Спустя пару часов Денис подхватил подплывший уже совсем близко стул и стал колотить его металлическими ножками по решетке. Ничто не помогало.
Прибывающая вода заставила их подняться с пола на горизонтальные прутья решетки, и они постепенно поднимались по ним, отступая от смерти, словно два гигантских паука, пока не оказались почти под самым сводом штольни. Наконец обжигающий холодом жадный язык дотянулся до их ног.
Денис посмотрел на часы — было уже десять. Значит, уже как минимум три часа они мучились, распятые на решетке. А сколько еще впереди? И никакой надежды на помощь. Может быть, пока еще остались силы, прервать эту муку? Ведь есть же у него в сумке японский бритвенно-острый выдвижной резак для переплетных работ. Два коротких движения сначала по Наташиному, а потом по своему горлу — и наступит то самое неизвестно что, чего так бежит все живое на земле, страх перед чем и бросил их в объятия друг другу несколько часов назад.
— У меня отнимаются руки, — еле слышно прошептала Наташа, и волна такой любви и жалости захлестнула Дениса, что отступил леденящий холод в ногах и мигом улетучились черные мысли.
Денис осторожно, чтоб девушка не упала в воду, снял с ее плеч тянущий книзу рюкзачок и пристегнул его ремнями слабеющее Наташино тело к решетке.
— Так легче? — спросил Хованский, когда она разжала руки и благодарно коснулась его лица. — Засни, если можешь.
Сам он также пристегнулся ремнем своей сумки, давая отдых застывшим пальцам. После того как руки освободились, ему в голову пришла еще одна, последняя спасительная мысль. Если их никто не слышит, то, может быть, в наступившей наверху темноте кто-нибудь увидит вспышки света в прорезях жалюзи, закрывающих окна вентиляционного киоска.
Денис надел на кисть руки ремешок “мыльницы”, затянув его посильнее, чтоб не выронить камеру даже если потеряет сознание, просунул руку как можно дальше сквозь решетку и нажал на спуск. Яркая вспышка осветила уходящую вверх трубу раз, потом еще раз… Никто не заметил его призывов о помощи, и он, бессильно повиснув на решетке, провалился в полусон-полубред, почти не чувствуя, как вода сантиметр за сантиметром заглатывает его тело.
Москва
Антон Балашов приехал на “Новослободскую” минута в минуту, и к нему тут же подошел средних лет мужчина в приличном костюме и с военной выправкой.
Представился:
— Комаров Василий Васильевич, сотрудник Федеральной службы безопасности.
Было в его манере держаться нечто такое, что располагало к нему людей. Во всяком случае, Антон сразу почувствовал к этому человеку симпатию. И даже когда Василий Васильевич предложил поехать в свой офис, где, по его словам, он хранил в сейфе обещанные видеоматериалы, Балашов тут же согласился.
Ехали долго и оказались в Марьине.
Балашов вылез из машины и следом за Комаровым вошел в дверь в торце здания, над которой красовалась табличка “Стоматологический кабинет”.
— Не бойтесь, — улыбнулся фээсбэшник, увидев недоумение на лице Антона. — Мы не к стоматологу. Просто у нас с ним вход один.
И действительно, пройдя мимо страдальцев, ожидающих своей очереди к протезисту, они спустились в полуподвал и оказались около массивной железной двери с деревянной обивкой. Комаров позвонил, охранник выглянул в глазок и загремел ключами.
— Ничего не поделаешь, — развел руками Василий Васильевич. — В наше время приходится быть бдительным.
Он завел Антона в одно из помещений, усадил на стул и велел подождать.
— Вообще-то у меня в два часа съемки в музее Метростроя.
— А… Это про Питер? Ничего, я недолго, — успокоил Комаров и вышел.
Балашов огляделся. В комнате, как и во всем офисе, был сделан евроремонт. Упакованные в стеклопакеты окна забраны массивными решетками. Под потолком тихо гудел кондиционер. Видимо, ремонт закончили совсем недавно, потому что всей мебели в помещении был только стул — тот самый, на котором сидел Антон.
