- А я статью пишу! - призналась я ей с идиотски-радостным выражением на своем послушном лице. - Про Владимира Сергеевича! Он мне нравится! Мне жалко, что у него так все вышло... Я, конечно, ничего вашего в статью не вставлю, это не надо никому знать, это не главное... А за Чеченца вам ну преогромное спасибо. Зачем он мне? Такой?
- Если тебе от моего разговора вышла польза - это хорошо, - смягчилась бывшая домработница В.С. Михайлова и вдруг добавила. - Только и Михайловым чересчур не обольщайся. Большой писатель, а жадности удивительной. Ну так и все мы не без изъяна. У кого что. Но счет денежкам знал! Знал счет! Да мало ли что мне про него ведомо! Хватит с тебя! Недаром сказано: "Слово серебро, а молчание - золото". Или ты из органов? - женщина нахмурилась. Что-то больно любознательная.
- Да что вы! Я... я журналистка, всего-навсего.
- Тоже профессия для людей обольстительная. От вас, журналистов, чем дальше, тем лучше... Мне сын голову открутит, если узнает, что я тебе столько вывалила под настроение. Иди, иди своей дорогой. А я пойду своей.
Повернулась ко мне спиной. Плотной, прямой, неприступной, и я поняла навязываться бесполезно.
Как добиралась до дому, на чем, с кем здоровалась у подъезда - не помнила. Мозговые извилины прогоняли туда-сюда одну горячую мысль: "Ирина и Андрей-Чеченец - любовники. И настолько яростно вцепились друг в друга, что не смогли удержаться при Михайлове, выдали себя... Значит, Михайлов стал им помехой и врагом. Значит, они вполне могли сговориться... Значит, очень может быть, что Михайлов умер не естественным образом, а..."
Но нет! Это было бы слишком! Четвертый писательский труп за какие-то полгода!
Но никуда не деться от фактов: сначала умирает Владимир Сергеевич, затем - те, чьи фамилии на листочке, прилепленном к кресту на его могиле.
Нестыковка! Если, положим, Ирина и Андрей как-то убили Михайлова из-за своей неодолимой, ослепляющей страсти друг к другу то при чем тут старики Пестряков, Шор и Нина Николаевна?
Другое дело, если бы они стали очевидцами этого убийства... Но, насколько мне известно, их даже на поминки не пригласила молодая вдовица... не сочла нужным... настолько их жизнь была далека от жизни "известного, любимого читателями" В.С. Михайлова...
Испуг и недоговоры бывшей домработницы Владимира Сергеевича тоже ведь о многом говорили...
Я все в этот вечер делала автоматически: ела, мылась, стирала и прочее. Я уже нисколько не сомневалась в том, что в смерти Михайлова было нечто нечистое, незаурядное. Мало ли что он умер от инфаркта! Но кому нынче не известно, что инфаркт тоже можно спровоцировать, капнув в чашку с чаем или кофе некий экстракт...
Вообще, и я не раз убеждалась в этом, человек, одержимый какой-то идеей, способен добиваться своего! Ему, по сути нет преград! Это - чистая правда.
А тут речь идет совсем не о каком-то бредовом пустяке, а о страсти. А страсть - дело лихое, темное, неукротимое. Об этом - почти вся литература, сколько её ни есть.
Существует даже такое выражение - "жертвы страсти", то есть все тут жертвы, и убиенные, и убийцы. Сколько женщин и мужчин, ослепленных страстью, творили жестоких расправ, лишь бы телу дорваться до тела и, грубо говоря, безо всяких помех врубиться в сексуальные забавы? Не о том ли написаны тысячи книг, пьес, стихотворений? Не о том ли говорит осторожный, зависимый взгляд, какой изредка бросала вдовица на стройного, крепкого юношу с профилем Вячеслава Тихонова?
Вон ведь на что решилась мать Гамлета! Позволила во имя страсти убить своего мужа! А эти жутко привычные хроники преступлений в газетах и по телевизору? "Муж застрелил свою жену, приревновав её к соседу...", "Любовник встретил свою любовницу на лестничной площадке и зарубил её топором", "Девушка не предполагала, что за дверью её ждет крайне взвинченный от любви и ревности однокурсник, и засмеялась ему в лицо, когда он потребовал от неё объяснений, где была. Кухонным ножом он нанес ей три смертельные раны, а сам выбросился с девятого этажа".
