— Да и потом, чего мне оставаться, когда футбольная команда, почитай, развалилась? — буркнул Дерясин. — Куда вы без защиты?
— Кстати, насчет защиты, познакомьтесь. — Забелин приоткрыл дверь и сделал приглашающий жест. — Вячеслав Иванович Подлесный. Будет обеспечивать информационную безопасность. Прошу, так сказать, любить и… Что у вас на сей раз, Олег Игоревич? Олег!
— Гражданин комитетчик. — Впившись в вошедшего дикими глазами и поигрывая скверной улыбочкой, Жукович поднялся над столом. — Уж как мы рады.
— Да не обращайте внимания. — Дерясин радушно протянул вошедшему руку, высвободил место около себя. — Это у него даже не черный юмор, а диагноз — открытая душевная язва. Когда-то за порнуху из института исключили. Вот с тех пор и числит себя мучеником прежнего режима.
— Салабон ты. — Жукович все не отводил жадных глаз от Подлесного, который в свою очередь с неменяющимся лицом, не моргая всматривался в подрагивающего от возбуждения Жуковича. — Выросли на готовеньком. Теперь все хаханьки. Так вот хочу представить — главный как раз тихарь-порнографист, виртуоз искусствоведческой экспертизы. Сколько лет, сколько зим. Ну хоть теперь-то, через пятнадцать лет, глаза в глаза, — порнография «Лолита» или нет?
— И тогда не читал, и теперь недосуг. А команды выполнять всегда был обучен. Надо было вас прихватить под любым предлогом — и прихватили.
— За что? За что надо-то?! За то, что пацаны книжки печатали? Да и не антисоветские даже. Просто неиздававшиеся — Зайцев, Платонов, Набоков, и подкалымливали? Да ты и теперь-то этих фамилий не упомнишь. И за это всей громадой навалились. Не бо-бо по земле-то после этого ходить?
— Использовалась множительная аппаратура, что было запрещено.
— Э-э, мужики, брэк! — попытался вмешаться Астахов. Ситуация становилась неуправляемой, но Забелин медлил вмешиваться, заинтригованный происходящим.
— Да вот они, ксероксы твои! На всех углах! — закричал, брызгая слюной, Жукович. — Ну, хорошо. Нас, отсидевших, исключенных, ты уж списал. Но Женька? Жека Карасев? Пацан семнадцатилетний, что из окна выбросился? Он-то по ночам не приходит?!
— Прежде всего, Жукович, у меня крепкий сон. А насчет Карасева — не я, вы друг друга при первом рыке закладывать наперегонки бросились. Диссиденты малохольные. Да не рыке даже. Так — цыкнули.
— Да пацаны были! А тут — всей махиной!
— Кто единожды сдал, всю жизнь сдавать будет.
— Да не тебе, паскуда!..
Но Подлесный уже сделал четкий поворот на девяносто градусов и оказался стоящим строго напротив Забелина.
— Я так понимаю, Алексей Павлович… В свете вновь открывшихся, так сказать, обстоятельств…
— Садитесь! И ты, Олег, сядь. — Забелин принял решение. — Словом, так: выражаясь высоким штилем, мы здесь садимся в одну лодку. Не будет в ней ни опричников, ни жертв режима. Все в одном интересе, и все равные. Один я равней. И при первой следующей склоке виновного без разборок выкину за борт.
Он заметил новый нарождающийся всплеск Жуковича.
— Впрочем, пока еще каждый волен выйти вон.
Подождал, как бы припечатывая вспыхнувшие страсти.
— Нет желающих? Тогда поплыли. Слушай диспозицию.
Наступила тишина — не отошедшие еще от важности принятого, импульсивного отчасти решения люди жаждали убедиться в его правильности.
— Каждый из вас с сегодняшнего дня сотрудник финансовой компании «Ликсон». Кто-нибудь помнит такую?
— Два года назад вы на нее для банка этот особняк откупили, — безошибочно припомнил Астахов. В этом усталом внешне, с обвисшими от постоянных приступов радикулита усами стареющем богатыре сохранялись не только удивительная память, но, что куда поразительней, — диковинная смесь мудрости много пожившего и много страдавшего человека с юношеской увлеченностью жизнью.
