Однако и молчать долго было бы опасно. В любую минуту он мог приблизиться и проверить, крепко ли я привязан. Вдох — выдох, вдох — выдох… Надо спросить еще что-нибудь, раз он пока расположен поговорить. Ну, например…
— А зачем вам бомба эта, Юлий? — спросил я. Вместо ответа Партизан Маковкин залез в карман, вытащил свернутую в несколько раз какую-то цветную бумажку, развернул и издали показал мне.
— Вот она, красота, — торжественно произнес он. Я напряг зрение и увидел, что Юлий держит в руках страницу из газеты, наподобие «Собеседника». А на ней — несколько ярких картинок, исполненных в самой реалистической манере.
Фантазия живописца была небогатой. Ядерный гриб над американским Капитолием. Ядерный гриб над Эйфелевой башней. Над Тауэром. Над Колизеем. И самая большая репродукция — грибовидное облако, взметнувшееся над Красной площадью. Подробности издали я не увидел, но все было понятно уже и так. Колизей и Тауэр были далеко, а Красная площадь — вот она!
— Американский художник, — благоговейно прошептал Юлий. — Гений. Вот кто бы меня понял. Одного он только не догадался: надо быть внутри. Свидетелей будет миллионы, а внутри — только счастливцы. И из них мы двое, вырастившие этот цветок…
От таких слов меня пробрал озноб.
— Юлий, — попытался я образумить впавшего в транс Партизана. — Если бомба взорвется, мы ведь тоже погибнем, понимаете? И я, и вы сами…
— Прекрасная смерть, — торжественно сказал Юлий. — Не пугайтесь, это доли секунды. Превратимся в пар. А наши души, воспарив над взрывом, увидят все великолепие ядерного распада. Я прочитал в одной книжке…
Судя по дальнейшему пересказу, книжка сильно смахивала на Откровения Иоанна Богослова. Дурдом, мрачно подумал я. Каждый лезет не в свое дело. Визажисты готовят перевороты, официанты пролезают в Сияющие Лабриолы, а милицейские капитаны толкуют «Апокалипсис», намереваясь под этим соусом взорвать пол-Москвы. И только я, капитан Минбеза Макс Лаптев, занимаюсь своим прямым делом: лежу на больничной каталке, слушаю бред и пытаюсь отвязаться. Видимо, и я тоже — псих. Веселая компания, прими меня, прими.
— Юлий, — сделал я последнюю попытку воззвать к остаткам его разума. — Но что, если никакой бессмертной души у человека нет? Что тогда?
Чего-чего, а религиозного фанатизма у моего напарничка вовсе не обнаружилось.
— Может, и нет души, — легко согласился он. — Но какая разница? Красота-то останется. — Он бережно сложил свою вырезку из газеты и снова спрятал где-то на груди. — И я, маленький ничтожный человек, сделаю это…
Он вдруг очень внимательно поглядел на меня. Радостная мина на его лице показалась мне на мгновение приклеенной маской.
— Вы думаете, я псих, — полувопросительно-полуутвердительно сказал он. — Псих вроде того, что мы поймали в восемьдесят втором, да?
Я не ответил. Рука моя была почти свободна, я берег силы.
— Это неправда, — сообщил мне Юлий. — Я не псих. У того типа ничего не было, он все придумывал. А у меня — есть.
Он погладил стенку как-то особенно бережно.
— В школе меня дразнили малявкой, клопом, гномиком. Они у меня всегда все отнимали… Мои бенгальские огни! Хлопушки! Я пошел в милицию, чтобы сам все у всех отнимать… — Радостная улыбка то и дело превращалась в болезненную гримасу. — И вот, наконец, я отнял у них. Очень Большую Хлопушку! И я сам дерну за веревочку!
Он отошел от стенки и очень спокойно прикинул расстояние от полу до кнопки. Потом он осмотрелся в поисках подставки. Я тем временем судорожно старался высвободить руку. Осталось совсем немного.
— Пожалуй, я возьму вот это, — сам себе сказал Юлий и взялся за вторую каталку. Пыхтя, он приподнял ее край, и старик Лебедев сполз на пол. — Молодец, — сам себя похвалил Юлий и уже вознамерился подкатить свободную больничную каталку к стене.
И тут он укоризненно проговорил:
— Ай-яй-яй!
