А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Были и другие, многие. Жить-то надо было? Защита опять же от всяких-разных... Другое дело, что в городе по третьему разу начали уплотнять, так что лафа скоро кончится, разве что...
Взглянула волооко, подставила налитые губы, взбодренные густо-красной помадой.
- Разве что ты, сокол мой, останешься, в Москву переведешься. Если жилплощадь есть - в наркомате сразу заинтересуются, свежая кровь ох как нужна, я от товарки по прилавку знаю, ее муж служащий. Ты похлопочи, а? Нравишься ты мне, такое простое дело... А, Вася?
Она тоже ему нравилась, но вот с хлопотами могла выйти большая неувязка. Да и "Вася" этот... Знала бы она, бедная, какой кунштюк ей достался...
- Я подумаю... - сказал искренне. Хорошо бы остаться. Только вот как? - А ты, значит, причастна? К справедливому возмездию?
- Возмездию? - удивилась. - Ты о чем?
- Да ведь так называют расстрел бывшей царской семьи? Слушай, да ведь как интересно! Правда, опасно. Но ты доверяешь мне?
- Глупости, - улыбнулась. - Если бы я участвовала в этом... взглянула исподлобья. - Да что интересного, Василий Сысоевич? Убили людей, детей. Что интересного? Гнусность, одно слово...
- Ладно, пусть так. Мне из моего Кременчуга мало что видно. Расскажи?
Она мало что знала - во всяком случае такого, чего бы сам не знал. Но вдруг мелькнула в малоинтересном разговоре (умело делал вид, что обмер от ужаса и поражен до глубины души) вспыхнувшей искоркой деталь.
- Я тут журнальчик прочитала... - взглянула с сомнением. - Ну, знаешь ведь как? От соседки к соседке всякая дрянь переходит по случаю. Журнальчик заграничный, там написано было - помню хорошо, - что после убийства этого им всем головы поотрезали и товарищу Ленину в Кремль отвезли. Вот ужас-то... Я к чему? Ходит ко мне в гастроном один дед - ну, лет шестидесяти пяти на вид, строгий такой, в костюме, при галстуке - он как-то пригласил меня в кафе. Я сразу поняла - для чего. Только зачем мне? Сам посуди: на что годен мужчина после пятидесяти? Извини, Василий Сысоевич, у меня собственный опыт. Ну, чтобы разговор завести, он начал плести про свою работу - он-де ответработник, при резиденции, значит...
- При какой же? - перебил равнодушно, Пелагея даже обиделась:
- Прерываешь на самом-самом... Простая резиденция. Совет Народных Комиссаров, вот!
- А он? Нарком?
- Не шути, Вася. Наркомы в гастрономы ни ногой. Спецраспределитель, понимаешь? Так вот, он буфетчик у них. А буфетчику поневоле слышны все разговоры. Он и говорит: один раз лично слышал, что где-то в Кремле хранятся... Ты не выдашь меня?
"Сысоевич" сотворил оскорбленное достоинство:
- Я-то? Я ведь делом доказал...
В глазах Пелагеи маслянисто расплылось воспоминание.
- Ладно. Головы ихние хранятся. Отрубленные. Как он эти слова произнес - я затуманилась и в обморок. Очнулась от того, что он с бутылкой шампанского надо мною хлопочет.
- Это как? - искренне удивился Владимир Николаевич.
- А это так, что не пожалел для меня целую бутылку заграничного шампанского! - с гордостью сообщила Пелагея. - Всю вылил! Я потом два дня стирала!
"Вон оно как... - лениво подумал. - А народная мудрость? На ловца, значит, и зверь бежит? Если, конечно... Она не секретный агент НКВД и не подставлена мне "товарищами"..."
- А что значит "уплотнять"? - спросил, зевая неискренне.
Она не заметила, вспыхнула:
- Ну, ты и фрукт... Я ему о событии - он о ерунде! Тебе что же, неинтересно о головах? Да быть такого не может!
- Э-э, головы... - взмахнул руками. - Миф. Ты, как бывшая гимназистка, понимаешь, что это означает. А вот уплотнение... Прежде мы такого не знали и теперь - в Кременчуге нашем - не наслышаны. Так что это?
Ответила не сразу, сказала:
- Ты - загадочный мужчина. Но этим и привлекателен. Москва закоперщица, понял? У кого много - отдать тем, кому тесно. Женись, Васечка, а? - прильнула, замурлыкала. - Женись - и тогда все твои печали рукой снимет! И мои, понимаешь?
