Увозите!
Он хотел кого-то позвать, чтобы сняли фотографию, но я его отговорил.
– Потом… Сколько, сказали вы, здесь сайгаков?
– Двадцать восемь. Можете не считать.
Знал ли он так же точно количество преследователей Пухова?
Сувалдин оставался нейтральным в больших рыбных войнах последнего столетия. Не пытался ли он таким способом сохранить своих качкалдаков и фламинго?
«…Я убедился и том, – писал Пухов в докладной на имя руководства Главрыбвода, что на участке обслуживания 1-й инспекции рыбоохраны идет незаконный массовый вылов осетровой рыбы, о котором все знают, но не принимают никаких мер. Браконьеры в дневное время в присутствии работников рыбоохраны и милиции причаливают к берегу в районе метеостанции, где реализуют выловленную рыбу… Начальник рыбнадзора непосредственной борьбой с браконьерами занимается мало, передоверяют работу старшим рыбинспекторам, каждый из которых является полновластным хозяином на своем объекте. В ответ на мое замечание о положении дел на участке обслуживания 1-й инспекции мне сразу дали понять, что это не мое дело. Между тем положение на участке очень серьезное.
Браконьеры устанавливают ежедневно по 3 – 5 калад по 2000 – 5000 крючков, которые круглосуточно и круглогодично находятся в море. Ими используются большие самодельные лодки с 4 – 5 подвесными лодочными моторами, которые могут брать на борт до 2 тонн рыбы.
В летнее время калады устанавливаются недалеко от залива, а зимой их ставят далеко в море, куда на лодке едут более двух часов, ориентируясь по компасу.
Выходя в море трижды в течение суток, они вылавливают за каждый рейс по 700 – 800 килограммов рыбы чистым весом, а в сентябре – октябре обычно около одной тонны за выход. Зимой, выходя в море один раз в сутки, вылавливают в день 300 – 500 килограммов рыбы.
«Ездоки», по принятой среди браконьеров терминологии, за каждый выход в море получают от шефа лодки по одной штуке осетра или севрюги весом 5 – 6 килограммов, а после реализации рыбы еще 30 процентов от стоимости проданной рыбы, что составляет порой 150 рублей за один выход в море на человека.
Особенно дерзко действуют лодки Баларгимова. Являясь шефом, Баларгимов в заливе метеостанции устроил базу, причалы лодок к берегу и места для их стоянок, которые обслуживает специальный бензовоз.
Учитывая масштабы промысла, браконьер имеет в наличии не менее 14 лодочных моторов, для ремонта и регулировки которых содержит моториста.
Круглосуточно охрану базы в ночное время и штормовые дни несут люди, вооруженные огнестрельным оружием, которые получают за смену по 30 – 35 рублей и 3 – 4 килограмма осетрины…»
Я взял карандаш. В месяц, по самым скромным подсчетам…
– Спрашивают Балу. – Гезель открыла дверь в кабинет. – Вы сможете принять?
– Пригласите. – Я положил докладную Пухова в папку. – Это, видимо, с участка связи, где работал Баларгимов.
– Вызывали? – Вошедший был угольно-черен с лица, хотя пора летнего загара была еще впереди. В узких глазах-щелочках плавали крохотные яичные желтки. – Рахимов, исполняющий обязанности начальника участка связи…
– Здравствуйте. – Я усадил его за приставной столик против себя. – Ничего, что мы попросили вам приехать в середине дня? Вам это удобно?
– Ничего. – Он для солидности надул губы, – они казались тоже черными от загара, нагнул голову к плечу. Вообще держал себя не очень уверенно.
– Давно исполняете обязанности начальника участка? – спросил я.
– Порядочно.
Что-то в его голосе, в том, как он стеснен, меня смутило.
– Сколько?
– Две недели. Вообще-то я работаю электромонтером.
– А кто начальник участка?
– Сабиров. Его тоже вызвали, он сейчас придет.
Все стало на место. Я мог рассчитывать на то, что замечу малейшее его затруднение с ответом. Так и произошло.
– Баларгимова знаете?
– Да.
– Много лет?
– С год или два… – Он говорил как о человеке, который ему мало знаком.
– Кем он работает?
– Проведен как электромонтер первого разряда.
– А в действительности?
– Используют на должности обходчика трассы магистрального кабеля…
Я усомнился – ориентируясь только на интонацию Рахимова.
– Существует такая должность?
– Вообще-то нет, но…
– В чем его обязанности?
– Он должен обходить или объезжать участок магистрального телефонного кабеля… – Рахимов снова был не уверен. – Проверять трассу. Предупреждать, чтобы не производились земляные работы, где проходит кабель…
– Вы видели его на работе?
Он помялся:
– Трасса большая!..
– Видели или нет?
– Не видел.
– Чем можно это объяснить?
– Не знаю. Может, это лучше Сабиров знает.
– В конторе вы Баларгимова видели?
– Несколько раз. Он приходил к Сабирову.
– Зачем?
– Этого я не знаю. Может, зарплату получал.
