От волнения, надо полагать.
— Зуммер был обычный? — спросил я. — Или, может быть, такие были короткие, прерывистые звонки?
На лбу мадам Поляковой собрались складки — признак напряженного раздумья. Я представил себе, как она, с поварешкой в одной руке и с орущей Санькой в другой, прямо из кухни бежит к телефону, и догадался о неуместности последнего из моих вопросов. Какой там, к черту, зуммер! Тут бы успеть добежать и ничего не уронить по дороге.
— Не помню я уж про звонки, — откликнулась Софья Павловна. — Вроде обычные. Или может эти… прерывистые. У Саньки тогда зубы болели. Визгу было на весь дом.
Услышав свое имя, Санька добросовестно защелкала зубами, уже свободными от конфеты.
— Больше не болят, не болят! — встряла она во взрослый разговор. — Орехи даже могу лопать…
— Цыц! — скомандовала хозяйка. — Разговорилась тут. Орехи ей подавай, на блюдечке… Я ей тогда полоскание заваривала, из трав, — сообщила Софья Павловна уже мне. — С утра у плиты торчала, как проклятая…
Разговор о соседкином отъезде незаметно уплывал куда-то — в сторону. Мне пришлось не очень деликатно вернуть эту заботливую мамашу к интересующей меня теме. Мое воодушевление, возникшее было при упоминании фамилии Лебедев, успело куда-то улетучиться. Не нравился мне этот человек-невидимка. И звонки не нравились, и игры в прятки.
— Давайте по порядку, — предложил я. — Итак, он позвонил… неважно откуда, но позвонил. И попросил к телефону гражданку Селиверстову. Дальше что было?
В ходе дальнейших моих расспросов выяснилось следующее. Поговорив по телефону с Лебедевым, гражданка Селиверстова О.Д. засуетилась, засобиралась и на прямо поставленный гражданкой Поляковой С.П. вопрос, куда это Ольгуша намылилась, был получен прямой ответ про Алма-Ату. (Родичи у нее там какие-то, — кратко пояснила Софья Павловна. — Седьмая вода на киселе, но о-о-чень богатые…) Причем, про эту самую Алма-Ату, столицу Казахстана, гражданка Селиверстова объявила, по меньшей мере, раз двадцать. Как будто опасалась, что соседка позабудет название города или, может, сама боялась позабыть. Столько же раз, оказывается, было повторено и про то, что едет она совместно с Валентином и тот, дескать, уже прибыл в Саратов и ждет. Во время сборов Валентин еще неоднократно звонил и, как показалось Софье Павловне, даже здесь мелькал, чуть ли не укладывал вещи. Правда, в суматохе сама мадам Полякова его так и не видела. И, как выясняется, не она одна: глазастая Санька тоже почему-то дядю Валю не углядела…
— Но он был здесь, он точно был… — прибавила Софья Павловна под конец своего сумбурного рассказа. В голосе ее, правда, уже чувствовалось некое сомнение. Будто бы она сама не вполне доверяла собственным словам. — Точно ведь был… Ольга сама сказала, что был…
— Итак, он был или Ольга сказала, что был? — поинтересовался я. — Хотелось бы все-таки знать поточнее.
— Да не помню я уже! — раздраженно произнесла мадам Полякова. — Вроде был. Говорю же — зубы у Саньки болели…
— Ясненько, — пробормотал я, хотя никакой ясности у меня еще не было и в помине. — А адрес свой алма-атинский оставила она?
— Пока вроде нет, — ответствовала Софья Павловна. — Сказала, что, пока не устроится, писать ей можно на Главпочтамт, до востребования.
— Ага, — кивнул я. — Так, может быть, вы фамилию этих ее алма-атинских родичей знаете? Или там слышали случайно…
Госпожа Полякова честно наморщила свой лоб. Вернее, лобик.
— Сафроновы, — проговорила она наконец. Это было уже кое-что. Тем не менее я счел нужным переспросить:
— Точно Сафроновы?
— Точно, — обнадежила меня хозяйка. — Или Сафаровы.
Вероятно, лицо мое в этот момент разговора страдальчески перекосилось, потому что несколько минут после этого Софья Павловна говорила со мною участливым тоном, как с человеком, отягощенным каким-либо недугом. Должно быть, такую мину на своей мордочке носила малолетняя Санька, когда мучилась зубами.
