмеялась. — А ведь вы правы! Ловко они меня облапошили. Но там было только десять шиллингов… и письма Тома.
— Теперь вы позавтракаете со мной? — спросил Хейл.
— Я уже перекусила в баре, — ответила она. — Они меня угостили, значит, я все-таки выручила кое-что из своих десяти шиллингов.
— Ну, закусите еще.
— Нет, больше не хочется, — сказала она, раскинувшись в шезлонге так, что юбка ее поднялась до колен, открыв красивые ноги, и с каким-то плотским наслаждением добавила: — Какой чудесный день! — Она оглянулась назад, на сверкающее море. — Все равно они об этом пожалеют, да еще как! Там, где дело касается честности, я непреклонна.
— Вас зовут Лили? — спросил Хейл. Юноши не было видно, он исчез, Кьюбит тоже исчез. Вокруг не было ни одного знакомого лица.
— Так называли меня они, — ответила женщина. — Мое настоящее имя Айда.
К избитому древнегреческому имени сейчас, показалось Хейлу, вернулось что-то от его прежнего величия.
Она сказала:
— Вы плохо выглядите. Вам надо пойти куда-нибудь и поесть.
— Без вас я не пойду, — возразил Хейл. — Я хочу только одного — остаться здесь с вами.
— Вот это приятные речи, — сказала она. — Хотела бы я, чтобы Том вас послушал… писать он умеет очень страстно, а вот говорить…
— Он хочет жениться на вас? — спросил Хейл.
От нее пахло мылом и вином, она воплощала уют, покой и ленивое сонное физическое блаженство; от ее крупных хмельных губ, от ее роскошной груди и ног веяло чем-то, напоминающим детство и материнскую ласку, и это находило отклик в измученном и смятенном мозгу Хейла.
— Он уже был женат на мне один раз, — ответила Айда. — Но не ценил тоща своего счастья. Теперь хочет вернуться. Почитали бы вы его письма! Я бы показала вам, если бы их не украли. Как ему не стыдно писать такие вещи. — Она одобрительно засмеялась. — Просто поверить невозможно. А вообще-то он такой спокойный малый. Нет, все-таки я всегда говорю: забавно жить на свете.
— Ну и что же, вы примете его обратно? — спросил Хейл, с угрюмой завистью глядя на нее из своей юдоли мрака и отчаяния.
— Не думаю, — ответила Айда. — Я слишком хорошо его знаю. Блаженства вместе у нас не получится. Если бы я захотела, то могла бы теперь выйти замуж удачнее. — Она не хвастала, просто немного подвыпила и была счастлива. — Я могла бы выбрать мужа с деньгами.
— А как же вы живете теперь? — спросил Хейл.
— День прошел и ладно, — ответила она и подмигнула ему, сделав вид, что опрокидывает рюмку. — Как вас зовут?
— Фред.
Он ответил машинально. Это имя он всегда называл случайным знакомым; из какой-то необъяснимой склонности к тайне он скрывал свое настоящее имя Чарлз; он с детства любил секреты, укромные места, мрак, но ведь именно во мраке он встретился с Кайтом, с этим юношей, с Кьюбитом и со всей бандой.
— А вы чем живете? — добродушно спросила она.
Мужчины всегда охотно рассказывали ей о себе, а она любила слушать. У нее уже собрался огромный запас историй о мужских переживаниях.
— Играю на бегах, — быстро ответил он, привычно прячась за барьером лжи.
— Я сама люблю поволноваться. Интересно, не могли бы вы дать мне совет насчет брайтонских бегов на субботу?
— Черный Мальчик, — ответил Хейл. — Заезд в четыре часа.
— У него шансов один против двадцати.
Хейл посмотрел на нее с уважением.
— Ну, как хотите, можете на него не ставить.
— О, я поставлю, — сказала Айда. — Я всегда слушаюсь совета.
— Кто бы вам его ни дал?
— Да, это мой принцип. Вы там будете?
— Нет, не получится.
Хейл прикрыл ладонью ее руку. Он не хотел больше рисковать. Он заявит редактору, что заболел, откажется от места, что-нибудь да придумает. Жизнь была здесь, рядом с ним, он не собирался играть со смертью.
— Поедем со мной на вокзал, — сказал он. — Вернемся вместе в город.
— В такой-то чудный день? — воскликнула Айда. — Ни за что. С вас тоже хватит города! У вас такой вид, будто вы сыты им по горло. Вам будет полезно прогуляться по набережной. А кроме того, мне хочется посмотреть кучу вещей. Я хочу заглянуть в Аквариум и на Черную скалу, и я еще не ходила сегодня на Дворцовый мол. На Дворцовом молу всегда бывает что-то новенькое. Я приехала немного развлечься.
— Мы все это сделаем, а потом…
— Если я решила посвятить день развлечениям, так я уж хочу развлекаться по-настоящему. Я вам сказала: я упорная.
— Я не против, если вы будете со мной.
