Она привечала паренька и за тихий скромный нрав, и за то, что не пил и не буянил, а главное, за то, что, когда получал свою сиротскую поденную плату, - всегда исправно делился, платил за постой. Была бы только жива...
Но - увы. Умерла тетя Плата. В дебелой голубоглазой девке с нечесаными волосами с трудом узнал Ильюхин внучку, Татьяну кажется; точно уже за давностью лет и не помнил. И она не вспомнила, но, выслушав просьбу, согласилась пустить - за плату, разумеется.
- За плату... - грустно повторил Ильюхин. - Эк, сказанулось у тебя... Не то за деньги, не то в память бабушки покойной...
- За деньги, - дернула щекой. - Тоже мне, возмечтал... Да я тебя знать не знаю и не помню, и на палец ты мне намотался! Ну?
Это грозное "ну" означало только одно. Ильюхин догадался и молча протянул сто рублей николаевскими, одной большой бумагой. Она опешила, приняла трясущимися руками, сказала хрипло:
- Я те и кормить стану. Два раза в день. А в первый же раз как заявишься пьяным - выгоню.
Так началась его жизнь в доме из прошлого. Через два дня он уже освоился и даже подмигивал хозяйке:
- А где кавалеры, девушка? Пропадешь ведь...
Она прыскала в кулак, краснела и выбегала из комнаты. А Ильюхин ждал. Баскакова или его попутчика Острожского. Идти в Уралсовет или - тем более в Чека не решился - мало ли, ведь могут и проследить, и тогда сдох бобик, как ни крути...
Они появились на четвертый день как ни в чем не бывало, сели за стол, и Баскаков тут же услал Татьяну за водкой, щедро снабдив деньгами.
- Сидишь дома?
- А как? - удивился Ильюхин. - Эслив бы на завод - с нашим удовольствием, а в охрану... Это только по вашей протекции. Не так?
- Меньше болтай... - Баскаков поморщился. - Пойдешь прямо в Чека, это наискосок, из окна видно. "Американская" гостиница. Спросишь товарища Кудлякова... - Произнося слово "товарищ", Баскаков словно проглотил что-то. - Он о тебе знает. Предъявишь документ - и полный вперед. Трудись на ниве, а мы тебя найдем. - Посмотрел тяжело и добавил с усмешечкой: Когда надо станет.
- Когда надо будет, - осторожно поправил Ильюхин.
- Нет. Когда станет. Теперь народец у власти. Большевицкий. И потому станет, - назидательно произнес Острожский.
Ушли, столкнувшись в дверях с Татьяной, она радостно прижимала к груди полную четверть с мутно переливающейся жидкостью.
- В другой раз, - улыбнулся Острожский.
Через час Ильюхин отправился в "Американскую". То было двухэтажное здание старой постройки, на окнах завитушки разные, двери буржуазные, тяжелые, как в Петербурге. Назвал свое имя часовому при входе и имя товарища Кудлякова, часовой крикнул в глубину что-то нечленораздельное, и некто в телогрейке проводил на второй этаж.
Кудляков оказался лет сорока, вполне рабочего обличья, с усами старого образца. Встретил холодно, выслушал просьбу еще холоднее, нелюбопытно выспросил - кто-откуда - и велел идти фотографироваться.
- Электрофотография, найдешь. - Нарисовал, куда и как, и добавил: Хозяина зовут Юровский. Яков. Он нам помогает, если что...
У Юровского всю работу сделал шустрый еврейчик с пейсами, хозяин появился под занавес.
- Хаим, выйди, - приказал и остро вгляделся в лицо Ильюхина. - Значит, ты... - протянул руку. - Ладно. Я все знаю, от Якова Михайловича предупрежден шифровкой. Что будем делать и как?
- Первое. Твой Кудляков - агент офицерской кодлы. Знаешь?
- Теперь знаю, - спокойно отозвался Юровский. - Убить?
- Не трогать. Второе. По прибытии Романовых сюда - подбери с Уралсоветом коменданта тюряги, только тихого. Доброго. И охрану соответственно. Зачем? А затем, что гайки завинтим постепенно, так оно лучше выйдет. Мне обеспечь проход туда-сюда в любое время. Договорись с Советом. Пусть придут военный комиссар, председатель, еще кто-нибудь. Мы начинаем петрушку. И оттого, как вы все сыграете, - будут зависеть и наши с вами судьбы, и облик товарища Ленина. Все понял?