Бальмонт тоже воспринимал любовь и страсть сродни болезни, гипертрофирующей чувства, обостряющей желания до предела:
Слова любви, не сказанные мною,
В моей душе горят и жгут меня.
О, если б ты была речной волною,
О, если б я был первой вспышкой дня!
Чтоб я, скользнув чуть видимым сияньем.,
В тебя проник дробящийся мечтой,
Чтоб ты, моим блеснув очарованьем,
Жила своей подвижной красотой...
И надо же! Включила телевизор, и сразу напоролась на роковой эпизод, где молодой парень с голым мускулисто-показательным торсом занес ноги над распростертым телом блондинки, смотревшей на него с ненавистью и вызовом. "Ты спала с ним, сука? Ты обманывала меня? Сознавайся!" - требовал он. Она же приподняла голову, плюнула ему в лицо и крикнула: "Люблю его и буду любить! А ты мне противен!"
Перескочила на другой канал. Но и тут "те же страсти роковые, и от судеб спасенья нет". Только на этот раз сцена была как на заказ, точно по теме моих размышлений: старец благородного вида приоткрывает дверь комнаты и видит в постели, в весьма откровенных позах совокупление двух голых молодых тел... Ах, бедненький старичок!
Вообще нынче у нас на теле никакой напряженки со сценами совокупления: то обезьяны спариваются, то муравьеды, то англичане, то собаки, то французы... Да и наши, так сказать, русскоязычные, пошли почем зря изображать прилюдно момент незавершенки полового акта с подвизгами и подвывами.
Да, я брезгливая. Да, выключаю телевизор, если от него разит базаром и потом, а мне охота поесть в свое удовольствие после напряженного трудового дня.
Но тут я приникла к экрану, дожевывая котлету, с огромным интересом дожидаясь, чем дело кончится. А кончилось оно плачевно для элегантного, во фраке, старика, хотя он держал в руке пистолет и целился в парочку, безумствующую голяком. На оранжевом шелке простыней. Девица вскочила и грудью вперед со словами: "Убей меня! Убей! Но прежде посмотри на себя, импотент проклятый! Посмотри на свою вялую сосиску, которую ты выдаешь за мужское достоинство!" Старик растерялся, пистолет дрогнул в его руке, а тут подскочил спортивный, мускулистый молодец и принялся старика душить... Веселенькие дела.... Где-то в Америке на этот раз... в штате Огайо...
С запозданием, верно, умасленная, убаюканная сценой с кошкой, которую изобразил перед окнами электрички привратник-поэт Андрей Мартынов, я вдруг задним числом содрогнулась от мысли, что сидела-ела в непростом доме, а там, где, возможно, было совершено преступление, что все эти возвышенные речи вьюноши насчет жизни и творчества знаменитого Михайлова, а также его наглядно-нежное отношение к кошке, - лишь для отвода глаз.
Так что я узнала там, в Перебелкине, кроме вовсе не обязательных сведений о быте крохоборов, выдававших себя долгое время за интеллигентов, писателей и так далее?
Я узнала, что ничего не узнала, а принесла с собой ещё одну загадку, которую следует приплюсовать к остальным. Значит, надо кое-что проверить и перепроверить, уточнит и переуточнить.
Так как я привыкла делать два, а то и три дела сразу, то села к машинке и, отстукивая план действий, заодно слушала по приемнику никогда не надоедающий цыганский хор с его весельем до неба, и грызла залежавшийся сухарь. Неунывающая беспечность поющих цыган как нельзя кстати подходила к тому, о чем я диктовала сама себе:
1. Сходить на кладбище. Узнать, были ли попытки приклеит опять этот лист.
2. В "Кремлевку", к врачу-терапевту, который лечил М.
3. Люба П. Контакт!
4. Откуда взялся Андрей, точно ли был в Чечне?
5. Разговор с третьей женой М. Софьей.
6. Разговор с четвертой женой М. Натальей.
7. Найти друзей А. Козырева.
Звонок. Дарья:
- Ну как ты там? Есть новое?
- Есть.
- Не расскажешь?
- Потерпи. Потом.
- Ой, Татьяна! Если бы не ты!