Вскоре дверь бесшумно отворилась — ив комнате возникли двое мужчин. Один из них был типичным братаном: бритый затылок, спортивный костюм, массивный перстень на пальце. Зато второй отличался элегантностью и вкусом. Он был в очень дорогом костюме, безукоризненно на нем сидевшем, модном галстуке, стильных туфлях. Черная борода аккуратно подстрижена, волосы тщательно уложены. На курносом носу поблескивали небольшие круглые очки в золотой оправе.
— Здравствуйте. Так вы и есть знаменитый Балашов?
— Ну не такой уж и знаменитый, — заскромничал Антон, поднимаясь и протягивая мужчине руку, которую тот, однако, вроде как и не заметил. Журналист, оказавшийся в неловкой ситуации, сделал широкий жест:
— Очень у вас симпатично.
— Я не сомневался, что вам у нас понравится, — сказал элегантный мужчина. — Поэтому и вызвал вас сюда побеседовать.
Балашов вылупил глаза.
— Но… — растерянно проговорил он. — Василий Васильевич обещал мне.., уникальные материалы…
Его собеседник улыбнулся. Братан расхохотался в голос.
— Василий Васильич такой проказник! — заметил Элегантный (так окрестил его про себя Антон). — Вечно что-нибудь придумает!
У Антона от страха похолодели руки. Черт бы побрал это его любопытство и честолюбие! Куда он ввязался? Кто такой Комаров? Кто эти люди? Какого черта он здесь делает?
— Ну-ну, не надо нас бояться, — насмешливо произнес Элегантный, словно прочитал его мысли. — Мы мирные жители российской столицы. Зрители передач “Дайвер-ТВ” и почитатели вашего таланта. Что там, кстати, с этим поездом, есть что-нибудь новенькое?
— Что вы от меня хотите? — хриплым от волнения голосом спросил Балашов.
— Ровным счетом ничего, — сказал Элегантный, усаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу. — ” Кроме… — Он достал из кармана пачку “Мальборо”, закурил, пустил дым в сторону стоящего в центре комнаты Балашова. — Кроме разве что ответа на один маленький вопрос. А вопрос этот касается вашего приятеля Александра Казанцева.
— У вас ошибочные данные, — Антон старался держать себя уверенно, но это плохо получалось. — Мы не приятели.
— Как? — удивился Элегантный. — Разве мне не правильно доложили? Какая жалость. Но уж то, что вы его доверенное лицо, — правда?
— Правда, — кивнул Балашов. — Но только… Элегантный перебил его:
— И то, что вчера вечером, например, встречались с ним в кафе на Манежной площади?..
— Вы следите за мной! — возмущенно воскликнул Балашов.
Бритоголовый опять расхохотался. На лице Элегантного не дрогнул ни один мускул.
— Много чести, — презрительно фыркнул он. — Нам нужен Казанцев. Где он?
— Не знаю, — честно признался Балашов, и тут же получил от братана такой мощный удар в челюсть, что свалился на пол.
Элегантный подождал, пока Антон поднимется на ноги и сотрет кровь с разбитой губы.
— Вы заставляете прибегать к несвойственным нам методам, — посетовал он, глядя на посеревшее лицо Антона. — Зря вы так. Мы могли бы договориться по-хорошему. Итак, где Казанцев?
— Правда не знаю, — чуть не заплакал Антон. Последовал новый удар. Балашов почувствовал, что у него выбиты передние зубы. Выплюнул их на руку вместе с кровью.
— Мы ведь не шутим, — вздохнул Элегантный. — Вчера вечером вы виделись с Казанцевым в кафе на Манежной площади, а потом он исчез. О чем вы беседовали?
— 0-а-ы, — промычал Балашов, мучаясь от боли.
— Пожалуйста, поразборчивее…
— Он… Аша…
— Саша? — догадался Элегантный. — Что же сказал Саша?
— Хоел.., уеха…
— Хотел уехать, так? Куда? Антон пожал плечами и испуганно покосился на своего мучителя, готового снова взяться за работу.
— Подумайте хорошенько, — посоветовал Элегантный, перехватив его взгляд.
— И… Мокы…
— Из Москвы, это понятно. Но в какую сторону?
— Не аю-ю…
На этот раз удар был таким сильным, что Антон не смог подняться с пола. Элегантный встал со стула, подошел, брезгливо дотронулся до хрипящего на полу Балашова носком стильной туфли и обернулся к напарнику:
— Пусть полежит здесь, оклемается. Попозже поговорим.