— Сафроновы или Сафаровы?! — выдохнул я, стараясь, чтобы мой голос не сорвался на крик.
— Сафроновы или Сафаровы, — успокаивающим тоном произнесла мадам Полякова. — Точно, одно из двух. В крайнем случае Сухаревы. Но, по-моему, все же не Сухаревы. Такая вот фамилия, нерусская.
Я сделал глубокий вдох. Потом выдох. Вдох — выдох, вдох — выдох. Гимнастика для нервов по системе йогов. В какую-то секунду мне почудилось, будто Софья Павловна тонко надо мною издевается. На мгновение я даже остро пожалел о своей травоядности; секундный позыв немедленно заорать дурным голосом и пальнуть из своего «Макарова» в потолок мне удалось быстро ликвидировать. За каких-то несчастных пять-шесть вдохов-выдохов. Хорошую гимнастику придумали индусы.
— Сафроновы, получается, — нерусская фамилия? — медленно-медленно прошептал я.
— Да ведь не Ивановы же! — убежденно ответила мне мадам Полякова. — Татары, надо полагать. Какая там нация в Алма-Ате проживает?
Софья Павловна отнюдь не издевалась надо мной. И бестолочью она, судя по всему, тоже не была. Просто-напросто ей было наплевать на все, что выходило за пределы ее дома, ее кухни, ее детей. Она даже честно соглашалась помочь хмырю из ГБ. И помогала, чем могла. Я вдруг посочувствовал лично не знакомому мне товарищу Бабушкину. Кажется, я начинал догадываться, за каким чертом этот сосед прикупил себе саблю и сдернул отсюда подальше…
— Хорошо, — проговорил я после некоторой паузы. — Подведем итоги. Значит, Селиверстова с Лебедевым уехали в Алма-Ату. Но Лебедева в этот его приезд сюда вы сами не видели. И адреса их теперешнего, в Алма-Ате, вы не знаете. И фамилию родственников тамошних вы не помните… Но хоть за название города вы ручаетесь?
— Что я, дура какая-нибудь?! — возмутилась мадам Полякова. — Ольгуша и на бумажке все написала, чтобы я не забыла… — С этими словами она выдернула из-за спины Саньку и приказала: — Ну-ка, неси дяде ту бумажку, которую баба Оля нам оставила! Мигом!
Санька с радостным взвизгом выскочила из кухни и умчалась. Послышались треск, звон, что-то покатилось по полу и посыпалось, но в конце концов довольная девчонка вновь появилась на кухне, держа в руках замурзанный клочок.
Я осторожно, как музейный экспонат, взял бумажку. На ней действительно было написано: Алма-Ата, Главпочтамт. До востребования. Селиверстовой О.Д. (для Лебедева В.Д.). Почерк был мелкий, аккуратный.
Вытащив из кармана блокнот, я печатными буквами переписал этот, с позволения сказать, адрес на отдельный листок. Листок протянул Софье Павловне, а оригинал припрятал. Пусть лучше хранится у меня. Плохонькая, да улика.
— Ладно, — произнес я, стараясь не слишком выказывать хозяйке своей досады столь ничтожным результатом переговоров. — Спасибо вам за помощь. Вы сообщили мне очень ценные сведения.
Мадам Полякова засмущалась, но потом спохватилась. С большим запозданием она вспомнила, что с КГБ следует держать ухо востро.
— А чего это вы Ольгушу с Валей ищете? — с тревогой осведомилась она. — Уж не случилось ли, часом, с ними чего-нибудь?
Я придал своей физиономии строго официальное выражение.
— Потому и ищем, чтобы не случилось, — авторитетно заверил я. Кстати, это было чистейшей правдой. Во всяком случае, по отношению к Лебедеву. Я искренне надеялся отыскать его раньше, чем это сумеют сделать другие. Кто-то вроде блондинчика с рукастым.
Моя туманная формулировка вполне устроила Софью Павловну.
— Ну, и слава Богу, — певуче проговорила она. — Хорошие ведь люди, что Ольга, что Валентин. Только, жаль, невезучие. И сынок их, Юраша, сгорел совсем молоденьким…
Я сочувственно кивнул. Из разговора с Селиверстовым-мавзолейщиком я уже знал, что сын Ольги Денисовны умер рано. И, по убеждению хранителя мумии, произошло это вследствие недостатка отцовской заботы.
