— У вас есть лупа? — спросил Ларри.
— Лупа! — воскликнула она. — Здесь больше ничего нет.
Он поднес фотографию к глазам и прошептал:
— Невероятно…
Она тоже наклонилась.
— Вы узнаете эти ворота, Домитилла?
— Да, — ответила она, многозначительно кивнув. — Узнаю. Я покажу их вам, если вы возьмете меня с собой.
— Тогда я вас похищаю. Это слишком важно, а у нас мало времени.
Девушка смотрела на него, не отводя глаз, словно усомнившись в серьезности его предложения.
— Я вам не верю, — наконец произнесла она.
— Вы правы.
— Ах вы!.. — крикнула она и бросилась на него, смешно размахивая кулаками.
— Посмотрите внимательно на верхний угол картины, стоящей у самого борта. Поверните фотографию правильно. Это вам о чем-нибудь говорит?
— Нет, — ответила девушка. — Он в музеи меня не водил.
— Здесь можно разглядеть ангелочка с «Данаи» Тициана. Это подтверждает то, что картины Неаполитанской пинакотеки, включая собрание Фарнезе, вывезены из Монтеверджино. Но куда? Ответ должны дать мне вы, Домитилла.
— Тогда поцелуйте меня.
Он резко оттолкнул ее и решительно направился к выходу. «Я заслужил орден за героизм», — подумал Ларри.
— Мы иногда ездили туда с родителями, — сказала она. — Мама любила смотреть на открывавшийся с вершины вид.
— Как удобно пользоваться загадками, особенно теми, что дают ключ к решению! Монастырь Монтекассино, не так ли? Признаюсь, я это подозревал.
Девушка кивнула, потом решительно встала перед ним:
— Теперь, когда вы получили что хотели, вы меня оставите.
— Но, Домитилла, если бы даже я захотел вас забрать, то куда? У меня, как и у других моих коллег, только тесный кабинет и походная койка.
— Этого хватит, — просто сказала она. — Я хочу уйти до его возвращения. Я росла, а он опускался, понимаете, что это значит? Я не могу больше, не могу. Мне рассказывали, что многие офицеры живут с итальянками.
Она говорила отрывисто и быстро и смотрела на него глазами, казавшимися еще больше из-за залегших под ними теней.
— Я хочу уехать в Англию, — добавила она.
— Домитилла, — сурово ответил Ларри, — вы хоть представляете себе, как я буду выглядеть рядом с шестнадцатилетней девочкой? Вы хотите, чтобы меня разжаловали? Что же касается Англии, то не пройдет и недели, как вам захочется вернуться обратно. Там все не так, как вы себе вообразили. Будет бедность и карточки, как здесь.
— Я вам не верю. Я читала в мамином журнале о кино, что Вивьен Ли купалась нагишом в огуречном лосьоне… Ах как мне хотелось бы…
Она закрыла лицо руками, и Ларри не расслышал конца фразы.
— Должен вас разочаровать, но даже до войны из огурцов делали салаты и бутерброды, а не использовали для ванн, пусть эти ванны и предназначались для Вивьен Ли.
— Не смейтесь надо мной, — сказала девушка, — мне так грустно.
— Вытрите сначала подбородок, девочка, — сказал Ларри. — Он у вас блестит.
Она быстро стерла сок.
— Когда я вижу наших солдат, возвращающихся домой, в лохмотьях, не знающих, как добраться до своих деревень, я понимаю, что они побежденные, а хотела бы хоть раз оказаться среди победителей. Увезите меня… возьмите меня с собой! Если я смогу уехать от отца, удача наконец мне улыбнется. Я даже не знаю, что такое счастье, а выйти за вас замуж — это лучшее, что может быть в моей жизни. Скажите «да». Я подожду до конца войны, если хотите. Но скажите «да», умоляю вас…
— Оставьте это, Домитилла, — прервал ее Ларри. — Вы так прелестны. Почему вы не хотите выйти замуж за молодого неаполитанца… ну, не знаю, за какого-нибудь милого мальчика, живущего в другом районе, чтобы отец не опекал вас ежеминутно…
Она отчаянно и устало взмахнула руками.
