Я только что купил их в баре. Но на этом ее неприятные привычки заканчиваются.
— Она что — того? Не в себе? Ку-ку? — Ярко-красная губная помада с блестками делала ее все же чересчур вульгарной.
— Напротив. Она очень умна. Очень. И богата. И вот нам придется быть умней. — Потом Санчес снова расплылся в улыбке:
— Ну что, ты выбрала?
— А? Что?
Санчес покачал головой, затем пожал плечами:
— Что будешь пить.
— А… ты насчет этого… Забудь-запомни.
Санчес прекратил качать головой, смотрел на нее прямо, но улыбаться не перестал.
— Ты умная.
Она извлекла из сумочки пачку сигарет «Парламент-лайтс» и быстро закурила. Выпустила дым.
— Ладно, давай сюда свой самогон! Знать бы хоть, за что столько страданий.
Санчес не пошевелился.
— О, хрень-то какая! — Она со смачным звуком затянулась, выпустила дым и, растягивая губы, произнесла:
— Ч-и-и-из! — Потом дунула на прядь волос, упавшую ей на глаза. — Ладно, до следующей пятницы я совершенно свободна. Тем более что выбора и нет. Хорошо, сэ-эр, давайте вашей леди свое виски. Я ничего не перепутала?
Санчес расхохотался.
* * *
С тех пор прошло более девяти месяцев. И вот сейчас, отсиживаясь у дочери старого лиса, Санчес вынужден при помощи грима и разных других штучек превращать себя в почтенного сгорбленного старикашку. Черт-те что!
В чем ошибся Санчес? Где и когда? В ком?
Ладно, теперь все уже. Теперь его ход. Эх, старый лис, старый лис…
Здание построено. Девять месяцев кропотливой, филигранной работы, лучшее творение Санчеса. Девять месяцев, срок, достаточный для того, чтобы зачать, выносить и родить ребенка. В этой истории вообще очень много совпадений, наводящих какую-то темную метафизическую жуть. И родившийся ребенок оказался монстром, решившим на полном серьезе сожрать своего родителя.
Санчес остался без своих людей. Санчес беглец, изгой. Затравленный волк. Не совсем так. Санчес всегда был одиночкой. По большому счету это всегда было так. Соло. И теперь Санчес продолжит игру. Уже в одиночку. В чем тоже есть свои преимущества. И свои неожиданные прелести.
Здание построено. Оно должно было ослепительно засиять в тот день и час, когда на зеленой траве особняка Лютого взорвался свадебный торт. Когда кровь, пролившаяся на эту траву, еще даже не успела высохнуть. Это было красиво, подлинная симфония. Людям со слабыми нервами не рекомендуется. Не всем прописано слушать музыку разрушения. Симфонию, в которую так неуклюже вмешался старый лис. С его жалкими комплексами, с его дурацкой жадностью или страхом.
Старый лис испортил шедевр, и, пожалуй, это самое главное обвинение, которое предъявит ему Санчес.
— Господин профессор, как вам удалось в столь почтенном возрасте сохранить такую упругую попку?
Санчес вернулся в реальность. Его белокурая девочка, самая сладкая на свете. Подошла сзади, обняла его, прижалась щекой к плечу, рука опустилась на его ягодицу. Она была обнажена, ее розовая кожа и его старческая дряблость — в зеркале это выглядело комично. Ее рука переместилась с ягодицы, скользнула по бедру и быстрым движением оказалась в области его паха. Затем капризно, словно не довольствуясь малым, ушла вверх, расстегнула «молнию» и двинулась внутрь.
— Мы там не сильно соскучились?
— Сильно. Но мы боремся с собой.
— Может, мы выберемся наружу?
— Ах ты, несчастная геронтофилка! — весело сказал Санчес. Он еще некоторое время чувствовал ее пальцы, затем чуть отстранился и нежно поцеловал ее в висок. — Ступай, быстро одевайся. Едем знакомиться с твоей семьей. Такое бывает не каждый день.
— Как скажете, господин профессор, — вздохнула она, — хотя насчет геронтофилии — это была любопытная мысль.