- Облик? - удивился Юровский. - Это в каком же смысле?
- Поймешь в свое время.
Получив фотографию для документа, Ильюхин ушел.
В документе, который выдали Ильюхину на следующий день, значилось, что оный товарищ является сотрудником Екатеринбургской ЧК, имеет право хранить и носить оружие, а также может беспрепятственно передвигаться по территории города и уезда в любое время суток. На складе Ильюхин получил офицерский самовзвод и "очко" патронов к нему, ремень, кобуру и кожаную куртку, которую тут же обменял на поношенное буржуазное пальто. Незачем каинову печать на себе таскать. Сотрудник секретной службы должен быть незаметен...
С Уралсоветом встретился на втором этаже "Американской", в просторном номере, который занимал Лукоянов, председатель ЧК. Познакомились, черноглазый комиссар продовольствия Войков (не сразу понял, зачем председатель Белобородов пригласил именно его, но спорить и опровергать не стал) спросил высокомерно:
- И что же вы, товарищ, имеете нам сообщить такого-сякого, чего бы мы, сирые и убогие, не знали бы?
Военный комиссар Филипп Голощекин хмыкнул, видимо, манеру своего сослуживца знал хорошо, и вдруг понял Ильюхин, что они все не только не рады его приезду, но и активно недовольны и даже раздражены. "Какой-то матросик, тоже мне... Они там в Москве с крыши съехали, вот что!" - это все читалось на хмурых и мятых лицах, как жирно написанный на бумаге текст. "Ладно, - подумал Ильюхин. - Вы тут оборзели малость, я вас окорочу..."
- Товарищи Уралсовет... - начал тихо, но внятно, тщательно выговаривая слова. - Кобениться не советую, потому время наступает - быть или не быть в лучшем виде, и если вы себе думаете, что товарищи Свердлов, Дзержинский и прочие - белены объелись, то вы, уважаемые, очень сильно ошибаетесь. А ошибки в Гражданской войне жизни стоят... Это - вступление. Теперь - по существу: Романовы проживут здесь, в городе своей мечты, апрель, май, июнь. Как только станет ясно, что Екатеринбург будет сдан социалистам другой волны, не нашей, балтийской, - мы с вами Романовых кокнем. Ясно?
- А откуда вы знаете, что Екатеринбург падет?
- А оттуда, что сведения верные, даже если оне вам не ндравятся. Будет мятеж пленных чехословаков и объединение гнилых социалистов на почве ненависти к нам, социалистам истинным! Я был бы рад ошибиться.
- А зачем такая долгая история? - вскинулся Голощекин. - Этот дурной провинциальный театр? Ну, привезли, ну - забили. Убили то есть. И что вы нас тут учите? - Он говорил с явным акцентом, и Ильюхин поморщился.
- Что вы нервничаете, товарищ? Мы советуемся. А что? Теперь слушайте сюда. Скоро пойдут разговоры о том, что Романовых надобно судить за их кровавые насилия над русским народом...
- Над русским? - взвизгнул Голощекин. - Можно подумать, нас, евреев, Кровавый очень сильно имел любить! - Голощекин волновался и оттого путал слова и даже акцент усилился. - Он, сволочь, надо всеми насильничал! А над нами, может, боле других!
- Пусть так, - согласился Ильюхин, хотя этот рыжий, с надутым животом начинал его раздражать все больше и больше. - Так вот: эти разговоры надобно всячески раздувать и поддерживать. В массах. Зато потом, когда гнилая интеллигенция приблизится к воротам города, - времени на суд уже никак не останется, и мы вполне законно перебьем их, как бешеных собак, значит... Но возможны и варианты. Мы их обсудим.
- Варианты... - задумчиво произнес Войков. - А что... Вполне. Вот, к примеру, поселяются они где не то... Ну, живут себе. А мы подкладываем куда не то - ручную гранату? Каково?
- Они ее не нашли и не сдали суток эдак за трое, а мы - нашли и суд наш - справедлив и краток! - выкрикнул Белобородов, сидевший до того тихо и равнодушно.
- Или еще! - вступил Голощекин. - А если сочинить некий заговор - с целью ихнего, значит, освобождения? В городе - царская академия Генерального штаба, офицерье. Вполне реальная штука!
- Неплохо, - согласился Ильюхин. Они увлеклись, и это значило, что его, Ильюхина, определенное превосходство ушло как бы в тень. Однако как сближает людей общее дело, просто убиться надо! - Товарищи! Вы уже поняли, для чего это все нужно? Надобно? Нет?