Я и опомниться не успел, как Юлий снова ловко прикрутил к каталке мою руку, которую мне только что удалось почти освободить. Заодно он проверил и остальные путы и удовлетворенно кивнул: — Вот теперь полный порядок. Отвязаться хотел капитан, надо же!
Вероятно, у меня стал такой смешной вид, что Юлий не преминул добавить:
— Не сердитесь, Максим Анатольевич. Я все сделаю как надо.
Надеюсь, что нет, подумал я про себя, наблюдая, как Юлий ловко встает на каталку и, балансируя, подбирается к кнопке.
Подобрался, глубоко вздохнул и сказал:
— Поехали!
Юрием Гагариным он себя, что ли, в этот момент вообразил? Чужая душа — потемки, как говорил Конфуций. Особенно если ее нет.
Палец Партизана коснулся кнопки.
Нажал.
Ничего не произошло.
— Развяжите меня, Юлий, — устало попросил я. — Видите, вы добились своего, взорвали бомбу… мы уже на небесах. Развяжите мою бессмертную душу, раз все кончено.
Юлий соскочил с каталки. Лицо его потемнело, он сердито погрозил мне кулаком.
— Какого черта? — крикнул он. Затем лицо его прояснилось и засияло ярче прежнего. — Я вспомнил! — он радостно потер руки. — Ну, конечно, чтобы заработал аварийный генератор, надо вырубить основное питание. Правильно?
— Понятия не имею, — откликнулся я. — Я вам не электромонтер.
— Не скромничайте, Максим Анатольевич, не скромничайте, — Юлий обнаружил, наконец, два больших рубильника, попытался дотянуться, не смог и стал подкатывать к ним свою лестницу-каталку. — Ваш ученый спор с товарищем Лебедевым я, правда, слушал не с начала… — бормотал он на ходу, — но ваша версия мне понравилась… Обесточивают мумию, включается аварийное питание и… — Юлий уцепился за самый большой рубильник и повис на нем, как обезьянка.
— Смотрите не упадите, — посоветовал я, ощущая странное спокойствие. Кто-то зашевелился внизу, рядом с моей каталкой. Или воскрес Сокольский, или, что вернее, очнулся старик Лебедев. Ну, слава Богу!
— Не упаду-у-у! — На последнем «у-у» Юлия рубильник под его тяжестью сдвинулся с мертвой точки. Верхние лампы, ярко вспыхнув, погасли, а через несколько секунд тускло зажглись снова. Одновременно с этим за стеной генераторного зала глухо заработали какие-то механизмы… Но не в том месте, где висел жестяной череп.
Юлий Маковкин, капитан МУРа, он же террорист по прозвищу Партизан, все еще держался за рубильник, мутным взором уставившись на плафоны.
— Это… почему?… — захныкал он. — Я все сделал… правильно…
— Правильно, — успокоил его я. — Отключили основное питание, включилось резервное, бомба взорвалась, мы уже на небесах… Развяжите меня, какого черта вам еще надо?
Кто-то осторожно тронул узел, потом вцепился в него. Нет, это вовсе не Юлий снизошел к моей просьбе. Бывший напарничек все еще стоял, раскорячившись, на каталке и держался за рубильник. А вот освобождал меня старик Лебедев — в меру своих старческих сил, медленно, но мне грех было жаловаться. Через каких-то пару минут руки мои и ноги были свободны.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я у Лебедева.
— Как человек, которого сильно стукнули по голове, — подумав, ответил Валентин Дмитриевич.
— Идти можете?
— Попробую…
— Тогда позовите сюда людей, — попросил я Лебедева. — Тут кое-что успело произойти, пока вы… пока вас…
Старик показал себя молодцом.
— Я уже заметил, — только и сказал он, мельком глянул на трупы мордоворотов, а потом заковылял к выходу из зала. Разминая на ходу руки и ноги, я подошел к Юлию. Тот по-прежнему висел на рубильнике и громко хныкал. Никто бы не подумал, что этот маленький человечек всего каких-то несколько минут назад намеревался испепелить половину Москвы — просто так, для эстетического удовольствия.
Я обыскал Маковкина и перво-наперво сунул себе за пояс Юлиев пистолет с глушителем. В карманчике пиджака нашлась и пара наручников, и я нацепил браслеты на руки Партизана. И только потом обхватил его и, как кукл, поставил на пол.