— А почему здесь? — недовольно произнес тот. — Весь пол в кровище будет, не отмыть потом. А если к обоям прислонится?
— Заставим переклеивать. — Элегантный перекачивался с пятки на носок, засунув руки в карманы безукоризненно отглаженных брюк. — Про сырые подвалы забудьте. Человек должен привыкать к человеческим условиям.
И оба вышли вон.
Балашов лежал на окровавленном и заблеванном полу, покрытом дорогой итальянской плиткой, и бессильно плакал. Слезы стекали на пол и смешивались с кровью. Болела голова, вывихнутая челюсть, то место, где еще сегодня утром были красивые ровные белые зубы, которыми он так гордился, болело все тело. Но к физическим страданиям примешивались страдания духовные — Антон чувствовал себя униженным, растоптанным и совершенно беспомощным.
И, черт побери, чуяло ведь его сердце, зря, ох и зря он связался с Казанцевым! Акции эти проклятые никому счастья не принесли. Ни Джейн, которую Балашов никогда, не видел, ни Сашке, ни ему, Антону. Порча лежит на этих паршивых бумагах, проклятье.
Москва
Раньше, когда совесть Крахмальникова не была отягощена сомнениями, он бы и мысли не допустил вот так прямо прийти к начальнику и заявить: уходи. Он сделал бы все чужими руками, долгой и запутанной интригой, терпеливой осадой. Но если бы ничего не получилось, он бы утерся, сказал себе: “Пока ты слабее” — и стал бы жить дальше легко и просто.
Теперь Крахмальников был раздавлен. Ему нечего было сказать коллегам. Он не мог войти в редакцию с видом победителя, потому что, переделывая себя на кухне на новый лад, разучился врать, но и не мог войти раздавленным, потому что был горд.
Он посмотрел смонтированный питерский репортаж с интервью Копылова и вызвал Долгову, похвалил ее комментарий. Потом набрал мобильный Аллы:
— Ты свободна?
— Да.
— Давай встретимся.
— Ой, Леня, сейчас не время.
— Я не о том… Надо поговорить.
— Хорошо.
Он вышел со студии, так и не заглянув в отдел, где его, наверное, ждали и Житкова, и Лобиков, и все-все. Не сейчас, потом. Потом он с ними поговорит. Они ему верят, они его поймут.
Можно было пройти пешком — квартиру он снимал на улице Кондратюка, совсем рядом с телецентром, — но Крахмальников, как все автомобилисты, уже и представить себе не мог, как пройти пешком дальше туалета в собственном доме. Он и за хлебом — в соседний магазин — ездил на своем “мерседесе”.
Впрочем, если бы он пошел пешком, это бы заметили все и посчитали, что это странно.
А в самом деле, так хотелось пройтись.
Центром композиции квартиры и ее главной мебелью был огромный пружинный матрас на ножках. Раньше Крахмальников не замечал скудости обстановки, более того, считал, что большего человеку и не нужно. Он обожал это их гнездышко, полигон для любовных игр, дом стыда и сладости. Сегодня квартирка в хрущевке показалась Леониду страшно убогой. Он, как был в костюме, свалился на матрас и уставился в потолок.
Ну что, он не совсем потерял лицо. Кое-что сумел отстоять. Скажем, свои “Выводы”, “Персону дня”, “Мнение народа”, новостные блоки остались нетронутыми. Он даже выбил еще одну спутниковую тарелку для корпункта в Скандинавии. Собственно, его редакция потерь не понесла, даже наоборот. Было обидно расставаться с половиной передач отдела науки, но ничего не поделаешь — рынок, рейтинг, рекламодатели… Жаль и театральной странички, но она действительно делалась непрофессионально. Надо будет найти хорошего ведущего. Тут еще не все потеряно…
Вот! Он забыл о главной своей заслуге. Он не позволил устроить на канале молодежный музыкальный блок. Нет, ни за что! Этих дрыгунчиков было по всем каналам как грязи в России. Не дай бог, пустить их на “Дайвер”. Тогда с имиджем интеллектуального канала можно распрощаться. К сожалению, ему не удалось сократить спортивные передачи, всякий там футбол, теннис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Прибывающая вода заставила их подняться с пола на горизонтальные прутья решетки, и они постепенно поднимались по ним, отступая от смерти, словно два гигантских паука, пока не оказались почти под самым сводом штольни. Наконец обжигающий холодом жадный язык дотянулся до их ног.