Они переглянулись недоумевая, Белобородов произнес неуверенно:
- Дак... Чтобы их тайно и безвозмездно, как бы, а?
- И да и нет, - улыбнулся Ильюхин. Ему вдруг показалось, что он, простой матрос с балтийского крейсера, стоит на капитанском мостике и командует вход в порт, к причалу - самый трудный маневр... - Тут упомянули теантер, если по-простому. Верно. Мы будем вовсю играть и разыгрывать, Москва - недоумевать, сердиться и приказывать, а мы - свое! И тогда товарищ Ленин останется в стороне, понимаете? Совсем в стороне! Это мы с вами, здесь, убьем Романовых! И не только здесь! Они повсюду, они везде, и мы их всех до одного - к ногтю! Потому что мы - неуправляемое революционное правительство Красного Урала? Вы поняли?
Они молчали ошеломленно. Этого они не ожидали.
- И... И даже можно будет... ругаться? - по-детски спросил Белобородов. - Ну, они велят то-то и то-то, а я, к примеру, отвечаю: а на каком таком полном основании? И как это вы там, в вашей сраной Москве, позволяете себе надругательство над рабочими, скажем - Верхне-Исетского завода? Рэволюцьионэрами с большой буквы?
- Это как бы заговор выходит? - тревожно осведомился Войков.
- Да, - кивнул Ильюхин. - Заговор против буржуазного мира. Товарищи Ленин, Свердлов, Дзержинский и Троцкий - останутся белее чистого зимнего снега! Поняли?
Но заметил: расходятся с опаской, тревожно расходятся. Что ж... В революции все бывает, товарищи. К этому надо привыкать.
После скудного ужина - картошкой с селедкой ржавой и луком на постном масле, плохо пропеченным черным хлебом, Татьяна загородила дверь рукой:
- Поди спать пойдешь?
- Ну? - удивился он.
- Один? - Она облизала растрескавшиеся губы и задышала тяжело, словно опоенная лошадь, и вдруг ощутил Ильюхин такую давящую волну, что даже икнул невпопад и смущенно заерзал.
- Ты... Это как бы... о чем?
- А ты недогадливый? - Она задышала еще шумнее, лицо пошло пятнами, глаза будто провалились к затылку. - Я о том, матросик, о чем все спят и видют, понял?
Рванулась к комоду, со стуком выдвинула ящик и бросила на стол множество черно-белых и в коричневый тон открыток. Ильюхин обомлел - не ожидал такого. На каждой была запечатлена сцена яростной, жестокой любви, и разнообразие этих сцен приводило в остолбенение. Он, конечно же, не был неофитом в лучшем человеческом деле, но это... Бесконечен ум людской.
- Выбирай, - у нее дрожали руки. - Что выберешь - то и совершим в полноте и упоении! Только условие: пять открыток - и все до конца! По каждой! Одну исделали, отдохнули и дале! Согласен ли ты?
- Да... То есть... Ты спятила! Я че, слон? Или тигр? Или число зверя? У кого же хватит сил пять раз сначала? Это только юноша с девушкой в первую брачную ночь способны! А уж во вторую - подвиньтесь! Не-е... Я, конечно, не отвергаю, потому давненько не имел я... контакта. Но такое... Нет. Уволь.
- Слабый и короткий ты и у тебя, я поняла... - Она обвила руками его торс, да так, что хрустнуло, и впилась алчным поцелуем в губы. Ильюхин застонал, пронеслось вспышкой из главного калибра - в мозгу - "а ведь она может быть подсадной. Запросто, на картах, вине и бабах совершается в нашем деле все!" - но было уже поздно. Под платьем на ней не было ничего, оно разорвалось с треском и плавно упорхнуло в угол (кто рвал - помилуй бог, он лично даже пальцем не успел пошевелить), потом почувствовал, как с утлым звуком отлетают пуговицы от главного места на брюках и ее ищущие, умелые пальцы впиваются в подвяленное еще естество, и оно вдруг обретает давно забытую мощь и силу, и шепчут губы нелепые слова - "туда, туда...". Куда "туда"? Да черт с ним, умелая какая, еще не успел осмыслить, а уже все там, где и должно, и нарастает, нарастает ритм и становится безумным, и вот уж хриплый звериный рык вырывается из ее нутра...
- Это - раз, - усмешливо взглянула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88