— Я все сделал правильно… правильно… — тоненько ныл несчастный Партизан. — Не было никакой ошибки…
— Не было, — не стал спорить я. — Кроме одной.
— Какой?! — Юлий отчаянно дернул меня за рукав. В наручниках делать это было неудобно, и я легко высвободился.
— Вы забыли про шестьдесят первый год… Тогда Никита Сергеевич очень воевал с культом и клялся в любви к ленинским нормам…
— При чем тут год?! — отчаянно взвизгнул Маковкин. — При чем тут Хрущев?! Ведь Кукурузник точно не нашел ее.
Я испытал сильное и острое желание оставить все его вопросы без ответа. Пусть бы помучился. Это отравило бы ему остаток его дней.
— При чем?! — не отставал Маковкин. Он был убийцей, психопатом, террористом… но он все-таки был моим напарником и спасал меня. Следовало быть благодарным, и я объяснил.
Юлия Маковкина подвела торопливость. До сих пор он продумывал все мелочи, но в последний момент пошел ва-банк, не выяснив одной существенной детали. Той самой, которую Лебедев узнал в свое время от своего родственника, Константина Селиверстова. Той, что позволяла ему молчать многие годы, не опасаясь случайной катастрофы.
Хрущев любил Владимира Ильича в три раза больше, чем Сталин. И делал все, чтобы доказать эти чувства.
Бомба в мавзолее по-прежнему была. И ее действительно должен был приводить в действие аварийный генератор. И двадцать девять умельцев были уничтожены в один день — из-за того, что знали эту тайну.
Но в шестьдесят первом году, сразу после выноса Сталина из мавзолея, в усыпальнице Ильича был сделан ремонт и обновлено оборудование. Из Германии прибыл контейнер с тремя новенькими аварийными генераторами, которые и были размещены в генераторном зале.
Инженеры не стали трогать старый, громоздкий и, видимо, ненадежный генератор, оставшийся здесь со сталинских времен. Просто отключили его. Табличку с черепом и словом «Опасно» хотели даже снять, но она была приклепана на совесть, и ее оставили. Пусть ржавеет.
Вместо эпилога
20 сентября 1993 года Москва
Генерал Голубев был сама любезность.
— А, Макс, заходи, — улыбаясь, проговорил он. — Как отдохнул?
— Ничего, — сдержанно ответил Лаптев. — Нормально…
— Наши ребята все тебе прямо иззавидовались, — доверительно продолжал генерал. — Они в Москве куковали, в кабинетах, а ты все лето плюс бархатный сезон…
— Я в отпуск не просился, — заметил Лаптев. Так, между прочим.
Генерал замахал руками:
— Помню, помню я! Но пойми: так было лучше для всех, в том числе и для тебя самого. Ты в отпуске — с тебя и спроса нет… В Крыму был, я слышал?
— В Севастополе, — подтвердил Лаптев. — У новых родственников по линии супруги. Голубев не без зависти спросил:
— Загорал, купался? Эх, мне бы в Крым…
— Погода была не очень хорошая, — сказал Лаптев, не желая расстраивать начальство по пустякам. — Сплошные дожди. А в солнечные дни — вкалывал у Ленкиных родителей на плантации…
— Куркули? — живо осведомился генерал. — Кулаки-мироеды?
— Во-во, — признался Лаптев. — Те еще эксплуататоры. Так что отдохну уж в Москве. В кабинете.
— Ну, и отлично, — кивнул Голубев. — Рад, что ты в форме. У нас тут в столице много интересных новостей. Может быть, слышал?
— Кое-что, — осторожно произнес Лаптев. — То, что в газетах было… Например, что генерала Кондратова из МУРа убирают…
— Туда ему и дорога, — равнодушно сказал Голубев. — Сам виноват, распустил уличную преступность… И пресса тут, конечно, помогла. «Листок» этот крикливый все лето капал на мозги президенту: отомстите за Машу, отомстите… Вот и отомстили.
— Погодите, — с недоумением проговорил Лаптев. — Но Кондратов-то здесь при чем? Он же оргпреступностью занимался?
Генерал пожал плечами:
— Начальник всегда виноват. Прохлопал у себя под носом этого Маковкина — значит, отвечай. Кстати, ты про приговор читал?