"Жениться можно... - подумал вяло. - Однако наивно. Паспорт пройдет, зато позже, когда обстоятельства вынудят, так сказать, исчезнуть, - все установят мгновенно. Пойдут по следу. По приметам. Неграмотно это..."
- Милая-милая... - притянул к себе. - Разумеется! Но если ты делаешь мне серьезное предложение - мы не имеем права на ошибку! Надобно узнать друг друга. Получше. Чтобы потом не рыдать.
Она согласилась. Теперь следовало выждать день-другой и невзначай, за ужином или завтраком, вернуться к разговору. О головах. И старичке.
...Ночью Званцев проснулся и в некотором недоумении взглянул на храпящую по-мужски подругу. Вспомнилось дневное опасение: а если она подстава? Если... Вглядывался в милое лицо, к которому уже начал привыкать, в полные, сильные руки, волосы, разметавшиеся по подушке. Впечатляющая женщина... Волевая. И рассказ ее словно на заказ: Екатеринбург, семья, казнь, "головы" эти чертовы... Как это может быть? Совпадение? На ловца? Да. Такое случается. В жизни. Но разведка - это не жизнь. Это совсем другое. Это смертельная борьба с одной жизнью для торжества совсем другой. Здесь совпадений, везения - не бывает. А если и случается... Все подлежит тройной проверке. Итак: Климов - агент НКВД. Званцева отпустили с его квартиры с единственной целью: проверить версию? Какую? Да ведь понятно: любезную Пашу подбросили как на заказ. Значит... Значит, они знали - с чем он едет в СССР. От Миллера? Чепуха. Но ведь исчез Кутепов. Пропали многие другие. Есть секретный агент. Не внедренный - его бы раскрыли быстро. Завербованный. Этих ловить и ловить. Кто этот агент? И что ждет Миллера? Судя по всему - агент вхож к нему, получает информацию, заброска его, Званцева, не осталась вне поля зрения...
Предположим. Ладно. Теперь о другом: как проверить? Ведь в этой цепочке квартира Пашеньки была не радостным случаем, а запланированным мероприятием. Как они достигли желаемого эффекта? Просто: поместили нужную ему информацию на доску объявлений. Он и прочитал. Но ведь мог пройти совсем в другом месте, по другой улице? Стоп. Вот он, ключ к проверке. Немедленно на улицу и - просмотреть доски объявлений в разных местах. Совсем разных. Если прав - везде висит Пашино приглашение. Везде. Если эта их затея будет установлена - все. Пашеньке придется головку-то ли-кви-ди-ро-вать. И перевертыша этого, Климова, - следом. А потом проверить по эстафете, через Миллера: кому генерал доверил тайну заброски и, главное, ее цель?
Осторожно поднялся, Пелагея даже не пошевелилась, стало чуть-чуть стыдно: профессионально-ложные опасения. Хорошая женщина. А он, вместо того чтобы обнимать кустодиевское тело, спешит в ночь неизвестно зачем. Вгляделся в ее лицо, тихо поцеловал в лоб. "Поцелуй Иуды", - грустно подумал. Все люди как люди, только в деле противостояния - нелюди. Так надо, до поры...
По улицам вышагивал медленно, с достоинством, не оглядываясь, ощущая спиной, что наблюдения нет. Либо все чепуха и глупость, либо госбезопасность уверена в своих людях - Климове и Пелагее этой; даже не считает нужным "топать" следом. Итак, искомое перед глазами. Вот она, доска. И вот... Да, ее объявление. Они, поди, понаклеивали по всему городу. Не сдирать же... Да и уверены "товарищи": не допрет до гениального замысла НКВД. Не до того ему. Радость возможной победы мгновенно застит очи и - на тебе, спекся эмиссар.
Посмотрим.
На доске через восемь улиц объявления не нашел. Или тот работник, что клеил, - поленился, или...
Но "или" не было. Еще на двух улицах (находились на большом расстоянии друг от друга) нашел Званцев объявления Пелагеи о сдаче комнаты. И все бы ничего, но чекистов подвела обыкновенная для них самоуверенность. Ведь контрразведка работает на собственной территории, она не столь опаслива, это опыт доказывает. "Мы у себя дома, товарищи. Пусть они нас боятся!" Хороший довод... Итак, почерк, исполнявший объявления, рука, точнее, была разная! Если писала Пелагея - а кто же еще мог расстараться для нее, кроме нее самой? - если она самолично учинила все объявления, - тогда почему почерк трижды, по крайней мере трижды - разный? Только по одной причине: не она писала. За нее. Ее роль иная: оглоушить приятной, ожидаемой проблемкой, втянуть и - сдать. А уж те, переломав кости, вытащат на свет божий абсолютно все, что засело у лазутчика в голове. Все!