— Вы что, не понимаете, что никто не захочет жениться на дочери такого человека? — сдавленно произнесла она. — Всем известно, что месяц назад его исключили из коллегии адвокатов. Если бы вы знали, на кого были похожи те, кто собирался у нас дома… Подонки! Я уверена, это были полицейские из Тайной канцелярии… Они красовались перед зеркалом, выкатывая грудь колесом, уперев руки в бока и задрав подбородок! Видите темные пятна на зеркале? Мне часто кажется, что это прилипли к стеклу клочья их отвратительных черных и коричневых рубашек.
Она заплакала, тихо всхлипывая, ее худенькие плечи вздрагивали от рыданий.
— Вы не знаете, сколько людей хотят отправить отца в тюрьму… Когда союзники оставят город, здесь начнется гражданская война… Если вы меня оставите, кто обо мне позаботится?..
— Ну, не хнычьте, на втором этаже живет ваш старый дядюшка!
— По крайней мере он никогда не был фашистом. Я уверена, что папа на него донес и что именно это их и поссорило, а не только плата за квартиру. И если теперь донесут на папу, то он это заслужил.
Она заплакала и не вытирала слез, струившихся по ее искаженному личику. Ларри боролся с желанием прижать ее к себе и утешить, когда послышался какой-то шум. Он вздрогнул:
— Это не он?
— Нет. Просто надо было укрепить дом после июльских бомбежек. Время от времени что-то трескается…
— Как вы думаете, сколько он еще простоит?
Она безразлично махнула рукой. Где-то тихо журчала вода, и Ларри казалось, что какие-то скрытые от людского взора потоки медленно подтачивают дом изнутри.
— Мне все равно. Если он рухнет на меня, будет даже лучше.
— Вы преувеличиваете, Домитилла, — рассердился Ларри. — Мне пора идти. Вот что я могу для вас сделать, если вы действительно хотите устроиться в военный госпиталь: завтра скажу вашему отцу, что это не гнездо разврата, как он себе представляет.
— Он вам не поверит, как не верит мне.
— Я скажу, что знаком с главным военным врачом, майором Хартманном, который проследит, чтобы вас направили к тяжело раненным, а не к выздоравливающим. Я смогу его убедить.
Она разочарованно посмотрела на него и подошла ближе.
— Я слышала, вы рассказывали папе о том, что ваш поэт влюбился в девушку, которую заключили в монастырь, потому что отец не мог дать ей приданого… Мне бы хотелось, чтобы вы влюбились в меня, как он.
— Вы слишком навязчивы, Домитилла, — с упреком ответил Ларри. — А теперь быстро положите фотографию туда, где ее прятал ваш отец.
Она кивнула и вышла из кухни. Он слышал, как открылась дверь, и движение в соседней комнате. Девушка вернулась, и он ошеломленно уставился на нее. Она сняла блузку и лифчик, и в молочно-белом свете кухни, как в холодном свете фотоателье, ясно видны были ее груди, казавшиеся в своем свободном и спокойном бесстыдстве как бы существующими отдельно от хрупкого торса и худых плеч, словно вылепленные из другого, более мягкого, тонкого и светящегося материала, как два цветка, случайно выросших на бесплодной земле. Он некоторое время потрясенно молчал, а потом воскликнул:
— Вот это да! В такой холод! Немедленно оденьтесь!
Она подошла и судорожно прижалась к нему. Сквозь китель он почувствовал ее горячую полную грудь и с трудом оторвался от девушки. Он повел себя глупо: ясно же было, что именно этим все и кончится. И он это предвидел! Она продолжала за него цепляться, и он был вынужден грубо ее оттолкнуть.
— Но что это… что это значит? — пробормотал он. — Знаю! Вы пытаетесь расставить мне ловушку, да? Я должен был догадаться.
Она отчаянно замотала головой, испустила смешанный с рыданиями стон и шагнула к нему.
— Но ты же такой, как все! Потрогай хотя бы мою грудь, она твоя, ты же хочешь! Если я уйду с тобой, она будет твоей на всю жизнь, только твоей…
Он медленно отступил к двери.
— Домитилла, вы сошли с ума! Я считал вас подростком, с которым плохо обращаются, а вы просто истеричка! Таким способом вы не заставите меня прийти к вам на помощь!
Он продолжал отступать, но она еще более решительно, чем в первый раз, встала между ним и дверью, словно желая отрезать ему путь к отступлению.