— Читал, — мрачно ответил Лаптев. — И суд этот, и приговор — просто маразм. Он ведь больной, Юлий, я же еще тогда написал в рапорте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— А зачем вам бомба эта, Юлий? — спросил я. Вместо ответа Партизан Маковкин залез в карман, вытащил свернутую в несколько раз какую-то цветную бумажку, развернул и издали показал мне.
— Вот она, красота, — торжественно произнес он. Я напряг зрение и увидел, что Юлий держит в руках страницу из газеты, наподобие «Собеседника». А на ней — несколько ярких картинок, исполненных в самой реалистической манере.
Фантазия живописца была небогатой. Ядерный гриб над американским Капитолием. Ядерный гриб над Эйфелевой башней. Над Тауэром. Над Колизеем. И самая большая репродукция — грибовидное облако, взметнувшееся над Красной площадью. Подробности издали я не увидел, но все было понятно уже и так. Колизей и Тауэр были далеко, а Красная площадь — вот она!
— Американский художник, — благоговейно прошептал Юлий. — Гений. Вот кто бы меня понял. Одного он только не догадался: надо быть внутри. Свидетелей будет миллионы, а внутри — только счастливцы. И из них мы двое, вырастившие этот цветок…
От таких слов меня пробрал озноб.
— Юлий, — попытался я образумить впавшего в транс Партизана. — Если бомба взорвется, мы ведь тоже погибнем, понимаете? И я, и вы сами…
— Прекрасная смерть, — торжественно сказал Юлий. — Не пугайтесь, это доли секунды. Превратимся в пар. А наши души, воспарив над взрывом, увидят все великолепие ядерного распада. Я прочитал в одной книжке…
Судя по дальнейшему пересказу, книжка сильно смахивала на Откровения Иоанна Богослова. Дурдом, мрачно подумал я. Каждый лезет не в свое дело. Визажисты готовят перевороты, официанты пролезают в Сияющие Лабриолы, а милицейские капитаны толкуют «Апокалипсис», намереваясь под этим соусом взорвать пол-Москвы. И только я, капитан Минбеза Макс Лаптев, занимаюсь своим прямым делом: лежу на больничной каталке, слушаю бред и пытаюсь отвязаться. Видимо, и я тоже — псих. Веселая компания, прими меня, прими.
— Юлий, — сделал я последнюю попытку воззвать к остаткам его разума. — Но что, если никакой бессмертной души у человека нет? Что тогда?
Чего-чего, а религиозного фанатизма у моего напарничка вовсе не обнаружилось.
— Может, и нет души, — легко согласился он. — Но какая разница? Красота-то останется. — Он бережно сложил свою вырезку из газеты и снова спрятал где-то на груди. — И я, маленький ничтожный человек, сделаю это…
Он вдруг очень внимательно поглядел на меня. Радостная мина на его лице показалась мне на мгновение приклеенной маской.
— Вы думаете, я псих, — полувопросительно-полуутвердительно сказал он. — Псих вроде того, что мы поймали в восемьдесят втором, да?
Я не ответил. Рука моя была почти свободна, я берег силы.
— Это неправда, — сообщил мне Юлий. — Я не псих. У того типа ничего не было, он все придумывал. А у меня — есть.
Он погладил стенку как-то особенно бережно.
— В школе меня дразнили малявкой, клопом, гномиком. Они у меня всегда все отнимали… Мои бенгальские огни! Хлопушки! Я пошел в милицию, чтобы сам все у всех отнимать… — Радостная улыбка то и дело превращалась в болезненную гримасу. — И вот, наконец, я отнял у них. Очень Большую Хлопушку! И я сам дерну за веревочку!
Он отошел от стенки и очень спокойно прикинул расстояние от полу до кнопки. Потом он осмотрелся в поисках подставки. Я тем временем судорожно старался высвободить руку. Осталось совсем немного.
— Пожалуй, я возьму вот это, — сам себе сказал Юлий и взялся за вторую каталку. Пыхтя, он приподнял ее край, и старик Лебедев сполз на пол. — Молодец, — сам себя похвалил Юлий и уже вознамерился подкатить свободную больничную каталку к стене.
И тут он укоризненно проговорил:
— Ай-яй-яй!
Я и опомниться не успел, как Юлий снова ловко прикрутил к каталке мою руку, которую мне только что удалось почти освободить. Заодно он проверил и остальные путы и удовлетворенно кивнул: — Вот теперь полный порядок. Отвязаться хотел капитан, надо же!
