– Касумов погрозил карлику кулаком, тот отбежал на несколько метров, закрыл лицо руками, словно собирался плакать. – Узнал, что Садыка увезли, и сам не в себе.
– Баларгимов привечал его? – спросил я.
– Это точно. Если едет из города, всегда гостинцы везет. Он ведь как ребенок малый, Бокасса…
Карлик был действительно возбужден, угрожающе сжимал свои крохотные кулачки.
– Баларгимов зарвался, – Мазут начал говорить еще по дороге. – Всех подмял! Признаешь – он тебе все сделает – и похороны, и свадьбу. Денег даст, сына в институт устроит…
– Многие его признали?
– Почти все! Любого мог остановить: «Езжай за водкой!» И попробуй откажи! А уж если махнет рукой – машина или автобус, – тормози сразу! Осетрину открыто продавал. Все видели. И милиция, и рыбнадзор. И всегда с ружьем. И поддатый. Крови много за ним! Люди подтвердят, если надо…
Я понял, что восточнокаспийская браконьерская «коза ностра» от Баларгимова отказалась.
Со здания бывшего банка на нас смотрел проступивший из-под краски призыв: «Отдадим голоса за нерушимый блок коммунистов и беспартийных!»
Сколько их было тут – выборов в Советы, в Верховные и местные! И ничего не менялось. Иссеченные дождями каменные стены, бочки с питьевой водой, доставленной бензовозом. Занесенная песком техника. Распад. Разруха. Запустение…
Собственно, так и должна была выглядеть столица этой порожденной застоем невидимой республики, управлявшейся советом шефов лодок, с их собственными вооруженными силами, разведкой, контрразведкой и всеобщим заговором молчания.
Мы вошли в «козлятник». Вокруг лежали все те же разбросанные ящики – никто не собирался наводить порядок.
Касумов включил свет. Переступив через гребные винты, мы прошли к столу, к чурбакам, заменявшим табуретки.
– Я «ездоком» у Садыка походил. Знаю!.. – Мазут достал сигареты. – Тогда у него еще была одна лодка – старая, двух моторная. Потом уж новую заказал…
– А из-за чего расстались? – спросил я.
– Хотел на своей лодке походить. Была такая мечта…
– И как?
– Пошел к одному знающему человеку посоветоваться. Так и так… Лодка есть, мотор. И мне будет хорошо, и тебе…
– А он?
– Засмеялся: «Мне ведь с начальством делиться… А у тебя лодка маленькая – много не заработаешь. Давай так: строй большую лодку, на четыре мотора. Нанимай ездоков. Платить мне будешь шесть тысяч в месяц…»
– Рыбнадзору? – я не удержался.
– А еще и милиции. А по мелочи – участковым, капитанам судов рыбоохраны, охране природы…
– Капитану «Спутника» тоже? – Я вспомнил красное гладко-выбритое лицо и шкиперскую бородку.
– И ему.
– Выходит, все взяточники?
– Нет, конечно… Менты и рыбнадзор – люди дисциплинированные. Дадут им приказ брать – в минуту возьмут. Нет приказа – не подойдут! Ведь так, отец? – Он взглянул на прокаженного.
Старик кивнул. Он сидел на пристроенном к стене лежаке. Короткие его ножки в узких брючках со смешными манжетами на добрый вершок не дотягивали до пола.
– Я отказался платить! И через месяц уже сидел…
– Вы Пухову говорили об этом?
– А что Пухов? Что Сергей мог сделать? Он направил в Москву бумагу, в Гланрыбвод. Все написал. Так у него же и сделали обыск! Искали черновик письма и негативы… Вот как все обернулось!
– Странные дела…
В студенческом исследовании моей жены – «Поведение браконьеров в конфликтной ситуации» – инспекторам рыбнадзора предлагалось дать оценку личностных качеств браконьера – «хороший – плохой», «умный – глупый», «щедрый – жадный» и так далее. При обработке полученных данных выявилась обратная зависимость между стажем инспекторской работы и величиной негативной оценки. С увеличением стажа работы инспектора отрицательная оценка имела тенденцию к сглаживанию, уменьшению. Видимо, Пухов, которого все одинаково характеризовали как опытного инспектора, был в силах подняться до понимания человека, ставшего браконьером в силу сложившихся вокруг него условий, и даже воспользоваться его помощью.
