Сегодня он тоже замедлил шаг, чтобы приготовиться душой к новой встрече с самой красивой “песней вод”.
У фонтана Треви в любое время дня и ночи много народу. Одни приходят сюда по привычке, другие — чтобы освежиться и подышать прохладой, а третьи (таких большинство) — бросить в мраморный водоём пресловутую монетку надежды. Это туристы. Существует поверье, что если гость Вечного города перед отъездом бросит в воду монетку, то судьба обязательно порадует его новой встречей с Римом. Хотя никто уже давно не верит в приметы, хотя мистике нет места в индустриально развитом обществе, каждый вечер дно бассейна блестит как лужёное от множества покрывающих его мелких монет.
Итак, у фонтана Треви толпился народ, и удивляться тут было нечему, но одна особенность бросилась в глаза Аввакума: толпа сгрудилась по одну сторону бассейна, а напротив, у самой статуи Нептуна, двое плечистых, рыжих парней хохотали во всё горло, орали за десятерых и явно веселились от души, в то время, как все остальные смотрели на них молча, будто в рот воды набрали.
С первого же взгляда Аввакум понял, или, вернее, догадался, что за сцена разыгрывается у пьедестала, на котором стоит древний бог морских глубин. Такого рода сцены не были редкостью в Риме и чуть ли не каждый день происходили если не у фонтана Треви, то на пьяцца Навона, на Капитолийском холме, у конной статуи Марка Аврелия и любого другого памятника, где собирались иностранцы.
Двое моряков Шестого американского флота состязались, кто из них сильнее, кто дальше плюнет в бассейн. Это были плечистые высокие парни, подтянутые, в кожаных поясах и дерзко заломленных набекрень тёмных беретах. Они вовсе не были пьяны, им было просто весело, хотелось позабавиться, вот они и забавлялись по мере своего разумения. Захотелось посмотреть, кто дальше плюнет — вот они и плевали. А мишенью служил мраморный Нептун.
— Эй, паренёк! — сказал Аввакум и взял за локоть того, что стоял правее. Говорил он тихо, но резко. — Перестань плевать, не то я тебя окуну мордой в воду, понял? Уходи отсюда! Считаю до пяти!
Парень до того изумился, что даже забыл закрыть рот.
— Шагом марш! — скомандовал Аввакум.
Он говорил по-английски, хотя владел этим языком не блестяще.
Парень изумился ещё больше и ещё шире разинул рот, так что можно было засунуть туда целое яблоко.
Однако любому изумлению приходит конец, и наш янки, поскольку это был настоящий янки, быстро пришёл в себя. Он повернулся к приятелю и необыкновенно кротким голосом сказал:
— Слушай, Том! Как ты думаешь, бросить этого типа рыбам живьём или сначала поучить его?
— Утопить его надо, Боб! — с глубоким убеждением отозвался Том.
Не успел он выразить своё мнение, как сокрушительный удар левой чуть не опрокинул Аввакума в бассейн. Аввакум вовремя подался назад и влево, и огромный кулак Боба просвистел в сантиметре от его челюсти. В свою очередь и Аввакум взмахнул правой рукой, но не ударил, а схватил Боба за ворот куртки, дёрнул к себе и сильным пинком в бок послал его в середину бассейна; в следующую секунду он резко при гнулся, и замахнувшийся для удара Том свалился ему на спину. Аввакум прижал к себе его ноги, выпрямился, и голова Тома повисла в полуметре от мраморной облицовки. Конечно, мой друг мог размозжить эту голову, но предпочёл сильным броском послать парня к Бобу, который сидел в воде и явно не спешил вылезать.
Эта операция, которую я в шутку назвал “операцией по обороне фонтана Треви от Шестого флота”, сопровождалась бурными криками восторга и овациями многолюдной толпы. Но ещё не отгремели у фонтана бурные возгласы, ещё тянулось к Аввакуму множество рук, стремившихся пожать его руку, когда он осознал все возможные последствия своего поступка и потому, поблагодарив гражданина, который подобрал его шляпу и теперь протянул её владельцу, широким шагом направился к виа дель Триттоне, чтобы как можно скорее затеряться в толпе на Корсо. У тротуара стоял молодой человек в кожаной куртке; он придерживал дверцу старенького такси, и энергично махал Аввакуму рукой:
— Синьор! Синьор!