— Они все так делают, там, на улице! Ты же видел их на улице Портакаррезе или на Пиццофальконе — сидят на ступенях и предлагают себя солдатам за еду или пачку сигарет… «Хочешь красивую девушку, Джо?» — вот что я слышу каждый день… Мне надо дать тебе что-то, чтобы ты захотел забрать меня отсюда… Это так просто… — Она говорила бесцветным, невыразительным голосом, в котором слышались жестокие ноты.
Внезапно Ларри запаниковал:
— Оденьтесь и отойдите от двери! Дайте мне уйти, черт возьми!
— Нет, — пробормотала она, цепляясь за него.
Разозлившись, он вырвался и замахнулся. Его ладонь с размаху опустилась на исхудавшую щеку. Она дернулась, как зверь, остановленный пулей на бегу, и попыталась укусить его за руку.
— Почему… почему ты ведешь себя так же, как он… — проскулила она.
— В конце концов, может, он и прав. Вы лжете ему, как лжете мне, утверждая, что вас держат взаперти.
Она встала на колени и обняла его ноги.
— Тогда, на улице Монтеоливетто, я хотела убедиться, что ты мне нравишься. Ты шел так победно, так уверенно и спокойно рядом с отцом, скорчившимся над этими несчастными яйцами, как какая-то крестьянка! А этот его залатанный костюм… мне стало стыдно…
— Вы могли дорого за это заплатить! Вас могло убить этой бомбой!
Она подняла на него взгляд:
— Ты бываешь милым только тогда, когда думаешь о моей смерти.
Ее потерянный вид тронул Ларри, и он притянул девушку к себе. Она нежно взяла его за руки и приложила их к своей груди. Он поцеловал ее в шею. Тонкая радужная пленка грязи покрывала ее хрупкий затылок, а от темных густых волос исходил одуряющий запах. Внезапно она выскользнула из его объятий и сделала шаг в сторону, словно танцовщица.
— Нам будет лучше в спальне, чем на кухне, — сказала она.
Грациозно и гордо, словно уверенная в своей победе, она исчезла в коридоре. Он последовал за ней не сразу, прислушался. Журчание прекратилось, стояла полная тишина; ничего не опасаясь, он, в свою очередь, вышел в коридор.
— Доми… — позвал он, не видя девушки.
Имя застряло у него в горле. В мутном зеркале за россыпью темных пятен, словно двойник того, первого видения, появилась угрожающе знакомая фигура. Ларри почувствовал, как кровь отливает у него от лица. В этот момент из спальни выбежала Домитилла, победно размахивая ключами.
— Не пойти ли нам вниз? — предложила она радостно. — Сегодня дон Этторе в кафе, и там мы по крайней мере можем быть уверены, что…
Увидев парализованного ужасом Ларри, она не закончила фразу и замерла, как птица, подстреленная на лету. Потом попятилась, прикрывая грудь руками.
— Ну и ну, — произнес Ларри.
— Это все, что вы можете мне сказать? — прошипел Амброджио, наступая на него. — Мерзкий англичанишко, ростбиф поганый! Я был прав, не доверяя вам. Вы пользуетесь, негодяй, ситуацией, сложившейся в городе. Посылаете меня в порт улаживать ваши делишки, а сами лезете на мою дочь! Мерзость! Мерзость! А ты, шлюха, ступай оденься, мы с тобой после поговорим. Ты у меня отведаешь хлыста!
Адвокат стоял у входа, и в сумерках Ларри мог видеть только его силуэт. Ему показалось, что у Амброджио в руках что-то продолговатое, и он вынул табельный пистолет.
— Не валяйте дурака, Амброджио! — крикнул он, осторожно продвигаясь вперед по коридору. — Странная сложилась ситуация: сначала вы пишете письмо, в котором предлагаете мне свою дочь, как барышник скотину…
— Заткнись! Стой на месте!
— …И будто случайно, когда я пришел, чтобы узнать, хорошо ли все прошло и попадут ли мои деньги именно в мой карман, ваша дочь, следуя тактике своего отца, раздевается передо мной, хотя я ни о чем подобном ее не просил, и в этот самый момент появляетесь вы. Ловко подстроено! Значит, и в тот день она нарочно ворвалась в коридор в тот момент, когда я собирался уходить!
Амброджио издевательски рассмеялся:
— «Будто случайно», говорите вы. Вам просто не повезло, лейтенант, вините в этом ваши службы. Вы предупредили о моем приходе, и это сильно упростило дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70