Я прибег к тому же.
– Чью лодку сжег рыбнадзор перед тем, как ночью подожгли инспекцию? – спросил я.
Мазут не дал мне договорить:
– Баларгимова.
Мне показалось – я ослышался.
– Баларгимов платил им за одну лодку, а ловил двумя… – пояснил Мазут. – И кто-то его продал.
Я начал понимать.
«Вот почему в ту же ночь пытались сжечь «козлятник» Касумова!» Браконьерские войны переносились на Берег.
Мазут поднялся, включил стоявший на электроплитке чайник, достал из шкафчика заварку. Подумав, он снова полез в шкафчик – вынул три граненых стакана, и сразу же появилась бутылка.
Я молча смотрел, как мутноватая, здешнего производства «Русская горькая», булькая, освобождает емкость.
Видел бы сейчас меня Генеральный! Водный прокурор участка. С граненым стаканом. В «козлятнике». С браконьерами.
Мы выпили.
– Вам известно – кому Баларгимов платил деньги? – спросил я.
– Нет. – Касумов не поднял глаз. Старик тоже смотрел куда-то в сторону.
– Давал, но кому конкретно… – Мазут пожал плечами. Я понял, что заговор молчания – омерта – перестает действовать только против тех, кто уже не опасен: убит или арестован.
– Вы доставили записку из тюрьмы от Умара Кулиева, – сказал я. – Я не спрашиваю, кто вам в этом помог… Пухов знал о ней?
– Только о первой…
– Другую Мазут должен был привезти в ту ночь, когда Пухова убили… – Керим пошевелил маленькими, в коротеньких брючках, ножками.
– Должен был, да застрял! Человек, через которого шла бумага, в чем-то проштрафился, попал в изолятор. Мне пришлось сутки ждать…
Я все понял.
– Вы можете мне ее показать? Она у вас? Я обещаю, что без вашего согласия ни она, ни вы, ни те, кто вас послал, – никто не будет фигурировать в деле.
– Это можно. – Касумов поднялся. – Можете ее взять себе. Тем более что за доставку заплачено.
– Кем?
– Женой Умара.
Мазут подошел к окну – на полочке, рядом с подоконником, сушилось несколько сигарет, знакомые коробки с изображением Циолковского – Евтушенко.
– Откуда эти спички? – спросил я.
– Садыку привезли несколько ящиков. Он раздавал всем.
Мазут выбрал одну из сигарет, подал мне. На ощупь сигарета была совершенно обычной, я раскрошил табак. Внутри лежала маленькая, свернутая трубкой бумажка.
Я поднес ее к свету. Написанная острым, как игла, остро-заточенным графитом записка была короткой:
«Отец он меня уговорил взять все на себя перед приговором в автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только, чтобы попугать если вы не поможете, я буду третья его жертва».
Громкий крик донесся неожиданно со стороны метеостанции. Еще через минуту дверь «козлятника» была отброшена сильным ударом ноги. Огромный лысый казах, которого я уже видел раньше, впихнул внутрь маленькое, выпачканное кровавой краской верещавшее существо, в котором я узнал крохотного карлика Бокассу.
Казах прокричал Касумову несколько слов на своем языке, бросил на стол нож с наборной ручкой, похожий на финку, мотнул головой на забор.
На берегу были уже сумерки. Вместе с Касумовым я бросился к машине, там причитали женщины. В тусклом свете фары, установленной на метеостанции, я увидел лежавшего на заднем сиденье капитана Мишу Русакова, на нем была моя синяя, с белыми полосами, ветровка из Кёльна, по ней ползли, ширились страшные, не меньше чем сама смерть, коричнево-бурые пятна.
Миша был жив, он попытался улыбнуться, но было видно, что это дается ему с трудом. В ногах у него, рядом с сиденьем, валялись брошенные убийцей спички со знакомым портретом – Бокасса, видимо, предлагал Русакову прикурить.
Вдвоем с Касумовым мы быстро сняли с Миши одежду, я достал аптечку, как мог, затампонировал рану под лопаткой, сел за руль.
– Бокассу возьмите! – крикнул кто-то.
Я только махнул рукой.
Касумов устроился на заднем сиденье, рядом с Мишей, аккуратно привалил его к себе.