Вернуться и убить? Нет. Климов - важнее. На него рассчитывает Миллер, организация. Он прежде всего повинен смерти! Но ведь могут охранять лежбище гада? Нет. Вряд ли... Уверены в себе товарищи, ох как уверены...
Добрался пешком, взлетел на второй этаж. Мертвая тишина, только лампочка грязная под темным потолком свиристит, словно издыхающий сверчок тоненько-тоненько. Постучал. И еще раз - уверенно, значимо.
- Кого принесло... - хриплый голос. - Спать не даете...
- Вам срочная телеграмма, товарищ, - отрубил властно. Телефона у него в квартире нет. Если он им нужен - проще всего телеграммой. Он, наверное, и привык...
Двери открылись, Климов отступил в глубь коридора, видно было, как лицо его сереет на глазах.
- Вы... - пролепетал. - Что... Случилось чего? Связи из... Оттуда, значит, не было... А что?
- Сейчас узнаешь.
Вошел, аккуратно запер двери.
- Принеси с кухни ножик. Поострее.
- Это... Зачем?
- Затем, что поступил приказ: рассчитаться. Деньги под подкладкой. Неси.
Явился через минуту, в подрагивающих пальцах хороший, остро отточенный (видно сразу), нож. Взял из его рук, покачал на ладони.
- Куда меня велели направить? Говори, дольше проживешь.
Растерялся, залопотал нечленораздельно, слезы по щекам.
- Пощадите, я все скажу, все!
Не много же в тебе пролетарской убежденности, товарищ. Ладно.
- Кто в РОВсоюзе работает против нас?
- Нет, что вы! Мне такое не положено знать! Случайно, из разговора... Оперов то есть, понял, сам догадался, что кто-то есть. Ему как бы все доступно. Он вне всяких подозрений. Или она... Пощадите, товарищ... То есть - господин. А?
Ударил по касательной, так, что верхняя треть лезвия прошла по кадыку и располосовала его надвое. "Климов", или кем он там был на самом деле, рухнул без стона. Вытер рукоять ножа, бросил рядом с трупом. На всякий случай открыл ящик, в котором покойничек держал документы, перебрал, подходящего не нашел. Осложнялось дело; теперь следовало идти на запасную, неприкосновенную явку. Только там могли помочь.
Но прежде Званцев отправился в переулочек. За Наркоматом иностранных дел. Вошел тихо, как мышка, на цыпочках приблизился к кровати. Пелагея сладко посапывала, подергивая смешно кончиком носа. Стало неприятно. Спал с ней. Обнимал. Искренне, порывисто. А теперь...
Чем только... Нож? Ну его к черту. Грязно, нервно. Придется так...
Еще раз вгляделся в ее красивое, уже увядающее лицо и, взяв свою подушку, положил ей на голову, навалился всем телом. Она была сильная, дергалась долго. Но в конце концов затихла. Смотреть на мертвую не стал. Переоделся в свое (хорошо - не выбросил. Одежонка, ею подаренная в муках страсти, описана НКВД вдоль и поперек). Конечно, и своя опасна, попала в поле зрения. Ну, да они не спинозы. Будем надеяться, что во внимание не приняли. К утру можно будет и новой обзавестись. Лишь бы добраться до явки. Лишь бы не была провалена. Лишь бы не влипнуть в клей для мух снова. Ах ты, Господи... Да где же наша не пропадала?"
Я убрал рукопись в тайник. Я сидел на стуле, у кровати, растерянный и смущенный. Я понял, что шутки кончились. Ах, Лена-Леночка... Могу себе представить, насколько ценна была для тебя эта странная рукопись. Она ведь не литературный опус, не баловство беллетриста. Она точный и скрупулезный дневник вражеского лазутчика, агента-боевика, или просто разведчика, неважно... И каждое слово в этом дневнике - истина. Каждый адрес - точен. Каждое имя - настоящее. И что тебе светит за все за это, товарищ будущий чекист и сын чекиста, милый, добрый, славный глупыш Сережечка Дерябин? А светит тебе "тройка" или в этом роде и - десять лет "без права переписки".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88