Денис посмотрел на часы — было уже десять. Значит, уже как минимум три часа они мучились, распятые на решетке. А сколько еще впереди? И никакой надежды на помощь. Может быть, пока еще остались силы, прервать эту муку? Ведь есть же у него в сумке японский бритвенно-острый выдвижной резак для переплетных работ. Два коротких движения сначала по Наташиному, а потом по своему горлу — и наступит то самое неизвестно что, чего так бежит все живое на земле, страх перед чем и бросил их в объятия друг другу несколько часов назад.
— У меня отнимаются руки, — еле слышно прошептала Наташа, и волна такой любви и жалости захлестнула Дениса, что отступил леденящий холод в ногах и мигом улетучились черные мысли.
Денис осторожно, чтоб девушка не упала в воду, снял с ее плеч тянущий книзу рюкзачок и пристегнул его ремнями слабеющее Наташино тело к решетке.
— Так легче? — спросил Хованский, когда она разжала руки и благодарно коснулась его лица. — Засни, если можешь.
Сам он также пристегнулся ремнем своей сумки, давая отдых застывшим пальцам. После того как руки освободились, ему в голову пришла еще одна, последняя спасительная мысль. Если их никто не слышит, то, может быть, в наступившей наверху темноте кто-нибудь увидит вспышки света в прорезях жалюзи, закрывающих окна вентиляционного киоска.
Денис надел на кисть руки ремешок “мыльницы”, затянув его посильнее, чтоб не выронить камеру даже если потеряет сознание, просунул руку как можно дальше сквозь решетку и нажал на спуск. Яркая вспышка осветила уходящую вверх трубу раз, потом еще раз… Никто не заметил его призывов о помощи, и он, бессильно повиснув на решетке, провалился в полусон-полубред, почти не чувствуя, как вода сантиметр за сантиметром заглатывает его тело.
Москва
Антон Балашов приехал на “Новослободскую” минута в минуту, и к нему тут же подошел средних лет мужчина в приличном костюме и с военной выправкой.
Представился:
— Комаров Василий Васильевич, сотрудник Федеральной службы безопасности.
Было в его манере держаться нечто такое, что располагало к нему людей. Во всяком случае, Антон сразу почувствовал к этому человеку симпатию. И даже когда Василий Васильевич предложил поехать в свой офис, где, по его словам, он хранил в сейфе обещанные видеоматериалы, Балашов тут же согласился.
Ехали долго и оказались в Марьине.
Балашов вылез из машины и следом за Комаровым вошел в дверь в торце здания, над которой красовалась табличка “Стоматологический кабинет”.
— Не бойтесь, — улыбнулся фээсбэшник, увидев недоумение на лице Антона. — Мы не к стоматологу. Просто у нас с ним вход один.
И действительно, пройдя мимо страдальцев, ожидающих своей очереди к протезисту, они спустились в полуподвал и оказались около массивной железной двери с деревянной обивкой. Комаров позвонил, охранник выглянул в глазок и загремел ключами.
— Ничего не поделаешь, — развел руками Василий Васильевич. — В наше время приходится быть бдительным.
Он завел Антона в одно из помещений, усадил на стул и велел подождать.
— Вообще-то у меня в два часа съемки в музее Метростроя.
— А… Это про Питер? Ничего, я недолго, — успокоил Комаров и вышел.
Балашов огляделся. В комнате, как и во всем офисе, был сделан евроремонт. Упакованные в стеклопакеты окна забраны массивными решетками. Под потолком тихо гудел кондиционер. Видимо, ремонт закончили совсем недавно, потому что всей мебели в помещении был только стул — тот самый, на котором сидел Антон.