- Брось! Мы же друг друга не на помойке нашли! За нами ещё два года детсада "Ягодка"! Или забыла?
- Татьяна, как хорошо, что...
- Ну ещё б! Даже мафиозники радуются что их спасает дружба и ведет их от победы к победе!
- Спасибо тебе... Даже если...
- Стараюсь, чтобы "даже если" не наглело. Гуд бай, бэби!
- Погоди, Татьяна... Послезавтра девять дней, как... Придешь?
- Ладно. Конечно.
- Смотри как время бежит! Кажется, только вчера... а уже...
Но мне так не казалось. Однако отозвалась в лад:
- Да, да... бежит, несется это самое время!
... Кому это в кайф ходить на кладбище? Я к таким никак не принадлежу. На меня этот остановившийся, окаменевший покой действует разлагающе. И без того то и дело теряешь смысл жизни, а тут тебе наглядно, шеренгами крестов и надгробий, показывают, что мало ли что было и есть, а все кончается вечным, однообразным покоем... Происходит, так сказать, неостановимое и достаточно бессмысленное переливание из пустого в порожнее...
Конечно, тем, кто фанатично верит в Христа, или Магомета, или Будду, или ещё в какую-то религиозную догму, - много легче и проще. Потому что сразу и навсегда причисляешь себя к сонму избранных и можешь грешить, а потом каяться, грешить и каяться в полной уверенности, что Господь тебя видит, слышит, жалеет и прощает.
Но у меня нет как нет столь обширных притязаний. Мне как-то неловко навязываться со своими делишками-страстишками кому бы то ни было, а тем более Богу.
Нет, нет, я не заядлая атеистка, я - верю. И Бог присутствует во мне. Это он, так чувствую, заставляет меня совеститься, когда творю что-то не то и не так... У нас с ним свои отношения. И вообще много распространяться на эту тему нельзя. Слишком в се тут тонко, лично... Я люблю, когда мать крестит меня перед сном, чтоб уберечь от напасти. Она после смерти отца стала ходит в церковь, повесила в доме иконы... Она хочет верить, что жизнь после смерти есть, и когда умрет - встретится на том свете со своим любимым Ванечкой...
Я эту её веру не подрываю. Тем более, что мать не из тех новообращенных, которые после крещения возомнили себя праведниками и с фанатичным блеском в глазах требуют от всех близлежащих-сидящих немедленно бежать в церковь и каяться, каяться...
Мне не надо доказывать, что христианство - религия, поддерживающая добродетель, что православие способствует объединению русского народа, что заповеди Христа - учебник нравственности...
Но... но... сторонники ислама убеждены, что их религия куда более "святая", чем все прочие... А верующие евреи равно скептически воспринимают и православие и ислам... Ну и так далее. И сколько же крови пролилось и проливается человечеством из одной жажды доказать, что "наша религия самая-рассамая"...
Обо всем этом я думала, когда ехала на кладбище, где похоронен В. С. Михайлов чтобы узнать, а не повторялись ли попытки приклеить листок с тремя фамилиями к кресту на его могиле.
Бывают дни, когда тебе очень нужна везуха, но она не показывается, видно, сидит где-то и бездельничает. А бывает - везет неизвестно почему.
В этот день мне повезло дважды. Могилу В.С. Михайлова убирала знакомая женщина: подметала вокруг шаркающим веником, общипывала с роз в банке пожухлые лепестки и вялые листья... Подняла на меня тихие глаза, без раздражения ответила на мой вопрос:
- Нет, девушка, никто давно не клеил эту бумажку. Отдирать её уж так нелегко было! Что ты! Я и кипяток лила, и ножом скоблила... Еле-еле! А теперь хорошо, никто не хулюганит...
Я пошла, было, назад. Но дорогу мне преградила каталка с гробом. За нею брели буквально два человека, не считая могильщиков. В гробу белело худое, с вдавленными щеками, лицо пожилого человека.
Гроб проехал, а кладбищенская служащая сообщила мне с печалью в голосе:
- Опять писателя повезли. Опять бедного. Сколько их поумирало в эту зиму и весну - не перечесть прямо!
- А почему вы решили, что это писатель?
- Потому что ихний похоронщик за гробом идет, его у нас все знают, Михаил Маркович, вон тот, что повыше и седой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69