— Беата завела мотор.
— В лес, например, — предложила я. — Стоит такая сказочная погода, кто знает, сколько она еще продержится. Бабье лето — наша с тобой пора.
— Думаю, есть подходящее местечко, туда и отправимся, — сказала Беата.
Я решила больше не спорить с ней, однако, если это место окажется многолюдным, план рухнет.
Бассейн находился на окраине, и нам не пришлось еще раз проезжать через центр, куда народ как раз в это время съезжался за покупками. Это меня вполне устраивало.
Правда, один раз Беата кивнула какой-то женщине, но, похоже, это было лишь шапочное знакомство. Мы ехали по дороге, ведущей в горы, к стоянке у леса.
— У тебя тяжелая корзина? — спросила она. — Я могла бы проехать по дороге еще дальше в лес, хоть это и запрещено. Тогда не придется тащить вещи самим.
Все складывалось идеально.
— Давай, — согласилась я. — В корзине — термос с кофе и бутылка шампанского, все вместе весит порядочно. — Шампанское я купила еще для Витольда.
Беата рассмеялась:
— На этих ухабах шампанское взболтается так, что держись! Оно у тебя, наверное, еще и теплое. Но я знаю, ты хотела как лучше, милая моя Рози!
Она медленно въехала на холм, свернула на протоптанную тропинку и остановила автомобиль на лесной полянке, спрятав его за невысокой пушистой сосной.
— Вперед! — крикнула она. — Мы потратили уже целых двадцать минут! Кстати, Рози, ты просто мои мысли читаешь! После бассейна ужасно хочется есть и пить. Честно говоря, я сегодня не завтракала: хочу срочно сбросить пару килограммов. А тут ты соблазняешь меня всякими вкусностями. — Беата указала в сторону высокой обзорной башни:
— Нам туда. Мы с Юргеном недавно на нее поднимались: оттуда открывается потрясающий вид на долину Рейна.
Насколько это безопасно? Револьвер лежал в моей самой большой дамской сумке, в кармане на молнии. Мне уже хотелось, чтобы план сорвался, чтобы в последний момент мы встретили отдыхающих или услышали шум мотора приближающегося джипа лесника.
Вид с башни был великолепен. Синяя дымка окутывала лежащий вдали Мангейм, где-то на юго-западе должен был находиться Ладенбург. Я посмотрела, нет ли поблизости людей, но никого не заметила. На лесной стоянке были припаркованы две машины.
— Доставай шампанское! — потребовала Беата.
Я расстелила красную клетчатую скатерть на нагретой солнечными лучами площадке башни. «Последняя трапеза», — промелькнуло в голове.
Беата разглядывала все с любопытством:
— Жареный цыпленок, хлеб, ветчина, дынька, виноград и сыр! Рози, ты гений!
Она ловко открыла теплое, сильно пенящееся шампанское. Беата нашла эту небольшую оплошность забавной. Залпом осушив два бокала, она принялась за дыню и цыплячью ножку. Я делала вид, что тоже хочу есть, однако сухое мясо комом стояло в горле. Теперь нужно было вынуть револьвер за спиной у Беаты и хладнокровно застрелить единственную подругу, всегда такую веселую и жизнерадостную. — Нет, это просто невозможно!
— Ты так серьезно смотришь вдаль, Рози. Давай же, выпей! — настойчиво сказала Беата и налила мне шампанского. Вместо бумажных стаканчиков и одноразовой посуды у нас были хрустальные бокалы и фарфоровые тарелки.
Беата выпила третий бокал и уселась на широкий парапет.
— Иди-ка сюда, Рози, — сказала она. — Глупо сидеть на полу, когда можно любоваться таким восхитительным видом. Когда я сижу здесь, наверху, то хочу превратиться в ласточку и спланировать в долину так легко и грациозно! — Она свесила ноги вниз. — Иди сюда!
Я посмотрела на ее довольно широкую спину, на блестящие, еще влажные волосы. Футболка немного села от стирки, под ней четко выделялись бретельки бюстгальтера.
— Ах, Беата, я лучше останусь здесь, вдруг голова закружится.
— А я совсем не знаю, что такое головокружение! В детстве я обожала качаться на качелях, лазить по крышам и забираться на стены. Смотри!
Как ребенок, которым она была когда-то, Беата встала на стене во весь рост и улыбнулась вызывающе-дерзкой улыбкой, в свое время, наверное, доводившей до отчаяния ее мать.
Обеими руками я сильно толкнула ее загорелые ноги. Этого оказалось достаточно, чтобы Беата упала вниз с пронзительным криком, зажав в одной руке бокал, а в другой — цыплячью ножку.
На первый взгляд казалось, что людей вокруг не было, но где-то поблизости работал мотор бензопилы. Рядом рыскал в поисках пропитания какой-то пес, никто не окликал его. Собака выглядела совсем одичавшей. По далекому автобану ползли крошечные машинки. Оттуда с трудом можно было различить башню, не говоря уже обо мне. Подойдя к длинной лестнице, ведущей вниз, я почувствовала такую сильную дрожь в коленях, что еле-еле смогла преодолеть множество узких каменных ступенек.