Вероятно, у меня стал такой смешной вид, что Юлий не преминул добавить:
— Не сердитесь, Максим Анатольевич. Я все сделаю как надо.
Надеюсь, что нет, подумал я про себя, наблюдая, как Юлий ловко встает на каталку и, балансируя, подбирается к кнопке.
Подобрался, глубоко вздохнул и сказал:
— Поехали!
Юрием Гагариным он себя, что ли, в этот момент вообразил? Чужая душа — потемки, как говорил Конфуций. Особенно если ее нет.
Палец Партизана коснулся кнопки.
Нажал.
Ничего не произошло.
— Развяжите меня, Юлий, — устало попросил я. — Видите, вы добились своего, взорвали бомбу… мы уже на небесах. Развяжите мою бессмертную душу, раз все кончено.
Юлий соскочил с каталки. Лицо его потемнело, он сердито погрозил мне кулаком.
— Какого черта? — крикнул он. Затем лицо его прояснилось и засияло ярче прежнего. — Я вспомнил! — он радостно потер руки. — Ну, конечно, чтобы заработал аварийный генератор, надо вырубить основное питание. Правильно?
— Понятия не имею, — откликнулся я. — Я вам не электромонтер.
— Не скромничайте, Максим Анатольевич, не скромничайте, — Юлий обнаружил, наконец, два больших рубильника, попытался дотянуться, не смог и стал подкатывать к ним свою лестницу-каталку. — Ваш ученый спор с товарищем Лебедевым я, правда, слушал не с начала… — бормотал он на ходу, — но ваша версия мне понравилась… Обесточивают мумию, включается аварийное питание и… — Юлий уцепился за самый большой рубильник и повис на нем, как обезьянка.
— Смотрите не упадите, — посоветовал я, ощущая странное спокойствие. Кто-то зашевелился внизу, рядом с моей каталкой. Или воскрес Сокольский, или, что вернее, очнулся старик Лебедев. Ну, слава Богу!
— Не упаду-у-у! — На последнем «у-у» Юлия рубильник под его тяжестью сдвинулся с мертвой точки. Верхние лампы, ярко вспыхнув, погасли, а через несколько секунд тускло зажглись снова. Одновременно с этим за стеной генераторного зала глухо заработали какие-то механизмы… Но не в том месте, где висел жестяной череп.
Юлий Маковкин, капитан МУРа, он же террорист по прозвищу Партизан, все еще держался за рубильник, мутным взором уставившись на плафоны.
— Это… почему?… — захныкал он. — Я все сделал… правильно…
— Правильно, — успокоил его я. — Отключили основное питание, включилось резервное, бомба взорвалась, мы уже на небесах… Развяжите меня, какого черта вам еще надо?
Кто-то осторожно тронул узел, потом вцепился в него. Нет, это вовсе не Юлий снизошел к моей просьбе. Бывший напарничек все еще стоял, раскорячившись, на каталке и держался за рубильник. А вот освобождал меня старик Лебедев — в меру своих старческих сил, медленно, но мне грех было жаловаться. Через каких-то пару минут руки мои и ноги были свободны.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я у Лебедева.
— Как человек, которого сильно стукнули по голове, — подумав, ответил Валентин Дмитриевич.
— Идти можете?
— Попробую…
— Тогда позовите сюда людей, — попросил я Лебедева. — Тут кое-что успело произойти, пока вы… пока вас…
Старик показал себя молодцом.
— Я уже заметил, — только и сказал он, мельком глянул на трупы мордоворотов, а потом заковылял к выходу из зала. Разминая на ходу руки и ноги, я подошел к Юлию. Тот по-прежнему висел на рубильнике и громко хныкал. Никто бы не подумал, что этот маленький человечек всего каких-то несколько минут назад намеревался испепелить половину Москвы — просто так, для эстетического удовольствия.
Я обыскал Маковкина и перво-наперво сунул себе за пояс Юлиев пистолет с глушителем. В карманчике пиджака нашлась и пара наручников, и я нацепил браслеты на руки Партизана. И только потом обхватил его и, как кукл, поставил на пол.
— Я все сделал правильно… правильно… — тоненько ныл несчастный Партизан. — Не было никакой ошибки…
— Не было, — не стал спорить я. — Кроме одной.