Нападение на Русакова было, очевидно, повторением того, что произошло с Пуховым. В том же месте. Пользуясь неожиданностью. Сзади.
«Только против Пухова в ход пущен был пистолет, не финка!»
Исполнителем оказался психически неполноценный человек, послушное орудие в руках, которые его направили.
Мы отъехали не мешкая.
Время от времени Миша тихо стонал, особенно когда я, стараясь ехать быстрее, попадал на выбоины.
«Что я знаю о Мише? Женат? Есть ли у него родители?» Из больницы надо было срочно звонить дежурному.
– Как он? – спрашивал я Касумова, не услышав очередного стона.
– Порядок, – отвечал Мазут.
Иногда машину заносило – боковой ветер забрасывал асфальт ползучими дымящимися языками песка, и «Ниву» начинало водить, как по наледи. Казалось – дороге не будет конца, я уже подумал, что еду, словно по закрученной поверхности ленты Мёбиуса, когда впереди неожиданно блеснули тусклые огни.
– Где лучше проехать? – не оборачиваясь, спросил я, лишь только мы въехали в город.
– Все время прямо, я скажу, где свернуть…
По территории больницы мы с Мазутом несли Русакова на руках, благо приемный покой оказался в нескольких десятках метров.
Пока шла операция, я прошел к телефону в кабинет главврача, поднял на ноги дежурного и Буракова и дал указание выехать на место и арестовать Бокассу. Потом мы еще долго вместе с Мазутом сидели в коридоре, пока не приехала маленькая светловолосая женщина с девочкой-школьницей – мать и сестра Миши Русакова.
Так мы сидели, когда из операционной появился грустный хирург – в колпаке, домашних тапках и непривычном, зеленого цвета, халате.
Хирург подошел к нам и вместо слов, которые висели в воздухе: «Мы сделали все, что могли, но тщетно… Мужайтесь!» – сказал:
– Он будет жить. Все в порядке. Ничего опасного…
Я прослезился и – страшно сказать! – тут же забыл о Мише, потому что голова моя была крепко забита тем, что я узнал и что временно просто отошло в сторону, пока я занимался раненым.
Из кабинета главврача я снова дозвонился до водной милиции – к счастью, Хаджи ну р был на месте.
– Ты по-прежнему в бригаде по раскрытию убийства Пухова? Изменений нет?
– Разумеется, Игорь Николаевич… – Он один делал вид, что не замечает событий, происходивших вокруг опального водного прокурора.
– Можешь говорить?
– Да.
– Слушай внимательно. Смертный приговор Умару Кулиеву вынесен областным судом 5 января…
– Слушаю.
– Нужно найти тех, кто мог находиться в тот день в автозаке вместе с ним…
– Арестованных?
– Ну да. Восточнокаспийск – город небольшой. Я думаю, конвой был один. По дороге мог захватить людей и в районные суды… Понял?
Во дворе я увидел Агаева с московскими проверяющими. Они ждали машину. Увидев прокурорскую «Ниву» и меня в ней, Агаев увлек собеседников чуть в сторону. Это избавляло его и меня от взаимных приветствий.
«Плохи, Игорь, твои дела, – подумал я. – Агаев уже прекратил с тобой здороваться».
В дежурке на столе перед капитаном Барановым стояли три «кейса», принадлежавшие гостям, и три одинаковых, средней величины, целлофановых пакета.
– Сувениры в Москву… – объяснил мне по-приятельски Баранов. Мы были в дежурке одни.
От него я узнал также, что неназванная сила, имеющая власть на Берегу, отменила запрет на эксплуатацию установки на сажевом комбинате. Отмена была оговорена множеством предупреждений – «в виде исключения…», «учитывая насущную потребность промышленности…». Правительственная комиссия, которая должна была расследовать случившееся, переложила свои функции на республиканский комитет народного контроля. Смысл был ясен: Кудреватых победил.
Я поднялся к себе. Начальство только еще покинуло здание, а сотрудники уже бросили работу. В коридоре и на лестнице курили. Дым стоял коромыслом.
Методы устрашения, к которым прибегал мой однокашник, могли лишь вызвать имитацию дисциплины. Я снова вспомнил лягушачью лапку в формалине, дергавшуюся под влиянием раздраженного нерва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32