Беата была мертва, тут даже не нужно было щупать пульс или прислушиваться к дыханию. Широко открытые остекленевшие глаза с невыразимым удишюнием смотрели в пустоту. По всей видимости, у нее был пробит череп, поврежден позвоночник и сломаны руки и ноги. От созерцания этой картины мне стало дурно. Как и тогда, в доме Витольда, меня охватило непреодолимое желание бежать без оглядки.
Но ни в коем случае нельзя терять голову. Бокал разлетелся на тысячу осколков, его уже никому не удастся собрать, эта процедура заняла бы много часов. Но нужно забрать корзину и все, что осталось от пикника. Как я могла оставить все это наверху?
Обратный подъем дался мне с большим трудом. Предстояло каким-то образом вернуться домой без машины, со всем этим барахлом. Это заранее продумано не было. Я вылила остатки из бутылки — шампанского там оставалось немного. Обернув руку носовым платком, я взяла бутылку и протерла ее полотенцем, чтобы удалить отпечатки пальцев, а затем оторвала этикетку из супермаркета. Теперь можно было бросить бутылку. Кофе последовал за шампанским: все жидкости мгновенно впитаются в почву. Сумочка Беаты с документами, ключами и кошельком осталась лежать на полу, в углу. Остальные вещи нужно было унести с собой. Я собрала корзину, прикрыла ее сверху платком, тщательно осмотрела пол башни — не осталось ли улик? — но ничего не нашла. Погода стояла сухая, так что следов подошв наверняка не будет.
Нельзя было терять ни секунды. Стоял полдень, стрелки часов показывали начало первого, и я надеялась, что большинство гуляющих расположились на привал. Предстоял еще долгий путь пешком, или стоило просто взять машину Беаты? Если ее автомобиль через какое-то время обнаружат, то решат, что она совершила самоубийство или произошел несчастный случай. А если машины на месте не окажется, то будет ясно, что здесь замешан другой человек.
Я заглянула в ее автомобиль, чтобы проверить, не осталось ли там моих вещей. Отпечатки пальцев? Ну что ж, ничего криминального в этом не усмотрят, ведь мы часто ездили вместе.
Выходить на дорогу было крайне неосторожно, я решила пробираться сквозь заросли кустарника и едва не заблудилась. В любом случае следовало двигаться вверх по склону. Хорошо, что у меня хватило ума держаться в стороне от дороги, потому что довольно скоро на ней показалась многочисленная группа членов Оденвальдского культурного общества. Словно охотник в засаде, я легла на землю и притаилась, созерцая шеренгу шагающих ног в красных чулках и штанах до колен.
К счастью, ботинки у меня были достаточно крепкие, но вот треклятую корзину ужасно хотелось бросить где-нибудь по дороге. Конечно, делать этого было нельзя. Интересно, сколько времени мы ехали на машине? Вроде бы не так долго, однако та же дорога, пройденная пешком, казалась неимоверно длинной. Я уже почти вышла из зарослей, но тут сообразила, что нельзя показываться в таком виде: в ссадинах, с сосновыми иголками и паутиной в спутанных волосах. Устроив небольшую передышку, я начала отряхивать с себя мох, обломки веток, репьи и хвойные иголки.
Идти по шоссе было довольно опасно, и я пробиралась окольными путями, через кукурузные поля и дачные участки. Тут и там на пути мне попадались садоводы-любители, которые в солнечный осенний денек спешили собрать урожай яблок или вскопать огород. Под кустом орешника расположилось на пикник большое турецкое семейство. Они дружелюбно со мной поздоровались. Интересно, смогут ли эти люди потом меня опознать? Неплохо было бы придумать себе какое-то алиби на время совершения убийства. Впрочем, до этого я провела в своей квартире бесчисленное количество выходных дней, и никаких свидетелей моего одиночества не было. Или они все же были? Вдруг соседи обращали внимание на припаркованную возле дома машину или, наоборот, ее отсутствие? Дорога до города заняла примерно два с половиной часа. По пути мне встретилось по меньшей мере человек двадцать, знакомых среди них не было. Хотя, если мою фотографию напечатают в газете, эти люди, вероятно, смогут что-то вспомнить.
Наконец я добралась до своей машины и в половине четвертого была дома. Прежде чем позволить себе хоть минуту отдыха, нужно было вымыть бокал, обе тарелки и термос, разобрать корзину, спрятать револьвер и избавиться от остатков еды. Потом я приняла душ и засунула в стиральную машину испачканную одежду, предусмотрительно перемешав ее с грязным бельем, которое там уже лежало.
Лишь проделав все это, я почувствовала некоторое облегчение.
В девять вечера раздался телефонный звонок. Этого следовало ожидать. Выдержав паузу, я взяла трубку. Звонила Лесси:
— Ты не знаешь, где мама?
Я ответила отрицательно и поинтересовалась, в чем дело.