Она ушла, мягко ступая босыми ногами по ковру с глубоким ворсом. Она, конечно, удивительна, его сладкая девочка, женщина с розовой кожей. Очень жаль, что все рано или поздно заканчивается.
— Ведь дача у вас большая? — спросил Санчес.
— Конечно, — отозвалась она, — генеральская все же.
— И наверное, там есть какие-нибудь дальние комнаты? Например, библиотека, которую ты захочешь показать своему профессору, пока будут накрывать на стол? Или наша маман будет следовать за нами по пятам?
— Не будет. Все же она светская дама. Если только она сама, господин профессор, не начнет строить вам глазки. Кстати, папина библиотека действительно находится в дальней комнате. Во флигеле.
— Почему — папина? Никогда не знал, что твой отец — книгочей.
— Потому что другая — мамина. Но она в московской квартире.
— Надеюсь, мы не будем особо усердствовать, знакомясь с библиотекой нашего папа? — Санчес ухмыльнулся.
— Очень на это рассчитываю. Сколько можно бороться с собой? Хочешь, надену твое платье?
— Любое, которое можно побыстрее снять.
— Твое в этом смысле — чемпион.
— Я старался. Знаешь, больше всего ты мне нравишься без всяких платьев.
— Спасибо на добром слове. — Она рассмеялась, затем сразу стала серьезной. — А если неожиданно вернется папа? Вдруг он тебя узнает?
— Сомневаюсь, — ответил Санчес.
— Хотя да, перед выездом он обязательно звонит.
«Точно, — подумал Санчес, — звонит. И ему действительно придется вернуться. Только неожиданностью сегодня будет совсем другое».
Сегодня многое будет другим. Сегодня мы едем в логово. И теперь уже ход его — Санчеса. Все дело в том, что Санчес — ученик старого лиса, нашего замечательного папа. Причем, говорят, лучший ученик. И поэтому внутренне Санчес был готов ко многому. В том числе и к тому, что когда-нибудь его подставят.
Санчес выполнил всю самую ответственную грязную работу, он, в прямом смысле этого слова, заложил фундамент. Был и творцом, и прорабом, и разнорабочим. И вот в новое здание решили войти уже без него. Санчеса вздумали оставить за бортом. Его не просто подставили, его смертельно подставили. Что ж поделать. Мы играем. Иногда выпадает счастливое число, чаще — проигрыш. Поэтому внутренне Санчес был готов к подобному повороту событий. И в тот момент, когда все было хорошо, стояли солнечные деньки, вовсе не предвещающие никакой бури, Санчес позаботился об этом. Он всегда и обо всем заботился. И, закладывая фундамент, Санчес не забыл об одном маленьком кирпичике в основании здания, небольшой страховке для себя, если что-то пойдет не так. На то он и лучший ученик.
Маленький кирпичик, однако если его извлечь, то может статься, рухнет все здание.
И сейчас по электронным проводам побегут сообщения туда-сюда, ох и наделают они шума. Вот будет умора.
Маленький кирпичик, но если его извлечь — рухнет все здание. И погребет под обломками много чего. И — много кого. Поэтому, возможно, рушить все еще несколько преждевременно. Санчес никогда не станет действовать против собственных интересов, даже несмотря на то что его так крупно подставили.
Нехорошо, конечно, но обиды мы оставим маленьким девочкам. Рушить — рановато.
Но вот легонечко надавить на этот кирпичик — самое время.
Ох этот Санчес… С ним, конечно, не соскучишься. Да, впереди нас ждет много смеха.
Санчес начал свою игру, свой страховочный вариант. Он пока лишь совсем легонько надавил на тайный кирпичик в фундаменте, где сходилось множество силовых линий огромного здания. Пока совсем легонечко — основной праздник впереди. И никто не услышал, как все здание тревожно вздрогнуло и по нему прошел первый, пока еще совсем слабый, гул. Никто не услышал. Кроме Санчеса.
Что ж поделать, коли так вышло.
Теперь его ход. Маленький кирпичик…
Мы объявляем бал-маскарад, отправляясь в логово. Теперь его ход. И ничего не поделать: кому-то с этого бала-маскарада вернуться уже не удастся.