– Вы сами выдаете зарплату?
– Да.
– Вам приходилось платить Баларгимову?
– Сабиров сказал, что сам ему отдаст. Взял себе платежку и деньги.
Мы подошли к выяснению весьма щепетильного для Рахимова обстоятельства.
– Две недели, как вы исполняете обязанности… В табеле Баларгимову ставите рабочие дни?
На моих глазах он почернел еще сильнее, а в щелочках глаз появились красноватые прожилки.
– Да. – Рахимов колебался. – Сабиров приказал ставить ему рабочие дни. Я ставлю…
В приемную кто-то вошел, о чем-то спросил моего секретаря. Рахимов обрадовался:
– Вот и Сабиров! Он знает…
Начальник связи – седой узкоплечий человек с тонкими губами и землистым лицом – оказался крайне неудобным свидетелем.
Вялым голосом Сабиров поведал мне, что вынужден был ввести должность обходчика магистрального кабеля, чтобы быстрее узнавать, где на трассе могло произойти повреждение.
Сабиров был медлителен. Я перегорал во время долгих его пауз, обдумываний, отступлений, экскурсов в производ – ственную деятельность Восточнокаспийскнефтегаза. Наконец я принужден был ограничить маневренность моего собеседника.
– Прошу вас точно ответить на мои вопросы. Все другие объяснения вы сможете внести в протокол собственноручно. Итак… Как оплачивался труд Баларгимова?
– По часовой тарифной ставке – сорок и четыре десятых копейки…
– Что это составляло в месяц?
– По-разному, – он заговорил чуть быстрее. – Шестьдесят и восемьдесят рублей…
– Плюс компенсация за неиспользованный отпуск?..
– Обязательно.
– Сколько за три года Баларгимов обнаружил повреждений кабеля на трассе?
Сабиров не мог припомнить.
– Сколько продолжался рабочий день Баларгимова?
– Он работал полный день, как все.
– Должен он был ежедневно являться в контору?
– Нет.
– Вы все равно ставили ему рабочий день…
– Да.
– И приказали Рахимову, чтобы тот тоже ежедневно ставил Баларгимову рабочие дни… Почему?
Сабиров не ответил. Разговор был, по существу, закончен.
Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.
Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошел неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжать сидеть.
– Могут меня исключить из партии? – спросил он неожиданно. – И даже отдать под суд?
– Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, – это хищение.
– А если меня к этому принудили?
– Кто? Назовите!
– Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! – Он смотрел зло. – Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придется с ним считаться… Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом… А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!
– Так не пойдет. Кто этот человек? Из милиции?
– Бураков тоже знал. А приказал не он. «Баларгимова оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Все! Иди». – Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. – Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?
На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.
Прозвенел телефон.
– Простите: у вас нет Эдуарда Гусейновича? – Женщина почему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.
Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жены, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена – стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей. Уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.
Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными – встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к женам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки – то, чего я теперь был лишен. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.
– Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, – сказал я.
– А кто со мной говорит? – спросила Агаева.
Я назвал себя.
– Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна…
Я знал эту школу:
– И моя сестра там училась.
– Я ее тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома…
При желании мы могли найти еще не менее десятка общих знакомых.
– Почему вы никогда к нам не зайдете? – спросила жена Агаева. – Посмотрим видео. Посидим. Пленки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.
Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вел со мной двойную игру. Раздумывая, я вышел в приемную.
– Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Халиловой. Скоро буду.
На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи – они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невеселых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.
– Идете? – Я показал во двор.
Он покачал головой.
За воротами на другой стороне улицы стояло такси. Вторая машина, на которую я тоже обратил внимание, находилась ближе к перекрестку.
Их появление здесь показалось мне не случайным – между людьми в обеих машинах, скорее всего, существовала связь. И в той, и в другой сидело несколько молодых людей.
Я свернул за угол, подождал и резко дал задний ход – транспорт продолжал стоять. Люди в машинах интересовались не мной.
Я подумал: «Похоже, следственно-оперативная группа из Астрахани уже здесь!»
– Вы Римма Халилова? – Я представился.
Ее первое желание было – удостовериться, что никто нас не слышит.
Саманно-глиняный жилой массив вокруг был пуст, но это ее не успокоило. В домиках, сдвинутых вместе самым нелепым образом, не могло быть тайн. Все становилось известным – приобретения, супружеские измены, аборты. Обо всем говорилось открыто. Закон всеобщего молчания под страхом смерти распространялся лишь на органы правопорядка.
– Проходите.
В маленьком деревянном ящике был необходимый набор всего, что требуется в доме. Стол, стулья, шкаф, даже кресла – все миниатюрное, сделанное умельцами Нахалстроя, работавшими на списанном и украденном. Вдоль стен на полу стояли куклы. У меня возникло чувство, будто я попал в страну лилипутов.
– Садитесь, – предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.
– Спасибо. – Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. – В свое время вы жили на даче Баларгимова…
– Ах, это… – Она не испытала смущения.
– Долго вы жили там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32