— Какой?! — Юлий отчаянно дернул меня за рукав. В наручниках делать это было неудобно, и я легко высвободился.
— Вы забыли про шестьдесят первый год… Тогда Никита Сергеевич очень воевал с культом и клялся в любви к ленинским нормам…
— При чем тут год?! — отчаянно взвизгнул Маковкин. — При чем тут Хрущев?! Ведь Кукурузник точно не нашел ее.
Я испытал сильное и острое желание оставить все его вопросы без ответа. Пусть бы помучился. Это отравило бы ему остаток его дней.
— При чем?! — не отставал Маковкин. Он был убийцей, психопатом, террористом… но он все-таки был моим напарником и спасал меня. Следовало быть благодарным, и я объяснил.
Юлия Маковкина подвела торопливость. До сих пор он продумывал все мелочи, но в последний момент пошел ва-банк, не выяснив одной существенной детали. Той самой, которую Лебедев узнал в свое время от своего родственника, Константина Селиверстова. Той, что позволяла ему молчать многие годы, не опасаясь случайной катастрофы.
Хрущев любил Владимира Ильича в три раза больше, чем Сталин. И делал все, чтобы доказать эти чувства.
Бомба в мавзолее по-прежнему была. И ее действительно должен был приводить в действие аварийный генератор. И двадцать девять умельцев были уничтожены в один день — из-за того, что знали эту тайну.
Но в шестьдесят первом году, сразу после выноса Сталина из мавзолея, в усыпальнице Ильича был сделан ремонт и обновлено оборудование. Из Германии прибыл контейнер с тремя новенькими аварийными генераторами, которые и были размещены в генераторном зале.
Инженеры не стали трогать старый, громоздкий и, видимо, ненадежный генератор, оставшийся здесь со сталинских времен. Просто отключили его. Табличку с черепом и словом «Опасно» хотели даже снять, но она была приклепана на совесть, и ее оставили. Пусть ржавеет.
Вместо эпилога
20 сентября 1993 года Москва
Генерал Голубев был сама любезность.
— А, Макс, заходи, — улыбаясь, проговорил он. — Как отдохнул?
— Ничего, — сдержанно ответил Лаптев. — Нормально…
— Наши ребята все тебе прямо иззавидовались, — доверительно продолжал генерал. — Они в Москве куковали, в кабинетах, а ты все лето плюс бархатный сезон…
— Я в отпуск не просился, — заметил Лаптев. Так, между прочим.
Генерал замахал руками:
— Помню, помню я! Но пойми: так было лучше для всех, в том числе и для тебя самого. Ты в отпуске — с тебя и спроса нет… В Крыму был, я слышал?
— В Севастополе, — подтвердил Лаптев. — У новых родственников по линии супруги. Голубев не без зависти спросил:
— Загорал, купался? Эх, мне бы в Крым…
— Погода была не очень хорошая, — сказал Лаптев, не желая расстраивать начальство по пустякам. — Сплошные дожди. А в солнечные дни — вкалывал у Ленкиных родителей на плантации…
— Куркули? — живо осведомился генерал. — Кулаки-мироеды?
— Во-во, — признался Лаптев. — Те еще эксплуататоры. Так что отдохну уж в Москве. В кабинете.
— Ну, и отлично, — кивнул Голубев. — Рад, что ты в форме. У нас тут в столице много интересных новостей. Может быть, слышал?
— Кое-что, — осторожно произнес Лаптев. — То, что в газетах было… Например, что генерала Кондратова из МУРа убирают…
— Туда ему и дорога, — равнодушно сказал Голубев. — Сам виноват, распустил уличную преступность… И пресса тут, конечно, помогла. «Листок» этот крикливый все лето капал на мозги президенту: отомстите за Машу, отомстите… Вот и отомстили.
— Погодите, — с недоумением проговорил Лаптев. — Но Кондратов-то здесь при чем? Он же оргпреступностью занимался?
Генерал пожал плечами:
— Начальник всегда виноват. Прохлопал у себя под носом этого Маковкина — значит, отвечай. Кстати, ты про приговор читал?
— Читал, — мрачно ответил Лаптев. — И суд этот, и приговор — просто маразм. Он ведь больной, Юлий, я же еще тогда написал в рапорте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59