— Ну что ж, вы-то уж не сможете стащить мою сумочку, — сказала Айда. — Но предупреждаю вас: я люблю мотать деньги. Мне недостаточно накинуть кольцо и пострелять в тире, мне нужны все аттракционы подряд.
— Слишком долго идти пешком до Дворцового мола по такому солнцу. Давайте лучше возьмем такси, — предложил Хейл.
Но в такси он сначала не прикасался к Айде, а сидел неподвижно, притаившись и не спуская глаз с набережной; нигде не было и следа того юноши или Кьюбита среди стремительно проносившегося мимо них ясного дня. Хейл неохотно обернулся и, чувствуя близость ее пышной, ласково открытой груди, прильнул губами к ее губам, ощутив на языке вкус портвейна; тут же он увидел в зеркальце шофера, что за ними едет старый «моррис» выпуска 1925 года с порванным и хлопающим верхом, помятым радиатором и тусклым, потрескавшимся ветровым стеклом. Он смотрел на этот автомобиль, не отнимая губ от ее рта, его кидало в ее сторону, пока такси медленно ползло по шоссе вдоль набережной.
— Так я могу задохнуться, — сказала она наконец, отталкивая его и поправляя шляпу. — Ты круто берешься за дело. Все вы такие, парни маленького роста.
Она почувствовала, что он дрожит всем телом, и быстро крикнула шоферу:
— Не останавливайтесь. Поверните назад и сделайте еще круг.
Казалось, его била лихорадка.
— Ты болен, — сказала она. — Тебя нельзя оставлять одного. Что с тобой такое?
Он не мог больше скрывать.
— Я скоро должен умереть. Я боюсь.
— Ты был у врача?
— Все они никуда не годятся. Ничего не могут сделать.
— Тебе нельзя выходить одному, — сказала Айда. — Они тебе говорили это, врачи?
— Да, — ответил он и опять прильнул к ее губам, потому что, целуя ее, он мог наблюдать в зеркало за старым «моррисом», трясущимся вслед за ними вдоль набережной.
Она опять оттолкнула его, но руки ее по-прежнему лежали у него на плечах.
— Они с ума сошли. Не так уж ты болен. Я бы, конечно, заметила, если бы с тобой было неладно. Не люблю, когда человек сразу сдается. На свете жить совсем не плохо, не нужно только унывать.
— Все хорошо, — сказал он, — пока ты здесь.
— Вот так-то лучше, — подхватила она, — не нужно выдумывать. — И, рывком опустив стекло, чтобы дать доступ свежему воздуху, она взяла его под руку и сказала встревоженно и ласково: — Ведь ты все придумал насчет врачей, да? Это была неправда?
— Конечно, неправда, — устало проговорил он.
— Ну то-то же! — сказала Айда. — А я-то перепугалась. В хорошенькую историю я бы попала, если бы ты отправился на тот свет здесь, в такси! Да уж, Тому пришлось бы почитать кое о чем в газетах. Но мужчины часто надо мной так подшучивают. Всегда стараются показать, что у них где-то неладно, то с деньгами, то с женой, то с сердцем. Ты уж не первый, кто говорит мне, что умирает. Хотя у них никогда не бывает ничего заразного. Хотят провести как можно лучше свои последние часы, ну и так далее. Наверно, это оттого, что я такая крупная. Они думают, я буду с ними нянчиться. Должна тебе признаться, вначале я попадалась на эту удочку. «Врачи говорят, что я и месяца не протяну», — сказал мне один приятель. Это было пять лет тому назад. Теперь я постоянно встречаюсь с ним в баре Хенеки. «Привет, старый призрак», — всегда говорю я ему, а он ставит мне устриц и стакан бархатного пива.
— Нет, я не болен, — сказал Хейл. — Не бойся.
Он не хотел больше унижаться, даже в обмен на спокойные, дружеские объятия. Мимо промелькнул «Гранд-Отель», где старый сановник проводил целый день все в той же дреме, потом «Метрополитен».
— Вот мы и приехали, — сказал Хейл. — Ты ведь останешься со мной, хоть я и не болен?
— Конечно, останусь, — ответила Айда, выходя из такси, и тихонько икнула. — Ты мне нравишься, Фред. Ты хороший парень, Фред. Что это там за толпа? — спросила она с радостным любопытством, указывая на скопление опрятных и щегольских брюк, ярких блузок и обнаженных рук, обесцвеченных и напомаженных волос.
— Каждый раз, как я продаю часы, — кричал человек, стоявший в центре толпы, — я дарю вам в двадцать раз больше, чем они стоят. Только один шиллинг, леди и джентльмены, только шиллинг. Каждый раз, как я продаю вам часы…
— Купи мне часы, Фред, — сказала Айда, легонько подталкивая его, — но прежде дай мне три пенса. Я хочу помыться.
Они стояли на мостовой у входа на Дворцовый мол; толпа окружала их плотным кольцом, люди проходили туда и обратно через турникеты, глазея на торговца часами; нигде не было никаких признаков старой машины марки «моррис».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46