Ее лицо приняло безмятежное выражение, грациозно и плавно, как танцовщица у перекладины, она перешагнула через борт и протянула ему руку, предлагая следовать за ней. Серьезно и мечтательно глядя на Ларри, словно она разыгрывала свою последнюю карту, она ждала. Он покорно подошел. Почти грубо она толкнула его, и он очутился на дне. Шкура щекотала ему щеки, а в нос ударил едкий запах дегтя.
— Тут воняет, и мне щекотно! — воскликнул он.
— Блох я беру на себя, а о запахе не думай, — сказала она, вытягиваясь на нем. Он почувствовал, как прижались к нему ее груди, и тут она с жадностью поцеловала его. В тот же миг он понял, что ее рука забралась под форменные кальсоны.
— Надо же! — восхитилась девушка.
— Вы все сделали для этого. Вы же знаете, я не святой.
— К счастью, — ответила она.
Не снимая юбки, она изогнулась, чтобы снять трусики, и проделала это круговое движение с той ловкостью и безупречной точностью, которые были ей свойственны, когда она начинала действовать (как накануне, когда она приводила в порядок тело Амброджио и мыла комнату). Закрыв глаза и чуть заметно улыбаясь, она жадно вобрала его в себя и начала волнообразно, медленно и ритмично, двигаться, словно лодочка, приютившая их, поплыла по северному, густому ота льда морю. Слабый свет подчеркивал возбуждающую и чувственную полноту ее груди под блузкой, и то, что она осталась одетой, показалось Ларри кокетливой уловкой, в которой, впрочем, уже не было нужды.
Его оборона рухнула, и, глядя на тонкую линию ее плеч, за которыми он уже не замечал царящего кругом беспорядка, он перестал сдерживаться, и его хриплый крик — насколько он мог судить по ее торжествующему взгляду — доставил ей такое же удовольствие, как и волна наслаждения, вскоре накрывшая их обоих. Когда все кончилось, он впал в блаженное оцепенение.
— Как давно… — прошептал он.
Она придвинула к нему восторженное личико.
— Как давно что?
— Как давно я не занимался любовью.
Она, казалось, была удивлена.
— Но здесь… здесь хватает соблазнов…
— Вот именно. Я становлюсь похожим на моего друга-американца, потому что все, что я вижу в этом городе, начинает внушать мне отвращение. На каждом перекрестке, у подножия каждой лестницы только и слышно: «Зайди ко мне, Джо. У меня есть для тебя красивая девушка, Джо. Тебе было хорошо, Джо?»
Она коротко рассмеялась, он не понял, одобрительно или насмешливо. Когда ей показалось, что он хочет из нее выйти, она чуть было не расплакалась.
— Останься, останься во мне, — сказала она торопливо, изо всех сил прижимаясь к нему. — Ты понял, что стал моим первым мужчиной…
— Да, — услышал он собственный шепот.
— Впервые то, что я чувствую, заставляет меня краснеть! Посмотри, я вся красная!
— Как печка, — согласился он. — Знаешь, ведь я считал, что твои щеки горели и по милости других, старика Креспи в частности! Мне казалось, что он лишил тебя невинности. Одна эта мысль внушала мне такое отвращение, что я не хотел, чтобы ты встречалась с ним!
Ларри внезапно разволновался, а лицо Домитиллы осветилось, и на него вернулось то выражение полупрозрачного совершенства, которое он заметил в день, когда впервые ее увидел.
— Ты сказал мне «ты»! — воскликнула она восхищенно. — И ты, кажется, ревнуешь. Я знала, что так будет!
— Значит, ты признаешься, что Креспи… Не доводя дело до конца, он все же…
Она игриво пожала плечами:
— Дон Этторе не похож на отца. Можно сказать, он спас меня. Ты можешь мне не верить, но если бы не он, меня бы здесь не было. Он не дал мне умереть с голоду. Они с Джанни кормили меня из своего пайка.
Она вдруг рассмеялась.
— Он хотел, чтобы я поправилась и мне стали впору платья его жены. Ему нравилось, когда я их примеряла. В этом не было ничего дурного!
— Я видел, что ты прекрасно могла их носить!
— Хватало нескольких булавок! Ему было приятно зашнуровывать у меня на ногах ботинки прошлого века.
— И затягивать тебя в корсеты его матери?