Вскоре дверь бесшумно отворилась — ив комнате возникли двое мужчин. Один из них был типичным братаном: бритый затылок, спортивный костюм, массивный перстень на пальце. Зато второй отличался элегантностью и вкусом. Он был в очень дорогом костюме, безукоризненно на нем сидевшем, модном галстуке, стильных туфлях. Черная борода аккуратно подстрижена, волосы тщательно уложены. На курносом носу поблескивали небольшие круглые очки в золотой оправе.
— Здравствуйте. Так вы и есть знаменитый Балашов?
— Ну не такой уж и знаменитый, — заскромничал Антон, поднимаясь и протягивая мужчине руку, которую тот, однако, вроде как и не заметил. Журналист, оказавшийся в неловкой ситуации, сделал широкий жест:
— Очень у вас симпатично.
— Я не сомневался, что вам у нас понравится, — сказал элегантный мужчина. — Поэтому и вызвал вас сюда побеседовать.
Балашов вылупил глаза.
— Но… — растерянно проговорил он. — Василий Васильевич обещал мне.., уникальные материалы…
Его собеседник улыбнулся. Братан расхохотался в голос.
— Василий Васильич такой проказник! — заметил Элегантный (так окрестил его про себя Антон). — Вечно что-нибудь придумает!
У Антона от страха похолодели руки. Черт бы побрал это его любопытство и честолюбие! Куда он ввязался? Кто такой Комаров? Кто эти люди? Какого черта он здесь делает?
— Ну-ну, не надо нас бояться, — насмешливо произнес Элегантный, словно прочитал его мысли. — Мы мирные жители российской столицы. Зрители передач “Дайвер-ТВ” и почитатели вашего таланта. Что там, кстати, с этим поездом, есть что-нибудь новенькое?
— Что вы от меня хотите? — хриплым от волнения голосом спросил Балашов.
— Ровным счетом ничего, — сказал Элегантный, усаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу. — ” Кроме… — Он достал из кармана пачку “Мальборо”, закурил, пустил дым в сторону стоящего в центре комнаты Балашова. — Кроме разве что ответа на один маленький вопрос. А вопрос этот касается вашего приятеля Александра Казанцева.
— У вас ошибочные данные, — Антон старался держать себя уверенно, но это плохо получалось. — Мы не приятели.
— Как? — удивился Элегантный. — Разве мне не правильно доложили? Какая жалость. Но уж то, что вы его доверенное лицо, — правда?
— Правда, — кивнул Балашов. — Но только… Элегантный перебил его:
— И то, что вчера вечером, например, встречались с ним в кафе на Манежной площади?..
— Вы следите за мной! — возмущенно воскликнул Балашов.
Бритоголовый опять расхохотался. На лице Элегантного не дрогнул ни один мускул.
— Много чести, — презрительно фыркнул он. — Нам нужен Казанцев. Где он?
— Не знаю, — честно признался Балашов, и тут же получил от братана такой мощный удар в челюсть, что свалился на пол.
Элегантный подождал, пока Антон поднимется на ноги и сотрет кровь с разбитой губы.
— Вы заставляете прибегать к несвойственным нам методам, — посетовал он, глядя на посеревшее лицо Антона. — Зря вы так. Мы могли бы договориться по-хорошему. Итак, где Казанцев?
— Правда не знаю, — чуть не заплакал Антон. Последовал новый удар. Балашов почувствовал, что у него выбиты передние зубы. Выплюнул их на руку вместе с кровью.
— Мы ведь не шутим, — вздохнул Элегантный. — Вчера вечером вы виделись с Казанцевым в кафе на Манежной площади, а потом он исчез. О чем вы беседовали?
— 0-а-ы, — промычал Балашов, мучаясь от боли.
— Пожалуйста, поразборчивее…
— Он… Аша…
— Саша? — догадался Элегантный. — Что же сказал Саша?
— Хоел.., уеха…
— Хотел уехать, так? Куда? Антон пожал плечами и испуганно покосился на своего мучителя, готового снова взяться за работу.
— Подумайте хорошенько, — посоветовал Элегантный, перехватив его взгляд.
— И… Мокы…
— Из Москвы, это понятно. Но в какую сторону?
— Не аю-ю…
На этот раз удар был таким сильным, что Антон не смог подняться с пола. Элегантный встал со стула, подошел, брезгливо дотронулся до хрипящего на полу Балашова носком стильной туфли и обернулся к напарнику:
— Пусть полежит здесь, оклемается. Попозже поговорим.