— …И внучок их, Петруша, сиротинушка, пошел по кривой дорожке…
На секунду я оторопел. Ни о каком внуке, тем более выбравшем кривую дорожку, я и понятия не имел. До сих пор я был убежден, что сын Ольги Денисовны и Валентина Дмитриевича ушел из жизни в том нежном возрасте, когда еще трудно завести своих детей.
— Постойте-ка, Софья Павловна, — я попытался собраться с мыслями. Появление внука придавало всей истории новый поворот. — Какой еще Петруша? Разве этот Юраша не умер молодым?
Мадам Полякова всплеснула руками:
— Ой, батюшки, заговорилась я! Просила ведь меня Ольгушка, умоляла: о внуке — ни слова! Совсем забыла, голова дырявая…
— О внуке — ни слова! — важно надувая щечки, повторила, как магическое заклинание, Санька. И, передразнивая кого-то, унылым свистящим шепотом зашелестела, набирая темп: — Никому не говори, Софа, никому не говори, Софа, никому-никому-никому-никому-никому…
— Заткнись, паршивка! — крикнула мадам Полякова и попыталась по привычке заткнуть Саньку подзатыльником. Однако девчонка уже была начеку, и потому легко увернулась от материнской ладони, вскочила на стол, затем перемахнула на кухонный шкаф. Оттуда эта обезьянка важно произнесла все тем же шепотом, с легким завыванием в голосе:
— Вопрос жизни и смерти!
Вслед за этим Санька сбросила со шкафа запыленную жестяную миску, которая со свистом пронеслась над нашими головами и улетела в кухню номер один. Звон и грохот подтвердил прицельность попадания. Совершив эту диверсию, мартышка Санька ускакала. Подпольщики в книгах про гражданскую войну, насколько я помню, уходили к Котовскому огородами. Санька же удирала исключительно шкафами. С одного на другой, с другого на третий. И — на волю, в пампасы!
— Вот я тебе ухи-то надеру! — запоздало крикнула вслед Тарзанке донельзя огорченная Софья Павловна. Но угрозы ее могли услышать теперь только кухонные шкафы да я.
Когда вопли и грохот кастрюль стихли, я сказал:
— Значит, внука их зовут Петром. Я правильно вас понял?
На мадам Полякову жалко было смотреть. В кои-то веки ей доверили настоящий секрет и упросили хранить от посторонних. И вот пришел посторонний любопытный тип и все сразу узнал.
— Документы покажите, — мрачно заявила мне Софья Павловна. — Может, вы не оттуда, откуда сказали.
Я немедленно показал свою книжечку.
— Софья Павловна, — увещевающим тоном обратился я к хозяйке, пока та ожесточенно изучала мой документ. — Ведь и правда речь идет о жизни и смерти. Кто-то охотится за Валентином и за Ольгой, и если мы их не защитим — никто не защитит.
Разумеется, я немного слукавил. На самом деле, у меня не было никаких данных о том, что кто-то и впрямь охотится за Селиверстовой. Зато Лебедев — уж точно в опасности. Судя по всему, кто-то очень старался пополнить им мертвую компанию Фролова и Григоренко. Черт побери, как много вокруг меня последнее время этих иксов и игреков! Слишком много, перебор. Кто-то нанимает блондинчика и рукастого. Кто-то убивает Машу Бурмистрову. Кто-то отправляет телефонограмму, благодаря которой меня чуть не превращают в решето… Не арифметика, а чуть ли не высшая математика! Задача со многими неизвестными… Или все-таки с немногими? Но тогда все еще больше запутывается.
Мадам Полякова вернула, наконец, мне мои корочки и недовольным голосом произнесла:
— Ну, внука Петрушей зовут. А вообще-то я мало что знаю…
Теперь каждое слово приходилось вытягивать из нее клещами. В результате многочисленных моих понуканий и мадам-поляковских отнекиваний я стал счастливым обладателем весьма скупой информации о судьбе потомства Селиверстовой-Лебедева.
Юрий, сын Валентина Дмитриевича и Ольги Денисовны, родился в годы войны и действительно умер от пневмонии. Но только не во младенчестве, как я думал, а уже в середине 60-х, успев подарить бабушке внука. Дедушки Вали тогда как раз поблизости не было — он занимался своею физикой в столице, временно забыв о своей первой любви (эту часть истории лебедевской подлости я уже слышал в изложении Селиверстова-из-мавзолея).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Зуммер был обычный? — спросил я. — Или, может быть, такие были короткие, прерывистые звонки?