— Нет, корсетов не было, — ответила она просто. — Но я так хотела бы жить в те времена, когда говорили не только о войне, когда люди красиво одевались, ездили в оперу в экипаже… Поэтому я так люблю исторические фильмы. Когда мы поедем в Рим, я буду просить тебя только о том, чтобы ты иногда водил меня в кино.
— В Рим… Я же говорил тебе…
Она нежно приложила свой палец к его губам, и он замолчал.
— Ты часто ходила с матерью в кино? — спросил он.
— Да. В «Огюстео», в «Парадизо»… В «Корону» на виа деи Милле… Я помню, мы смотрели «Белоснежку» в «Санта-Лючии». Это единственный раз в жизни, когда я слышала, как мама поет на улице.
Девушка перечисляла кинотеатры с тем же выражением сладострастия и ностальгии в голосе, с каким ее отец читал довоенное меню в траттории. Наклонившись к Ларри, она нежно дотронулась до его лица.
— У нас есть еще несколько часов, — сказала она тихо. — Не поплавать ли нам в каноэ еще разок?
Ларри погладил ее по бледной щеке.
— Помни, к возвращению дона Этторе ты должна быть уже дома, иначе у него возникнут подозрения, особенно если он заметит отсутствие портшеза…
— Сейчас четыре, а он никогда не возвращается раньше девяти, — сказала Домитилла. — Тогда я и посмотрю, не заметил ли он чего, и расскажу ему, как я волнуюсь, что отец еще не вернулся. А завтра утром я объясню, что не спала уже вторую ночь, что не хочу оставаться на Ривьера-ди-Кьяйя и решила пойти работать в Баньоли. Видишь, у нас достаточно времени, чтобы сплавать снова…
Она наклонилась, чтобы поцеловать его. Он позволил ей это, но не вернул поцелуй. Неожиданно она разжала объятия, встала, одернула юбку и вылезла из лодки.
— Почему ты отворачиваешься от меня? — с болью в голосе крикнула она. — Тебе что, не было хорошо? Тебе не понравилось?
— Очень понравилось, — ответил он огорченно. — Ты меня немного изнасиловала, но я не буду на это жаловаться! Плохо, что я не могу отделить то, что чувствовал сейчас с тобой, от того, что случилось раньше…
— А я, когда буду думать о нас двоих, стану вспоминать каноэ, а не портшез!
— Мне бы тоже этого хотелось, — с сожалением заметил он.
Она в ярости бросилась прочь, и он увидел, как она лавирует между связками шестов и с томной грацией устремляется в лабиринт из предметов. Враждебное и нелепое пространство гаража, казалось, очеловечилось, согрелось и превратилось в фантасмагорический дворец, в котором она была одновременно нимфой и весталкой. Внезапно раздался пронзительный крик.
— Что случилось? — воскликнул Ларри. Домитилла согнулась, словно ее подстрелили на бегу, и он с ужасом увидел, что стальные челюсти капкана сомкнулись на ее узких щиколотках. Она продолжала кричать и ломать руки, скрючившись от боли. Он тут же представил себе, как ломаются ее хрупкие косточки, ее боль, кровотечение, которое никак не удается остановить… И кого звать на помощь в такой ситуации?.. Он бросился к ней, торопливо надевая брюки.
— Этого еще не хватало! Угодить в волчий капкан в центре Неаполя! Что за бредовая мысль хранить такую штуковину! Где ключ?
— На верстаке! — крикнула она.
Он уже бежал к верстаку, когда услышал, как она вприпрыжку бежит за ним, заливаясь смехом.
— Я пошутила, этот капкан для гризли! Я спокойно могу всунуть туда ноги и вытащить их…
Раздался звук пощечины. Все случилось как бы помимо его воли, и он тотчас же пожалел об этом, с таким невыразимым упреком смотрела на него девушка.
— Ты делаешь… так же, как он. — выдохнула она.
— Послушай, если ты и с ним так шутила, то тут я его понимаю.
Она снова заплакала. Горе ее было настолько безутешно, что он обнял ее и, прижав к себе, попытался приласкать:
— Прости меня. Я так испугался… Мне показалось, ты можешь потерять ногу… Я не понимаю таких шуток.
Видя его раскаяние, она немного успокоилась.