Кому-то придется остаться там. На празднике.
В темноте.
2. Маска
…Огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плыла по океану, а может, по Космосу, а может, по изнанке чьего-то воспаленного сознания…
Полотно, конечно, было странным. Минимум, что можно было сказать об этой написанной маслом картине, что она была странной. Еще, наверное, можно было сказать, что за картину отвалили прилично денег. Ну и, разумеется, согласиться, что не каждый в обществе подобного произведения искусства сможет чувствовать себя комфортно.
Конечно, Вика была неординарным человеком. Более чем неординарным…
Но это… — уборщица не могла подобрать правильного определительного слова — полотно появилось в Викином кабинете недавно, после возвращения из клиники, после того, как с ней приключились все ее трагедии. Уборщица работала в «Континенте» уже пять лет и считала, что ей очень повезло в жизни. Вряд ли бы кто поверил, что за ее плечами имелось высшее образование, Институт культуры, библиотечное отделение, и даже оставшаяся в молодости неожиданная попытка защитить диссертацию по произведениям Борхеса. Ох эта молодость, звенящая, как весенняя капель, и такая же мимолетная… Но она ни о чем не жалела, хотя верхом ее карьеры стало руководство бригадой уборщиков: ее зарплата была ровно в двенадцать раз выше, чем у подруги, оставшейся на прежнем месте работы.
Возглавляя бригаду уборщиков в «Континенте», в месяц она получала годовую зарплату человека с высшим образованием. Ну как вам? Мир сошел с ума. Мир явно сошел с точек равновесия. Пришли новые, молодые и сильные, и вроде бы все у них пока получалось, но дай Бог, дай-то Бог, чтобы они знали, что делают. Потому что…
Уборщица теперь понимала в этой жизни все меньше и меньше. В принципе она всегда относилась к типу людей, которые не против, чтобы их направляли.
Фигурально выражаясь, она не считала унизительной складывающуюся связку понятий «Пастух — и его Стадо». А что здесь унизительного — все мы чье-то Стадо…
Иногда Пастух заботлив, иногда — беспощаден. Его милость и Его гнев. Но и Его обязанность: твердо знать путь. А это вот все больше вызывало сомнения. В последнее время уборщица часто прибегала к подобным сентенциям и обобщениям. И она знала, что, если приходило время для ее нехитрой философии, что-то в этой жизни менялось. Менялось, как правило, не в лучшую сторону.
Чтоб вам жить в эпоху перемен!
Насколько же мудрыми оказались древние китайцы, избравшие это выражение в качестве чуть ли не самого страшного ругательства. И насколько тяжелым оказалось испытывать действие этого ругательства на собственной шкуре.
«Континент» сейчас явно переживал время перемен. И чтобы это понять, вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу. Уборщица являлась абсолютно нормальным и совсем не глупым человекам и, как все, была наслышана о грязи вокруг нового русского бизнеса, но «Континент»… Это странно и вполне вероятно, что, невзирая на предпенсионный возраст, уборщица все еще оставалась натурой романтической, но «Континент» почему-то всегда ассоциировался у нее с чем-то… светлым. Да-да-да, со Светом, как бы глупо это ни звучало. Рождественские каникулы и летние отпуска, подарки, праздничные премии, небольшие, но обязательно в конверте и с открыткой, адресованной лично тебе…
Доброжелательность, молодые веселые сотрудники, дух одной большой семьи, из которой вовсе не хочется возвращаться в свою однокомнатную незамужнюю квартиру… Только все это кончилось. «Континент» явно вступил в эпоху перемен.
Картина с рыбой появилась в Викином кабинете меньше двух месяцев назад, после той страшной аварии, после возвращения Вики из клиники и… Это тоже являлось частью перемен. Странным знаком каких-то, возможно еще скрытых, изменений. Уборщица, как и остальные сотрудники «Континента», была, конечно, в курсе приобретенных Викой в результате катастрофы болезненных недугов. Она все знала о серьезной амнезии, вызванной тяжелыми травмами головы, но также поговаривали, что все быстро восстановится. Врачи вроде бы сами рекомендовали Вике находиться на рабочем месте, в привычной среде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Она что — того? Не в себе? Ку-ку? — Ярко-красная губная помада с блестками делала ее все же чересчур вульгарной.