На лбу мадам Поляковой собрались складки — признак напряженного раздумья. Я представил себе, как она, с поварешкой в одной руке и с орущей Санькой в другой, прямо из кухни бежит к телефону, и догадался о неуместности последнего из моих вопросов. Какой там, к черту, зуммер! Тут бы успеть добежать и ничего не уронить по дороге.
— Не помню я уж про звонки, — откликнулась Софья Павловна. — Вроде обычные. Или может эти… прерывистые. У Саньки тогда зубы болели. Визгу было на весь дом.
Услышав свое имя, Санька добросовестно защелкала зубами, уже свободными от конфеты.
— Больше не болят, не болят! — встряла она во взрослый разговор. — Орехи даже могу лопать…
— Цыц! — скомандовала хозяйка. — Разговорилась тут. Орехи ей подавай, на блюдечке… Я ей тогда полоскание заваривала, из трав, — сообщила Софья Павловна уже мне. — С утра у плиты торчала, как проклятая…
Разговор о соседкином отъезде незаметно уплывал куда-то — в сторону. Мне пришлось не очень деликатно вернуть эту заботливую мамашу к интересующей меня теме. Мое воодушевление, возникшее было при упоминании фамилии Лебедев, успело куда-то улетучиться. Не нравился мне этот человек-невидимка. И звонки не нравились, и игры в прятки.
— Давайте по порядку, — предложил я. — Итак, он позвонил… неважно откуда, но позвонил. И попросил к телефону гражданку Селиверстову. Дальше что было?
В ходе дальнейших моих расспросов выяснилось следующее. Поговорив по телефону с Лебедевым, гражданка Селиверстова О.Д. засуетилась, засобиралась и на прямо поставленный гражданкой Поляковой С.П. вопрос, куда это Ольгуша намылилась, был получен прямой ответ про Алма-Ату. (Родичи у нее там какие-то, — кратко пояснила Софья Павловна. — Седьмая вода на киселе, но о-о-чень богатые…) Причем, про эту самую Алма-Ату, столицу Казахстана, гражданка Селиверстова объявила, по меньшей мере, раз двадцать. Как будто опасалась, что соседка позабудет название города или, может, сама боялась позабыть. Столько же раз, оказывается, было повторено и про то, что едет она совместно с Валентином и тот, дескать, уже прибыл в Саратов и ждет. Во время сборов Валентин еще неоднократно звонил и, как показалось Софье Павловне, даже здесь мелькал, чуть ли не укладывал вещи. Правда, в суматохе сама мадам Полякова его так и не видела. И, как выясняется, не она одна: глазастая Санька тоже почему-то дядю Валю не углядела…
— Но он был здесь, он точно был… — прибавила Софья Павловна под конец своего сумбурного рассказа. В голосе ее, правда, уже чувствовалось некое сомнение. Будто бы она сама не вполне доверяла собственным словам. — Точно ведь был… Ольга сама сказала, что был…
— Итак, он был или Ольга сказала, что был? — поинтересовался я. — Хотелось бы все-таки знать поточнее.
— Да не помню я уже! — раздраженно произнесла мадам Полякова. — Вроде был. Говорю же — зубы у Саньки болели…
— Ясненько, — пробормотал я, хотя никакой ясности у меня еще не было и в помине. — А адрес свой алма-атинский оставила она?
— Пока вроде нет, — ответствовала Софья Павловна. — Сказала, что, пока не устроится, писать ей можно на Главпочтамт, до востребования.
— Ага, — кивнул я. — Так, может быть, вы фамилию этих ее алма-атинских родичей знаете? Или там слышали случайно…
Госпожа Полякова честно наморщила свой лоб. Вернее, лобик.
— Сафроновы, — проговорила она наконец. Это было уже кое-что. Тем не менее я счел нужным переспросить:
— Точно Сафроновы?
— Точно, — обнадежила меня хозяйка. — Или Сафаровы.
Вероятно, лицо мое в этот момент разговора страдальчески перекосилось, потому что несколько минут после этого Софья Павловна говорила со мною участливым тоном, как с человеком, отягощенным каким-либо недугом. Должно быть, такую мину на своей мордочке носила малолетняя Санька, когда мучилась зубами.