Мотор машины работал.
— Синьор, скорее, ради бога! — нетерпеливо кричал молодой человек в кожаной куртке. Когда Аввакум поравнялся с ним, парень энергичным жестом указал ему на машину и добавил:
— Бегите, синьор, потому что их полиция этого дела так не оставит. Вас будут искать! И наша полиция поможет. Всего вам доброго, синьор! Не беспокойтесь, шофёр — хороший парень.
— Спасибо! — в волнении кивнул Аввакум и уселся на заднее сиденье.
Незнакомец захлопнул за ним дверцу, и когда такси рванулось с места, восторженно крикнул на прощанье:
— До свиданья, камарад!
Были у Аввакума и другие прегрешения, но я коротко расскажу только о самом главном, потому что оно могло обойтись ему очень дорого; если называть веши своими именами — он сделал глупость, за которую чуть не поплатился головой. Человек, который умел рассуждать безукоризненно, как электронная машина, на сей раз сделал ошибку, от которой покраснел бы обычный карманный калькулятор. Я считаю, что в этом виновна Италия — лазурное небо над Фраскати, глядящееся в озера, изумительные фонтаны, о которых мы уже упоминали, Сикстинская капелла, где Микеланджело достиг вершины творческих возможностей человека; прибавьте сюда многотысячные демонстрации, ежедневные стачки, взрывы бомб, густое вино, пламенные песни и красивых женщин с тёмными глазами и низкими голосами; все это вместе взятое, по-моему, показывает, почему даже такие люди, как Аввакум, рассуждающие не хуже ЭВМ, допускают ошибки и подчас ведут себя просто по-мальчишески, как он, в сущности, и поступил у фонтана Треви. Нет, для того, чтобы не сделать ни одной ошибки в сложной обстановке, мало походить на ЭВМ; нужно, чтобы человек совершенно отказался от самого себя и превратился в настоящую ЭВМ. Или кибергочеловека, как выражаются некоторые увлекающиеся математики и фантасты. Для этого придётся выбросить на помойку его человеческий мозг и пересадить ему искусственный мозг, не имеющий биологических барьеров, — комбинацию кристаллов и проводничков, связанных интегральными схемами и работающих от солнечной батареи, пристроенной в удобном месте, где-нибудь на темени. Такой искусственный мозг называют позитронным (по утверждениям тех же увлекающихся математиков и фантастов), и с таким мозгом человек никогда не будет ошибаться. Конечно, придётся выбросить на помойку и прочие составные части человеческого тела и заменить тленную плоть нетленными винтиками, болтиками и пружинками, а также транзисторными устройствами; в результате человек уже окончательно станет совершенным, и всякая возможность ошибки будет абсолютно исключена и даже теоретически недопустима. Чем не рай! Стоит грешному человеку наших дней только подумать об этом грядущем рае непогрешимости — ему тут же хочется завыть в голос. И пусть воет, так ему и надо, раз он не догадывается выбросить на помойку кое-каких кибергомечтателей, пока не поздно.
И поскольку речь зашла о поведении в сложной обстановке, мне вспомнился такой случай. Когда я работал ветеринарным врачом в селе Момчилово, — лет пять или шесть тому назад, — у меня жила овчарка Шаро, лохматый большеголовый пёс устрашающего вида, но по характеру незлобивый и кроткий. Соседский мальчишка (противный и злой парень) часто дёргал собаку за уши, таскал за хвост, но Шаро изображал рассеянность, великодушно терпел все измывательства и даже ни разу не цапнул мучителя. Можно подумать, что он читал евангелие от Луки, которое учит за зло воздавать только добром.