— Напротив. Она очень умна. Очень. И богата. И вот нам придется быть умней. — Потом Санчес снова расплылся в улыбке:
— Ну что, ты выбрала?
— А? Что?
Санчес покачал головой, затем пожал плечами:
— Что будешь пить.
— А… ты насчет этого… Забудь-запомни.
Санчес прекратил качать головой, смотрел на нее прямо, но улыбаться не перестал.
— Ты умная.
Она извлекла из сумочки пачку сигарет «Парламент-лайтс» и быстро закурила. Выпустила дым.
— Ладно, давай сюда свой самогон! Знать бы хоть, за что столько страданий.
Санчес не пошевелился.
— О, хрень-то какая! — Она со смачным звуком затянулась, выпустила дым и, растягивая губы, произнесла:
— Ч-и-и-из! — Потом дунула на прядь волос, упавшую ей на глаза. — Ладно, до следующей пятницы я совершенно свободна. Тем более что выбора и нет. Хорошо, сэ-эр, давайте вашей леди свое виски. Я ничего не перепутала?
Санчес расхохотался.
* * *
С тех пор прошло более девяти месяцев. И вот сейчас, отсиживаясь у дочери старого лиса, Санчес вынужден при помощи грима и разных других штучек превращать себя в почтенного сгорбленного старикашку. Черт-те что!
В чем ошибся Санчес? Где и когда? В ком?
Ладно, теперь все уже. Теперь его ход. Эх, старый лис, старый лис…
Здание построено. Девять месяцев кропотливой, филигранной работы, лучшее творение Санчеса. Девять месяцев, срок, достаточный для того, чтобы зачать, выносить и родить ребенка. В этой истории вообще очень много совпадений, наводящих какую-то темную метафизическую жуть. И родившийся ребенок оказался монстром, решившим на полном серьезе сожрать своего родителя.
Санчес остался без своих людей. Санчес беглец, изгой. Затравленный волк. Не совсем так. Санчес всегда был одиночкой. По большому счету это всегда было так. Соло. И теперь Санчес продолжит игру. Уже в одиночку. В чем тоже есть свои преимущества. И свои неожиданные прелести.
Здание построено. Оно должно было ослепительно засиять в тот день и час, когда на зеленой траве особняка Лютого взорвался свадебный торт. Когда кровь, пролившаяся на эту траву, еще даже не успела высохнуть. Это было красиво, подлинная симфония. Людям со слабыми нервами не рекомендуется. Не всем прописано слушать музыку разрушения. Симфонию, в которую так неуклюже вмешался старый лис. С его жалкими комплексами, с его дурацкой жадностью или страхом.
Старый лис испортил шедевр, и, пожалуй, это самое главное обвинение, которое предъявит ему Санчес.
— Господин профессор, как вам удалось в столь почтенном возрасте сохранить такую упругую попку?
Санчес вернулся в реальность. Его белокурая девочка, самая сладкая на свете. Подошла сзади, обняла его, прижалась щекой к плечу, рука опустилась на его ягодицу. Она была обнажена, ее розовая кожа и его старческая дряблость — в зеркале это выглядело комично. Ее рука переместилась с ягодицы, скользнула по бедру и быстрым движением оказалась в области его паха. Затем капризно, словно не довольствуясь малым, ушла вверх, расстегнула «молнию» и двинулась внутрь.
— Мы там не сильно соскучились?
— Сильно. Но мы боремся с собой.
— Может, мы выберемся наружу?
— Ах ты, несчастная геронтофилка! — весело сказал Санчес. Он еще некоторое время чувствовал ее пальцы, затем чуть отстранился и нежно поцеловал ее в висок. — Ступай, быстро одевайся. Едем знакомиться с твоей семьей. Такое бывает не каждый день.
— Как скажете, господин профессор, — вздохнула она, — хотя насчет геронтофилии — это была любопытная мысль.