— Я встала, чтобы достать для тебя подарок, — объяснила она, шмыгая носом. — Я хотела подарить тебе это. Чтобы ты помнил о том, как мы впервые были вместе.
Она поколебалась с минуту, потом открыла маленькую сумочку на длинной ручке, которую он уже видел у нее в тот день, когда взорвалась бомба, достала сложенный вчетверо листок бумаги и протянула Ларри.
Он медленно развернул листок. Едва взяв записку, прежде чем прочитать из нее хоть слово, он вновь ощутил далекий и неистребимый запах воска, наполнявший готические залы Бодлианской библиотеки. Последние лучи солнца придавали белой бумаге оттенок старого пергамента.
— Подожди, здесь есть лампа, я сейчас зажгу, — сказала Домитилла.
В колеблющемся пламени газовой лампы он наконец смог рассмотреть листок.
— Кажется, на эту записку пролили воду! — воскликнул он разочарованно.
И в самом деле, на листке остались коричневатые следы жидкости, которые стерли часть текста.
— Скорее всего это произошло вскоре после того, как была сделана запись, — уточнил он, склоняясь над листком.
— Ты узнаешь почерк?
— О да! — сказал Ларри. — Так это документ из квартиры Креспи?
— Нет, я никогда не держала в руках послание из секретера, о котором ты подумал. Дон Этторе просто прочел мне его и положил обратно в ящик. Мне кажется, она упрекала мужа за то, что чувствовала себя одинокой. Но почему ты так побледнел? — воскликнула Домитилла.
Ларри прислонился к стене гаража и уставился в землю. Девушка подошла к нему:
— Что с тобой? Ведь не эта же единственная фраза, которую здесь еще можно прочесть, привела тебя в такое состояние?
— Нет, ничего, — ответил он, поднимая голову. — Но ты мне ничего не говорила об этом документе…
Она, казалось, была потрясена впечатлением, которое ее подарок произвел на Ларри.
— Не было причины о нем рассказывать… Я хотела… просто сделать тебе сюрприз… По правде сказать, этот листок лежал у отца в кармане вместе с деньгами… Я в любом случае отдала бы его тебе… Я хочу сказать, что даже если бы в каноэ ничего не произошло…
Речь ее звучала отрывисто и неровно, она судорожно цеплялась за Ларри.
— Успокойся, — произнес он устало. — Я верю, что ты отдала бы мне его.
— Это не то письмо, которое мне читал дон Этторе, но мой отец, наверное, вытащил его у него из секретера. А где еще ему было его взять? В этих ящиках, наверное, полно таких писем. Он считал, что дон Этторе ничего не заметит, и хотел продать его тебе теперь, когда у тебя завелись пети-мети…
— Что?
— Звонкая монета… Так говорят на улицах… Как только узнал, что ты интересуешься этой эпохой, он подумал, что поймал идеальную дичь…
Ларри в задумчивости покачал головой:
— Это письмо… Оно не от Креспи.
Она удивленно взглянула на него:
— Откуда ты знаешь? Тут не хватает стольких слов…
— Их здесь вполне достаточно, — вздохнул Ларри. — «А sad fate. The unfortunate baby died one year lat… in Napl… and poor unlucky E…», — прочел он глухим голосом.
Рука с письмом безвольно повисла вдоль туловища. Как странно, что мрачные строки, написанные Мэри Шелли, нашли его здесь, в этом потаенном убежище. Домитилла схватила его за руку.
— Мне не следовало отдавать его тебе? — спросила она. — Я не должна была этого делать?..
Ларри махнул рукой, словно сгоняя с плеча девушки ночную бабочку.
— Скажи лучше, какая это буква?
Она отодвинулась от него и закрыла лицо руками.
— Какая разница, если у тебя испортилось настроение? — прошептала она. — Я даже не поняла, что ты прочел. Почему между нами все и всегда оборачивается к худшему?..
Он ласково притянул ее к себе:
— Пожалуйста, постарайся. Именно из таких мелочей складываются великие открытия.
Внезапно успокоившись, она склонилась над запиской и прилежно, как школьница, стала ее рассматривать.
— Эти подтеки не дают как следует разобрать… «Э» — мне кажется. Часть буквы стерта водой, но остальное пока видно.