Однажды окружной ветинспектор вызвал меня в Смолян для доклада. Я сел в свой верный “газик” и покатил в город, а для компании взял на всякий случай ещё более верного Шаро, — мало ли что, в те годы, около Змеицы можно было встретить и медведя. Словом, долго ли, коротко ли, — приехал я в Смолян, нашёл инспектора; он стоял возле ветеринарной лечебницы и разговаривал с каким-то служащим лесничества. Схожу я с “газика” и помогаю Шаро выбраться на землю. Разве мог я знать, что произойдёт! То ли из изумления перед моим лимузином, то ли по какой иной причине на окружного инспектора напал страшный чох; он стоит и чихает, я жду, когда он кончит, чтобы сказать ему: “Будьте здоровы, товарищ инспектор!” и тут мой кроткий, верный пёс ни с того ни с сего бросается на инспектора, как волкодав, — в сущности, он и был волкодавом, — и кусает его. Представляете? Кусает самым настоящим образом, прямо за правую икру! Сам был свидетелем — и всё равно не верится. Видите, как перемена обстановки может повлиять даже на собаку; что же говорить о человеке, в душе которого, как утверждают психологи, дремлют всякие таинственные и тёмные силы!
Итак, когда Аввакум приехал в Рим, он остановился в отеле “Виктор Эммануил” на корсо Витторио Эммануэле, а на следующий день, послушавшись доброго совета, снял меблированную комнату на виа Кола ди Риенцо у синьоры Виттории Ченчи. Как уже известно читателю, у этой синьоры была дочь двадцати лет, самой же хозяйке было около сорока, но выглядела она куда моложе и казалась старшей сестрой собственной дочери. Луиза была тоненькой и по-девичьи угловатой, а Виттория походила на зрелый южный плод, который манит и сам просится в руки. Конечно, это не мой тип женщины, я даже испытываю в душе боязнь перед такими женщинами, но с Аввакумом дело обстояло иначе. Он вообще не испытывал боязни ни перед кем. Однако первая же встреча с Витторией разбередила его душу; он только представился хозяйке и принял приглашение выпить чашку кофе в маленьком холле, который служил и гостиной, и тут же почувствовал, что сердце его как-то болезненно сжалось, а потом наполнилось тревогой.
В соседней комнате Луиза села за пианино готовиться к уроку по музыке. Когда прозвучали первые такты “Маленькой ночной серенады” Моцарта, Аввакум чуть не схватился за сердце. Кто это сказал, что у железного человека не может быть сердца? Должно быть, какой-нибудь невежда. Луиза играла Моцарта, и Аввакум внезапно оказался в Софии, в доме на улице Обориште, где Евгения Маркова, “учительница музыки” Веры Малеевой, отравила отца своей ученицы, знаменитого инженера Владимира Малеева, чтобы добраться до неких документов военно-стратегического значения. Отравительница Евгения Маркова, дочь закоренело буржуазных родителей, любила “Маленькую ночную серенаду” Моцарта и часто играла её у Малеевых.
Дело было в том, что Виттория Ченчи удивительно напоминала Евгению Маркову — зрелой и сладостной красотой, тёмными глазами и глубоким альтом. А Евгения Маркова оставила особый след в душе Аввакума. Я напомню читателю только два эпизода короткой, но волнующей истории их “знакомства”. В первом случае, чувствуя, что Аввакум обо всём догадывается, Евгения подобно некой Клеопатре забралась в его постель, и Аввакум не прогнал её, потому что она ему ужасно нравилась, но, конечно, не позволил ей завладеть пистолетом. До убийства дело не дошло, но между ними, между палачом и жертвой, возникла странная, я бы сказал, печальная близость, которая ничуть не повлияла на неумолимый ход следствия. Во втором эпизоде Аввакум, уже собравший все доказательства, чтобы предать её в руки правосудия и обелить человека, на которого был возведён поклёп, великодушно позволил ей отравиться. В её последние минуты он сидел рядом с ней, говорил о том, какой красивый снег стелется вокруг, и преданно держал её за руку. Эта сцена разыгралась на скамейке у остановки автобуса возле студгородка.
Но Виттория Ченчи не была мстительницей буржуазного класса, как Евгения Маркова; напротив, она сама была жертвой буржуазных мстителей, потому что её муж пал от руки правых террористов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17