— Сафроновы или Сафаровы?! — выдохнул я, стараясь, чтобы мой голос не сорвался на крик.
— Сафроновы или Сафаровы, — успокаивающим тоном произнесла мадам Полякова. — Точно, одно из двух. В крайнем случае Сухаревы. Но, по-моему, все же не Сухаревы. Такая вот фамилия, нерусская.
Я сделал глубокий вдох. Потом выдох. Вдох — выдох, вдох — выдох. Гимнастика для нервов по системе йогов. В какую-то секунду мне почудилось, будто Софья Павловна тонко надо мною издевается. На мгновение я даже остро пожалел о своей травоядности; секундный позыв немедленно заорать дурным голосом и пальнуть из своего «Макарова» в потолок мне удалось быстро ликвидировать. За каких-то несчастных пять-шесть вдохов-выдохов. Хорошую гимнастику придумали индусы.
— Сафроновы, получается, — нерусская фамилия? — медленно-медленно прошептал я.
— Да ведь не Ивановы же! — убежденно ответила мне мадам Полякова. — Татары, надо полагать. Какая там нация в Алма-Ате проживает?
Софья Павловна отнюдь не издевалась надо мной. И бестолочью она, судя по всему, тоже не была. Просто-напросто ей было наплевать на все, что выходило за пределы ее дома, ее кухни, ее детей. Она даже честно соглашалась помочь хмырю из ГБ. И помогала, чем могла. Я вдруг посочувствовал лично не знакомому мне товарищу Бабушкину. Кажется, я начинал догадываться, за каким чертом этот сосед прикупил себе саблю и сдернул отсюда подальше…
— Хорошо, — проговорил я после некоторой паузы. — Подведем итоги. Значит, Селиверстова с Лебедевым уехали в Алма-Ату. Но Лебедева в этот его приезд сюда вы сами не видели. И адреса их теперешнего, в Алма-Ате, вы не знаете. И фамилию родственников тамошних вы не помните… Но хоть за название города вы ручаетесь?
— Что я, дура какая-нибудь?! — возмутилась мадам Полякова. — Ольгуша и на бумажке все написала, чтобы я не забыла… — С этими словами она выдернула из-за спины Саньку и приказала: — Ну-ка, неси дяде ту бумажку, которую баба Оля нам оставила! Мигом!
Санька с радостным взвизгом выскочила из кухни и умчалась. Послышались треск, звон, что-то покатилось по полу и посыпалось, но в конце концов довольная девчонка вновь появилась на кухне, держа в руках замурзанный клочок.
Я осторожно, как музейный экспонат, взял бумажку. На ней действительно было написано: Алма-Ата, Главпочтамт. До востребования. Селиверстовой О.Д. (для Лебедева В.Д.). Почерк был мелкий, аккуратный.
Вытащив из кармана блокнот, я печатными буквами переписал этот, с позволения сказать, адрес на отдельный листок. Листок протянул Софье Павловне, а оригинал припрятал. Пусть лучше хранится у меня. Плохонькая, да улика.
— Ладно, — произнес я, стараясь не слишком выказывать хозяйке своей досады столь ничтожным результатом переговоров. — Спасибо вам за помощь. Вы сообщили мне очень ценные сведения.
Мадам Полякова засмущалась, но потом спохватилась. С большим запозданием она вспомнила, что с КГБ следует держать ухо востро.
— А чего это вы Ольгушу с Валей ищете? — с тревогой осведомилась она. — Уж не случилось ли, часом, с ними чего-нибудь?
Я придал своей физиономии строго официальное выражение.
— Потому и ищем, чтобы не случилось, — авторитетно заверил я. Кстати, это было чистейшей правдой. Во всяком случае, по отношению к Лебедеву. Я искренне надеялся отыскать его раньше, чем это сумеют сделать другие. Кто-то вроде блондинчика с рукастым.
Моя туманная формулировка вполне устроила Софью Павловну.
— Ну, и слава Богу, — певуче проговорила она. — Хорошие ведь люди, что Ольга, что Валентин. Только, жаль, невезучие. И сынок их, Юраша, сгорел совсем молоденьким…
Я сочувственно кивнул. Из разговора с Селиверстовым-мавзолейщиком я уже знал, что сын Ольги Денисовны умер рано. И, по убеждению хранителя мумии, произошло это вследствие недостатка отцовской заботы.