Он кивнул:
— Я тоже так думаю, и это подтверждает мои утренние рассуждения. Речь идет… — Он закрыл глаза. — Речь идет о том младенце, что родился на Ривьера-ди-Кьяйя двадцать седьмого декабря тысяча восемьсот восемнадцатого года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Тут воняет, и мне щекотно! — воскликнул он.
— Блох я беру на себя, а о запахе не думай, — сказала она, вытягиваясь на нем. Он почувствовал, как прижались к нему ее груди, и тут она с жадностью поцеловала его. В тот же миг он понял, что ее рука забралась под форменные кальсоны.
— Надо же! — восхитилась девушка.
— Вы все сделали для этого. Вы же знаете, я не святой.
— К счастью, — ответила она.
Не снимая юбки, она изогнулась, чтобы снять трусики, и проделала это круговое движение с той ловкостью и безупречной точностью, которые были ей свойственны, когда она начинала действовать (как накануне, когда она приводила в порядок тело Амброджио и мыла комнату). Закрыв глаза и чуть заметно улыбаясь, она жадно вобрала его в себя и начала волнообразно, медленно и ритмично, двигаться, словно лодочка, приютившая их, поплыла по северному, густому ота льда морю. Слабый свет подчеркивал возбуждающую и чувственную полноту ее груди под блузкой, и то, что она осталась одетой, показалось Ларри кокетливой уловкой, в которой, впрочем, уже не было нужды.
Его оборона рухнула, и, глядя на тонкую линию ее плеч, за которыми он уже не замечал царящего кругом беспорядка, он перестал сдерживаться, и его хриплый крик — насколько он мог судить по ее торжествующему взгляду — доставил ей такое же удовольствие, как и волна наслаждения, вскоре накрывшая их обоих. Когда все кончилось, он впал в блаженное оцепенение.
— Как давно… — прошептал он.
Она придвинула к нему восторженное личико.
— Как давно что?
— Как давно я не занимался любовью.
Она, казалось, была удивлена.
— Но здесь… здесь хватает соблазнов…
— Вот именно. Я становлюсь похожим на моего друга-американца, потому что все, что я вижу в этом городе, начинает внушать мне отвращение. На каждом перекрестке, у подножия каждой лестницы только и слышно: «Зайди ко мне, Джо. У меня есть для тебя красивая девушка, Джо. Тебе было хорошо, Джо?»
Она коротко рассмеялась, он не понял, одобрительно или насмешливо. Когда ей показалось, что он хочет из нее выйти, она чуть было не расплакалась.
— Останься, останься во мне, — сказала она торопливо, изо всех сил прижимаясь к нему. — Ты понял, что стал моим первым мужчиной…
— Да, — услышал он собственный шепот.
— Впервые то, что я чувствую, заставляет меня краснеть! Посмотри, я вся красная!
— Как печка, — согласился он. — Знаешь, ведь я считал, что твои щеки горели и по милости других, старика Креспи в частности! Мне казалось, что он лишил тебя невинности. Одна эта мысль внушала мне такое отвращение, что я не хотел, чтобы ты встречалась с ним!
Ларри внезапно разволновался, а лицо Домитиллы осветилось, и на него вернулось то выражение полупрозрачного совершенства, которое он заметил в день, когда впервые ее увидел.
— Ты сказал мне «ты»! — воскликнула она восхищенно. — И ты, кажется, ревнуешь. Я знала, что так будет!
— Значит, ты признаешься, что Креспи… Не доводя дело до конца, он все же…
Она игриво пожала плечами:
— Дон Этторе не похож на отца. Можно сказать, он спас меня. Ты можешь мне не верить, но если бы не он, меня бы здесь не было. Он не дал мне умереть с голоду. Они с Джанни кормили меня из своего пайка.
Она вдруг рассмеялась.
— Он хотел, чтобы я поправилась и мне стали впору платья его жены. Ему нравилось, когда я их примеряла. В этом не было ничего дурного!
— Я видел, что ты прекрасно могла их носить!
— Хватало нескольких булавок! Ему было приятно зашнуровывать у меня на ногах ботинки прошлого века.
— И затягивать тебя в корсеты его матери?
— Нет, корсетов не было, — ответила она просто. — Но я так хотела бы жить в те времена, когда говорили не только о войне, когда люди красиво одевались, ездили в оперу в экипаже… Поэтому я так люблю исторические фильмы. Когда мы поедем в Рим, я буду просить тебя только о том, чтобы ты иногда водил меня в кино.