Романтическая смесь эта давала удивительные практические результаты — любое претендовавшее на кредит предприятие, финансовое положение которого проверял мягкий, неспешно-благожелательный «лапочка» Астахов, через короткое время, к отчаянию его хитромудрых владельцев, оказывалось непристойно-прозрачным, словно сорокалетняя молодящаяся кокетка, обнажившаяся перед совращаемым юнцом при внезапно вспыхнувшем свете.
— Наш теперь это особнячок. Банк нам его уступает, отпускает, можно сказать, в свободное плавание, — к оживленной радости сидящих, подтвердил Забелин. — Яна, — нажал он на кнопку селектора, — ты в курсе распоряжения по банку?.. Да, да. Обеспечь, чтоб завтра посторонние съехали… Теперь о главном. — Он почувствовал себя фокусником, вытаскивающим из рукава все новые сюрпризы. — Объявляю стратегическую задачу — овладение контрольным пакетом крупного московского НИИ. Получив пакет, пакуем, чистим менеджмент и перепродаем крупному инвестору. Вот такая нехитрая идейка. Прошу высказываться.
Оживление спало, сидящие принялись переглядываться с кислыми лицами.
— И… такой инвестор есть? — Вопрос этот был общим.
— Будем говорить так — просматривается. Речь идет о ВНИИ «Информтехнология».
— Это ж возле Садового кольца. Девятнадцать тысяч квадратов площадей, — припомнил Астахов.
— Миллионов пятнадцать в долларах, — без энтузиазма прикинул Дерясин.
— К тому же весь напичкан оптико-волоконными сетями. Это оборонка, — безжалостно уточнил Забелин.
— Тогда не меньше двадцати. — Дерясин обреченно скорректировал цифру. — Как же ее взять-то без финансирования?
— Вот ты финансирование и обеспечишь.
— Может, лучше сразу его пристрелить, чтоб не мучился? — предложил гуманист Жукович.
— С завтрашнего дня готовь в банк заявку на кредитную линию, — едва скрывая торжество, приказал Забелин. — Второв подпишет. Конечно, о двадцати миллионах речи нет. Но в восемь должны уложиться.
Он оглядел приободрившиеся лица — сквозь пустые мечтания на их глазах проступила вполне перспективная реальность.
— Так Баландин теперь на кредитах, — осторожно напомнил Дерясин.
— Ничего. Упрется — пойдешь к Чугунову. Получать будем траншами. Первый — на один миллион долларов. Еще вопросы?
— Если позволите. — Непривычный к здешним обычаям Подлесный принялся было подниматься, но снова сел, осаженный взмахами рук. — «Информтехнология» — институт стратегический. Два года назад по просьбе Второва я его слегка «подрабатывал».
«Ах, сволочь какая, — восхищенно припомнил Забелин вчерашний разговор с шефом. — Ах, конспиратор задрипанный».
— Вокруг института много узлов вяжется. Иностранцы, знаю, крутились. Тут штурмом нельзя. Хорошо бы сперва обстановку прощупать.
— Да ты что?! — порадовался откровению Жукович. — Вот, стало быть, как надо?
И, отвечая на угрожающий взгляд Забелина, закончил:
— Не, ну, по-моему, он нас просто за лохов держит. Мы, мил человек, хоть и не искусствоведы, но этим делом не первый день промышляем, так что…
— Сколько вам нужно времени, чтоб представить первичную информацию? — Забелин раскрыл ежедневник.
— За неделю пробью. — На наскоки Жуковича Подлесный обращал внимания не больше, чем жеребец на досаждающего слепня перед тем, как хлестануть его хвостом.
— Неделя — много. Сегодня пятница плюс два выходных. В понедельник в девять жду результата. — И, не дожидаясь возражений, Забелин сделал пометку.
Возражений не последовало. Напротив, не меняя выражения лица, Подлесный поднялся:
— Разрешите выполнять? А то время пошло.
— Сейчас все разойдемся, — остановил Забелин. — Теперь, Виктор Николаевич, для вас задачка.
Тугоухий Астахов склонился правой стороной.
— Вам, как всегда, форпост. Придется внимательно покопаться в институтской бухгалтерии — на предмет выявить все сомнительные сделки, определить реальное финансовое положение — ну да не вас учить.
— И всех дел-то? — порадовался за коллегу Жукович. — А уж как в институте его ждут! Они и местечко под него расчистили, и документики потаенные разложили. И опять же — цветы в вазочку. Просто места себе не находят, кому бы показать.