— …И внучок их, Петруша, сиротинушка, пошел по кривой дорожке…
На секунду я оторопел. Ни о каком внуке, тем более выбравшем кривую дорожку, я и понятия не имел. До сих пор я был убежден, что сын Ольги Денисовны и Валентина Дмитриевича ушел из жизни в том нежном возрасте, когда еще трудно завести своих детей.
— Постойте-ка, Софья Павловна, — я попытался собраться с мыслями. Появление внука придавало всей истории новый поворот. — Какой еще Петруша? Разве этот Юраша не умер молодым?
Мадам Полякова всплеснула руками:
— Ой, батюшки, заговорилась я! Просила ведь меня Ольгушка, умоляла: о внуке — ни слова! Совсем забыла, голова дырявая…
— О внуке — ни слова! — важно надувая щечки, повторила, как магическое заклинание, Санька. И, передразнивая кого-то, унылым свистящим шепотом зашелестела, набирая темп: — Никому не говори, Софа, никому не говори, Софа, никому-никому-никому-никому-никому…
— Заткнись, паршивка! — крикнула мадам Полякова и попыталась по привычке заткнуть Саньку подзатыльником. Однако девчонка уже была начеку, и потому легко увернулась от материнской ладони, вскочила на стол, затем перемахнула на кухонный шкаф. Оттуда эта обезьянка важно произнесла все тем же шепотом, с легким завыванием в голосе:
— Вопрос жизни и смерти!
Вслед за этим Санька сбросила со шкафа запыленную жестяную миску, которая со свистом пронеслась над нашими головами и улетела в кухню номер один. Звон и грохот подтвердил прицельность попадания. Совершив эту диверсию, мартышка Санька ускакала. Подпольщики в книгах про гражданскую войну, насколько я помню, уходили к Котовскому огородами. Санька же удирала исключительно шкафами. С одного на другой, с другого на третий. И — на волю, в пампасы!
— Вот я тебе ухи-то надеру! — запоздало крикнула вслед Тарзанке донельзя огорченная Софья Павловна. Но угрозы ее могли услышать теперь только кухонные шкафы да я.
Когда вопли и грохот кастрюль стихли, я сказал:
— Значит, внука их зовут Петром. Я правильно вас понял?
На мадам Полякову жалко было смотреть. В кои-то веки ей доверили настоящий секрет и упросили хранить от посторонних. И вот пришел посторонний любопытный тип и все сразу узнал.
— Документы покажите, — мрачно заявила мне Софья Павловна. — Может, вы не оттуда, откуда сказали.
Я немедленно показал свою книжечку.
— Софья Павловна, — увещевающим тоном обратился я к хозяйке, пока та ожесточенно изучала мой документ. — Ведь и правда речь идет о жизни и смерти. Кто-то охотится за Валентином и за Ольгой, и если мы их не защитим — никто не защитит.
Разумеется, я немного слукавил. На самом деле, у меня не было никаких данных о том, что кто-то и впрямь охотится за Селиверстовой. Зато Лебедев — уж точно в опасности. Судя по всему, кто-то очень старался пополнить им мертвую компанию Фролова и Григоренко. Черт побери, как много вокруг меня последнее время этих иксов и игреков! Слишком много, перебор. Кто-то нанимает блондинчика и рукастого. Кто-то убивает Машу Бурмистрову. Кто-то отправляет телефонограмму, благодаря которой меня чуть не превращают в решето… Не арифметика, а чуть ли не высшая математика! Задача со многими неизвестными… Или все-таки с немногими? Но тогда все еще больше запутывается.
Мадам Полякова вернула, наконец, мне мои корочки и недовольным голосом произнесла:
— Ну, внука Петрушей зовут. А вообще-то я мало что знаю…
Теперь каждое слово приходилось вытягивать из нее клещами. В результате многочисленных моих понуканий и мадам-поляковских отнекиваний я стал счастливым обладателем весьма скупой информации о судьбе потомства Селиверстовой-Лебедева.
Юрий, сын Валентина Дмитриевича и Ольги Денисовны, родился в годы войны и действительно умер от пневмонии. Но только не во младенчестве, как я думал, а уже в середине 60-х, успев подарить бабушке внука. Дедушки Вали тогда как раз поблизости не было — он занимался своею физикой в столице, временно забыв о своей первой любви (эту часть истории лебедевской подлости я уже слышал в изложении Селиверстова-из-мавзолея).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59