— В Рим… Я же говорил тебе…
Она нежно приложила свой палец к его губам, и он замолчал.
— Ты часто ходила с матерью в кино? — спросил он.
— Да. В «Огюстео», в «Парадизо»… В «Корону» на виа деи Милле… Я помню, мы смотрели «Белоснежку» в «Санта-Лючии». Это единственный раз в жизни, когда я слышала, как мама поет на улице.
Девушка перечисляла кинотеатры с тем же выражением сладострастия и ностальгии в голосе, с каким ее отец читал довоенное меню в траттории. Наклонившись к Ларри, она нежно дотронулась до его лица.
— У нас есть еще несколько часов, — сказала она тихо. — Не поплавать ли нам в каноэ еще разок?
Ларри погладил ее по бледной щеке.
— Помни, к возвращению дона Этторе ты должна быть уже дома, иначе у него возникнут подозрения, особенно если он заметит отсутствие портшеза…
— Сейчас четыре, а он никогда не возвращается раньше девяти, — сказала Домитилла. — Тогда я и посмотрю, не заметил ли он чего, и расскажу ему, как я волнуюсь, что отец еще не вернулся. А завтра утром я объясню, что не спала уже вторую ночь, что не хочу оставаться на Ривьера-ди-Кьяйя и решила пойти работать в Баньоли. Видишь, у нас достаточно времени, чтобы сплавать снова…
Она наклонилась, чтобы поцеловать его. Он позволил ей это, но не вернул поцелуй. Неожиданно она разжала объятия, встала, одернула юбку и вылезла из лодки.
— Почему ты отворачиваешься от меня? — с болью в голосе крикнула она. — Тебе что, не было хорошо? Тебе не понравилось?
— Очень понравилось, — ответил он огорченно. — Ты меня немного изнасиловала, но я не буду на это жаловаться! Плохо, что я не могу отделить то, что чувствовал сейчас с тобой, от того, что случилось раньше…
— А я, когда буду думать о нас двоих, стану вспоминать каноэ, а не портшез!
— Мне бы тоже этого хотелось, — с сожалением заметил он.
Она в ярости бросилась прочь, и он увидел, как она лавирует между связками шестов и с томной грацией устремляется в лабиринт из предметов. Враждебное и нелепое пространство гаража, казалось, очеловечилось, согрелось и превратилось в фантасмагорический дворец, в котором она была одновременно нимфой и весталкой. Внезапно раздался пронзительный крик.
— Что случилось? — воскликнул Ларри. Домитилла согнулась, словно ее подстрелили на бегу, и он с ужасом увидел, что стальные челюсти капкана сомкнулись на ее узких щиколотках. Она продолжала кричать и ломать руки, скрючившись от боли. Он тут же представил себе, как ломаются ее хрупкие косточки, ее боль, кровотечение, которое никак не удается остановить… И кого звать на помощь в такой ситуации?.. Он бросился к ней, торопливо надевая брюки.
— Этого еще не хватало! Угодить в волчий капкан в центре Неаполя! Что за бредовая мысль хранить такую штуковину! Где ключ?
— На верстаке! — крикнула она.
Он уже бежал к верстаку, когда услышал, как она вприпрыжку бежит за ним, заливаясь смехом.
— Я пошутила, этот капкан для гризли! Я спокойно могу всунуть туда ноги и вытащить их…
Раздался звук пощечины. Все случилось как бы помимо его воли, и он тотчас же пожалел об этом, с таким невыразимым упреком смотрела на него девушка.
— Ты делаешь… так же, как он. — выдохнула она.
— Послушай, если ты и с ним так шутила, то тут я его понимаю.
Она снова заплакала. Горе ее было настолько безутешно, что он обнял ее и, прижав к себе, попытался приласкать:
— Прости меня. Я так испугался… Мне показалось, ты можешь потерять ногу… Я не понимаю таких шуток.
Видя его раскаяние, она немного успокоилась.
— Я встала, чтобы достать для тебя подарок, — объяснила она, шмыгая носом. — Я хотела подарить тебе это. Чтобы ты помнил о том, как мы впервые были вместе.