— Готовьтесь, готовьтесь, Виктор Николаевич. На неделе придется приступать. Еще вопросы?
Решился Дерясин:
— Скупка акций — дело как бы деликатное. Это как на минном поле. А среди нас ни одного чистого фондовика.
— Будет тебе минер, — пообещал Забелин. — Мне как раз рекомендовали. Кстати, напоминаю для всех: любая информация по теме строго конфиденциальна. И еще: если проект реализуем — каждый получит премию от пятидесяти тысяч долларов.
Оглядел оживившиеся лица сподвижников:
— До понедельника. Жукович, задержись!
— Да понял, понял я все. Но и ты мое мнение поддержи: на гэбэшника ставить, как на старую курву: приплатят — и тут же сдаст.
— Хозяев меняю, то — жизнь, — отреагировал не вышедший еще Подлесный. — Но не сдаю.
— Это ты шефу басенки трави. Он доверчивый. И еще. — Жукович сделал вид, что старается говорить тихо. — Хоть и в одной теперь лодке, но держись от меня подальше. А то как бы это… веслом не зацепить.
И, горделиво скосясь на Забелина, вышел.
— Вот так вам, сучканам пугливым! — Спустя минуту послышался из предбанника торжествующий его голос, адресованный кому-то из выселяемых сотрудников.
Дверь, едва закрывшись, вновь распахнулась, и Забелин безошибочно определил — Яна. Судя по резкому звуку, страстей за прошедший час в ней не поубавилось.
— Так что со мной?
— С тобой? Полагаю все-таки с камнем на сердце, что придется нам расстаться. На повышение пойдешь — операционисткой в филиал. Да и ставки такой — секретарь — у меня больше нет.
Девушка обозленно сжала в ярко-красную полосу пухлые свои губки.
— Так найдите.
— Мама твоя мне на дню по два раза насчет твоего перехода звонит. Так что если не послушаюсь, головы обоим поотрывает.
— Замучается. И вообще, чья жизнь — моя, или?..
— Твоя. Вот и надо ее разумно строить. Ну, будь умницей!
Во взгляде Яны появился блеск.
— А надоело. И хватит со мной сюсюкать! Хочу быть с ва… с тобой! — Теперь она не отводила глаза, как обычно, а, напротив, единожды решившись, вызывающе смотрела в лицо, напружинившись и нарочито изогнувшись так, чтобы было видно пышное, готовое, казалось, разорвать стягивающую одежду девичье тело. Лет через пять чрезмерные эти формы начнут расплываться, нависать складками на животе. Но сейчас перед Забелиным выставлялась напоказ юная женская фигура, которую Макс, несомненно, закольцевал бы как сексапил номер раз.
— Яна, Яна! Что ты себе напридумывала? Остынь, девочка. Сколько на тебя парней зарится. Один Юра Клыня чего стоит. А уж перспективен! Помяни слово, начальником управления станет, не меньше. А там!..
— Этот лопоухий-то! Пока до «бабок» стоящих доберется, оплешивеет. Одно и знает, что замуж уговаривает, придурок.
— Почему ж, если замуж, так и придурок? — поразился неведомой ему до сих пор женской логике Забелин. — Выходит, если б я…
— Да ничего не выходит! Такие, как вы, не уговаривают. Такого самого обхаживать надо.
«Что я и делаю», — показала она всем своим видом.
— Юра очень, очень хороший специалист. Потом, честен.
При последнем аргументе личико Яны непроизвольно сложилось в презрительную гримаску, и, понимая, что реакция эта не в ее пользу, она произнесла раздраженно:
— Плох тем, что не хорош.
— Но любит!
— Да пошел он со своей любовью… Господи, ну что ты меня, боишься, что ли? — Она заметила его брошенный на дверь взгляд. — Ну прикипела я к тебе. Ведь не жениться прошу. Вообще ничего не требую. Разве что внимания. Или не хороша?
«А может, и в самом деле? Да и какого черта. В конце концов, с работы ее уберу, сниму квартиру. Впервой, что ли? А по любви, не по любви — кому все это сейчас нужно?» Он попытался вызвать в памяти спасительный образ своей старой доброй знакомой — Яниной мамы, маленькой нервной женщины, трогательно беспокоящейся при встречах, не обижают ли там ее кукушонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44