Она ушла, мягко ступая босыми ногами по ковру с глубоким ворсом. Она, конечно, удивительна, его сладкая девочка, женщина с розовой кожей. Очень жаль, что все рано или поздно заканчивается.
— Ведь дача у вас большая? — спросил Санчес.
— Конечно, — отозвалась она, — генеральская все же.
— И наверное, там есть какие-нибудь дальние комнаты? Например, библиотека, которую ты захочешь показать своему профессору, пока будут накрывать на стол? Или наша маман будет следовать за нами по пятам?
— Не будет. Все же она светская дама. Если только она сама, господин профессор, не начнет строить вам глазки. Кстати, папина библиотека действительно находится в дальней комнате. Во флигеле.
— Почему — папина? Никогда не знал, что твой отец — книгочей.
— Потому что другая — мамина. Но она в московской квартире.
— Надеюсь, мы не будем особо усердствовать, знакомясь с библиотекой нашего папа? — Санчес ухмыльнулся.
— Очень на это рассчитываю. Сколько можно бороться с собой? Хочешь, надену твое платье?
— Любое, которое можно побыстрее снять.
— Твое в этом смысле — чемпион.
— Я старался. Знаешь, больше всего ты мне нравишься без всяких платьев.
— Спасибо на добром слове. — Она рассмеялась, затем сразу стала серьезной. — А если неожиданно вернется папа? Вдруг он тебя узнает?
— Сомневаюсь, — ответил Санчес.
— Хотя да, перед выездом он обязательно звонит.
«Точно, — подумал Санчес, — звонит. И ему действительно придется вернуться. Только неожиданностью сегодня будет совсем другое».
Сегодня многое будет другим. Сегодня мы едем в логово. И теперь уже ход его — Санчеса. Все дело в том, что Санчес — ученик старого лиса, нашего замечательного папа. Причем, говорят, лучший ученик. И поэтому внутренне Санчес был готов ко многому. В том числе и к тому, что когда-нибудь его подставят.
Санчес выполнил всю самую ответственную грязную работу, он, в прямом смысле этого слова, заложил фундамент. Был и творцом, и прорабом, и разнорабочим. И вот в новое здание решили войти уже без него. Санчеса вздумали оставить за бортом. Его не просто подставили, его смертельно подставили. Что ж поделать. Мы играем. Иногда выпадает счастливое число, чаще — проигрыш. Поэтому внутренне Санчес был готов к подобному повороту событий. И в тот момент, когда все было хорошо, стояли солнечные деньки, вовсе не предвещающие никакой бури, Санчес позаботился об этом. Он всегда и обо всем заботился. И, закладывая фундамент, Санчес не забыл об одном маленьком кирпичике в основании здания, небольшой страховке для себя, если что-то пойдет не так. На то он и лучший ученик.
Маленький кирпичик, однако если его извлечь, то может статься, рухнет все здание.
И сейчас по электронным проводам побегут сообщения туда-сюда, ох и наделают они шума. Вот будет умора.
Маленький кирпичик, но если его извлечь — рухнет все здание. И погребет под обломками много чего. И — много кого. Поэтому, возможно, рушить все еще несколько преждевременно. Санчес никогда не станет действовать против собственных интересов, даже несмотря на то что его так крупно подставили.
Нехорошо, конечно, но обиды мы оставим маленьким девочкам. Рушить — рановато.
Но вот легонечко надавить на этот кирпичик — самое время.
Ох этот Санчес… С ним, конечно, не соскучишься. Да, впереди нас ждет много смеха.
Санчес начал свою игру, свой страховочный вариант. Он пока лишь совсем легонько надавил на тайный кирпичик в фундаменте, где сходилось множество силовых линий огромного здания. Пока совсем легонечко — основной праздник впереди. И никто не услышал, как все здание тревожно вздрогнуло и по нему прошел первый, пока еще совсем слабый, гул. Никто не услышал. Кроме Санчеса.
Что ж поделать, коли так вышло.
Теперь его ход. Маленький кирпичик…
Мы объявляем бал-маскарад, отправляясь в логово. Теперь его ход. И ничего не поделать: кому-то с этого бала-маскарада вернуться уже не удастся.
Кому-то придется остаться там. На празднике.