Она поколебалась с минуту, потом открыла маленькую сумочку на длинной ручке, которую он уже видел у нее в тот день, когда взорвалась бомба, достала сложенный вчетверо листок бумаги и протянула Ларри.
Он медленно развернул листок. Едва взяв записку, прежде чем прочитать из нее хоть слово, он вновь ощутил далекий и неистребимый запах воска, наполнявший готические залы Бодлианской библиотеки. Последние лучи солнца придавали белой бумаге оттенок старого пергамента.
— Подожди, здесь есть лампа, я сейчас зажгу, — сказала Домитилла.
В колеблющемся пламени газовой лампы он наконец смог рассмотреть листок.
— Кажется, на эту записку пролили воду! — воскликнул он разочарованно.
И в самом деле, на листке остались коричневатые следы жидкости, которые стерли часть текста.
— Скорее всего это произошло вскоре после того, как была сделана запись, — уточнил он, склоняясь над листком.
— Ты узнаешь почерк?
— О да! — сказал Ларри. — Так это документ из квартиры Креспи?
— Нет, я никогда не держала в руках послание из секретера, о котором ты подумал. Дон Этторе просто прочел мне его и положил обратно в ящик. Мне кажется, она упрекала мужа за то, что чувствовала себя одинокой. Но почему ты так побледнел? — воскликнула Домитилла.
Ларри прислонился к стене гаража и уставился в землю. Девушка подошла к нему:
— Что с тобой? Ведь не эта же единственная фраза, которую здесь еще можно прочесть, привела тебя в такое состояние?
— Нет, ничего, — ответил он, поднимая голову. — Но ты мне ничего не говорила об этом документе…
Она, казалось, была потрясена впечатлением, которое ее подарок произвел на Ларри.
— Не было причины о нем рассказывать… Я хотела… просто сделать тебе сюрприз… По правде сказать, этот листок лежал у отца в кармане вместе с деньгами… Я в любом случае отдала бы его тебе… Я хочу сказать, что даже если бы в каноэ ничего не произошло…
Речь ее звучала отрывисто и неровно, она судорожно цеплялась за Ларри.
— Успокойся, — произнес он устало. — Я верю, что ты отдала бы мне его.
— Это не то письмо, которое мне читал дон Этторе, но мой отец, наверное, вытащил его у него из секретера. А где еще ему было его взять? В этих ящиках, наверное, полно таких писем. Он считал, что дон Этторе ничего не заметит, и хотел продать его тебе теперь, когда у тебя завелись пети-мети…
— Что?
— Звонкая монета… Так говорят на улицах… Как только узнал, что ты интересуешься этой эпохой, он подумал, что поймал идеальную дичь…
Ларри в задумчивости покачал головой:
— Это письмо… Оно не от Креспи.
Она удивленно взглянула на него:
— Откуда ты знаешь? Тут не хватает стольких слов…
— Их здесь вполне достаточно, — вздохнул Ларри. — «А sad fate. The unfortunate baby died one year lat… in Napl… and poor unlucky E…», — прочел он глухим голосом.
Рука с письмом безвольно повисла вдоль туловища. Как странно, что мрачные строки, написанные Мэри Шелли, нашли его здесь, в этом потаенном убежище. Домитилла схватила его за руку.
— Мне не следовало отдавать его тебе? — спросила она. — Я не должна была этого делать?..
Ларри махнул рукой, словно сгоняя с плеча девушки ночную бабочку.
— Скажи лучше, какая это буква?
Она отодвинулась от него и закрыла лицо руками.
— Какая разница, если у тебя испортилось настроение? — прошептала она. — Я даже не поняла, что ты прочел. Почему между нами все и всегда оборачивается к худшему?..
Он ласково притянул ее к себе:
— Пожалуйста, постарайся. Именно из таких мелочей складываются великие открытия.
Внезапно успокоившись, она склонилась над запиской и прилежно, как школьница, стала ее рассматривать.
— Эти подтеки не дают как следует разобрать… «Э» — мне кажется. Часть буквы стерта водой, но остальное пока видно.
Он кивнул:
— Я тоже так думаю, и это подтверждает мои утренние рассуждения. Речь идет… — Он закрыл глаза. — Речь идет о том младенце, что родился на Ривьера-ди-Кьяйя двадцать седьмого декабря тысяча восемьсот восемнадцатого года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70