— А почему здесь? — недовольно произнес тот. — Весь пол в кровище будет, не отмыть потом. А если к обоям прислонится?
— Заставим переклеивать. — Элегантный перекачивался с пятки на носок, засунув руки в карманы безукоризненно отглаженных брюк. — Про сырые подвалы забудьте. Человек должен привыкать к человеческим условиям.
И оба вышли вон.
Балашов лежал на окровавленном и заблеванном полу, покрытом дорогой итальянской плиткой, и бессильно плакал. Слезы стекали на пол и смешивались с кровью. Болела голова, вывихнутая челюсть, то место, где еще сегодня утром были красивые ровные белые зубы, которыми он так гордился, болело все тело. Но к физическим страданиям примешивались страдания духовные — Антон чувствовал себя униженным, растоптанным и совершенно беспомощным.
И, черт побери, чуяло ведь его сердце, зря, ох и зря он связался с Казанцевым! Акции эти проклятые никому счастья не принесли. Ни Джейн, которую Балашов никогда, не видел, ни Сашке, ни ему, Антону. Порча лежит на этих паршивых бумагах, проклятье.
Москва
Раньше, когда совесть Крахмальникова не была отягощена сомнениями, он бы и мысли не допустил вот так прямо прийти к начальнику и заявить: уходи. Он сделал бы все чужими руками, долгой и запутанной интригой, терпеливой осадой. Но если бы ничего не получилось, он бы утерся, сказал себе: “Пока ты слабее” — и стал бы жить дальше легко и просто.
Теперь Крахмальников был раздавлен. Ему нечего было сказать коллегам. Он не мог войти в редакцию с видом победителя, потому что, переделывая себя на кухне на новый лад, разучился врать, но и не мог войти раздавленным, потому что был горд.
Он посмотрел смонтированный питерский репортаж с интервью Копылова и вызвал Долгову, похвалил ее комментарий. Потом набрал мобильный Аллы:
— Ты свободна?
— Да.
— Давай встретимся.
— Ой, Леня, сейчас не время.
— Я не о том… Надо поговорить.
— Хорошо.
Он вышел со студии, так и не заглянув в отдел, где его, наверное, ждали и Житкова, и Лобиков, и все-все. Не сейчас, потом. Потом он с ними поговорит. Они ему верят, они его поймут.
Можно было пройти пешком — квартиру он снимал на улице Кондратюка, совсем рядом с телецентром, — но Крахмальников, как все автомобилисты, уже и представить себе не мог, как пройти пешком дальше туалета в собственном доме. Он и за хлебом — в соседний магазин — ездил на своем “мерседесе”.
Впрочем, если бы он пошел пешком, это бы заметили все и посчитали, что это странно.
А в самом деле, так хотелось пройтись.
Центром композиции квартиры и ее главной мебелью был огромный пружинный матрас на ножках. Раньше Крахмальников не замечал скудости обстановки, более того, считал, что большего человеку и не нужно. Он обожал это их гнездышко, полигон для любовных игр, дом стыда и сладости. Сегодня квартирка в хрущевке показалась Леониду страшно убогой. Он, как был в костюме, свалился на матрас и уставился в потолок.
Ну что, он не совсем потерял лицо. Кое-что сумел отстоять. Скажем, свои “Выводы”, “Персону дня”, “Мнение народа”, новостные блоки остались нетронутыми. Он даже выбил еще одну спутниковую тарелку для корпункта в Скандинавии. Собственно, его редакция потерь не понесла, даже наоборот. Было обидно расставаться с половиной передач отдела науки, но ничего не поделаешь — рынок, рейтинг, рекламодатели… Жаль и театральной странички, но она действительно делалась непрофессионально. Надо будет найти хорошего ведущего. Тут еще не все потеряно…
Вот! Он забыл о главной своей заслуге. Он не позволил устроить на канале молодежный музыкальный блок. Нет, ни за что! Этих дрыгунчиков было по всем каналам как грязи в России. Не дай бог, пустить их на “Дайвер”. Тогда с имиджем интеллектуального канала можно распрощаться. К сожалению, ему не удалось сократить спортивные передачи, всякий там футбол, теннис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41