В темноте.
2. Маска
…Огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плыла по океану, а может, по Космосу, а может, по изнанке чьего-то воспаленного сознания…
Полотно, конечно, было странным. Минимум, что можно было сказать об этой написанной маслом картине, что она была странной. Еще, наверное, можно было сказать, что за картину отвалили прилично денег. Ну и, разумеется, согласиться, что не каждый в обществе подобного произведения искусства сможет чувствовать себя комфортно.
Конечно, Вика была неординарным человеком. Более чем неординарным…
Но это… — уборщица не могла подобрать правильного определительного слова — полотно появилось в Викином кабинете недавно, после возвращения из клиники, после того, как с ней приключились все ее трагедии. Уборщица работала в «Континенте» уже пять лет и считала, что ей очень повезло в жизни. Вряд ли бы кто поверил, что за ее плечами имелось высшее образование, Институт культуры, библиотечное отделение, и даже оставшаяся в молодости неожиданная попытка защитить диссертацию по произведениям Борхеса. Ох эта молодость, звенящая, как весенняя капель, и такая же мимолетная… Но она ни о чем не жалела, хотя верхом ее карьеры стало руководство бригадой уборщиков: ее зарплата была ровно в двенадцать раз выше, чем у подруги, оставшейся на прежнем месте работы.
Возглавляя бригаду уборщиков в «Континенте», в месяц она получала годовую зарплату человека с высшим образованием. Ну как вам? Мир сошел с ума. Мир явно сошел с точек равновесия. Пришли новые, молодые и сильные, и вроде бы все у них пока получалось, но дай Бог, дай-то Бог, чтобы они знали, что делают. Потому что…
Уборщица теперь понимала в этой жизни все меньше и меньше. В принципе она всегда относилась к типу людей, которые не против, чтобы их направляли.
Фигурально выражаясь, она не считала унизительной складывающуюся связку понятий «Пастух — и его Стадо». А что здесь унизительного — все мы чье-то Стадо…
Иногда Пастух заботлив, иногда — беспощаден. Его милость и Его гнев. Но и Его обязанность: твердо знать путь. А это вот все больше вызывало сомнения. В последнее время уборщица часто прибегала к подобным сентенциям и обобщениям. И она знала, что, если приходило время для ее нехитрой философии, что-то в этой жизни менялось. Менялось, как правило, не в лучшую сторону.
Чтоб вам жить в эпоху перемен!
Насколько же мудрыми оказались древние китайцы, избравшие это выражение в качестве чуть ли не самого страшного ругательства. И насколько тяжелым оказалось испытывать действие этого ругательства на собственной шкуре.
«Континент» сейчас явно переживал время перемен. И чтобы это понять, вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу. Уборщица являлась абсолютно нормальным и совсем не глупым человекам и, как все, была наслышана о грязи вокруг нового русского бизнеса, но «Континент»… Это странно и вполне вероятно, что, невзирая на предпенсионный возраст, уборщица все еще оставалась натурой романтической, но «Континент» почему-то всегда ассоциировался у нее с чем-то… светлым. Да-да-да, со Светом, как бы глупо это ни звучало. Рождественские каникулы и летние отпуска, подарки, праздничные премии, небольшие, но обязательно в конверте и с открыткой, адресованной лично тебе…
Доброжелательность, молодые веселые сотрудники, дух одной большой семьи, из которой вовсе не хочется возвращаться в свою однокомнатную незамужнюю квартиру… Только все это кончилось. «Континент» явно вступил в эпоху перемен.
Картина с рыбой появилась в Викином кабинете меньше двух месяцев назад, после той страшной аварии, после возвращения Вики из клиники и… Это тоже являлось частью перемен. Странным знаком каких-то, возможно еще скрытых, изменений. Уборщица, как и остальные сотрудники «Континента», была, конечно, в курсе приобретенных Викой в результате катастрофы болезненных недугов. Она все знала о серьезной амнезии, вызванной тяжелыми травмами головы, но также поговаривали, что все быстро восстановится. Врачи вроде бы сами рекомендовали Вике находиться на рабочем месте, в привычной среде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56