— Знаешь, Рози, — в голосе Лесси слышались интонации ее матери, — мы с Беатой должны были встретиться, чтобы заехать в Дармштадт за Рихардом и вместе сходить в театр. Но дома ее нет, и машина тоже пропала. Это очень странно, потому что она занесла этот поход в театр в свой еженедельник. Я-то могу забыть все, что угодно, но мама — никогда!
Я ничем не смогла успокоить Лесси, только заверила ее, что мне ничего не известно, но наверняка ситуация скоро прояснится. Больше в тот день никто не звонил.
Ночью мне стало плохо. Поднялась высокая температура, начались рвота и понос. Ни о каком сне не могло быть и речи. Желудок отказывался принимать успокоительное. Я вскакивала с кровати, бежала в туалет, потом на кухню, мерзла и потела одновременно. Мой организм не мог справиться с перенесенной психологической травмой.
В воскресенье все оставалось по-прежнему. Я пыталась убедить себя, что имею полное право на счастье и любовь и просто вынуждена была пойти на убийство. Но все эти доводы казались совершенно неубедительными. Беата! Я скорбела о ней, металась в лихорадке, оплакивая свою единственную подругу, которая лежала в лесу, на каменистой земле с размозженным черепом. Этого уже нельзя было исправить. Вспоминая Хильке Энгштерн, я практически не испытывала угрызений совести, а вот мысли о Беате способны были свести меня с ума.
Постепенно меня охватил панический ужас. Все попытки взять себя в руки ни к чему не привели. Если кто-нибудь, у кого есть хотя бы малейшее подозрение, решит наведаться ко мне домой, ему сразу все станет ясно.
Утром в понедельник ничего не изменилось. Пришлось позвонить на работу и сказаться больной. Мне пожелали скорейшего выздоровления и попросили не выходить прежде времени. Такие напоминания были вполне уместны — все знали о моем гипертрофированном чувстве долга.
А что, если позвонить домашним Беаты и попросить ее к телефону? Во-первых, чтобы показать, что я надеялась застать ее дома, а во-вторых, чтобы узнать, найдено ли тело, идет ли расследование. Но меня словно парализовало: я была не в состоянии кому-то звонить, не могла даже плакать. Тошнота и озноб никак не проходили.
Одежда, в которой я появляюсь на работе, всегда продумана самым тщательным образом. Все вещи, предназначенные для выхода на люди, за пределы четырех стен, неизменно аккуратны и элегантны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— В лес, например, — предложила я. — Стоит такая сказочная погода, кто знает, сколько она еще продержится. Бабье лето — наша с тобой пора.
— Думаю, есть подходящее местечко, туда и отправимся, — сказала Беата.
Я решила больше не спорить с ней, однако, если это место окажется многолюдным, план рухнет.
Бассейн находился на окраине, и нам не пришлось еще раз проезжать через центр, куда народ как раз в это время съезжался за покупками. Это меня вполне устраивало.
Правда, один раз Беата кивнула какой-то женщине, но, похоже, это было лишь шапочное знакомство. Мы ехали по дороге, ведущей в горы, к стоянке у леса.
— У тебя тяжелая корзина? — спросила она. — Я могла бы проехать по дороге еще дальше в лес, хоть это и запрещено. Тогда не придется тащить вещи самим.
Все складывалось идеально.
— Давай, — согласилась я. — В корзине — термос с кофе и бутылка шампанского, все вместе весит порядочно. — Шампанское я купила еще для Витольда.
Беата рассмеялась:
— На этих ухабах шампанское взболтается так, что держись! Оно у тебя, наверное, еще и теплое. Но я знаю, ты хотела как лучше, милая моя Рози!
Она медленно въехала на холм, свернула на протоптанную тропинку и остановила автомобиль на лесной полянке, спрятав его за невысокой пушистой сосной.
— Вперед! — крикнула она. — Мы потратили уже целых двадцать минут! Кстати, Рози, ты просто мои мысли читаешь! После бассейна ужасно хочется есть и пить. Честно говоря, я сегодня не завтракала: хочу срочно сбросить пару килограммов. А тут ты соблазняешь меня всякими вкусностями. — Беата указала в сторону высокой обзорной башни:
— Нам туда. Мы с Юргеном недавно на нее поднимались: оттуда открывается потрясающий вид на долину Рейна.
Насколько это безопасно? Револьвер лежал в моей самой большой дамской сумке, в кармане на молнии. Мне уже хотелось, чтобы план сорвался, чтобы в последний момент мы встретили отдыхающих или услышали шум мотора приближающегося джипа лесника.
Вид с башни был великолепен. Синяя дымка окутывала лежащий вдали Мангейм, где-то на юго-западе должен был находиться Ладенбург. Я посмотрела, нет ли поблизости людей, но никого не заметила. На лесной стоянке были припаркованы две машины.
— Доставай шампанское! — потребовала Беата.
Я расстелила красную клетчатую скатерть на нагретой солнечными лучами площадке башни. «Последняя трапеза», — промелькнуло в голове.
Беата разглядывала все с любопытством:
— Жареный цыпленок, хлеб, ветчина, дынька, виноград и сыр! Рози, ты гений!
Она ловко открыла теплое, сильно пенящееся шампанское. Беата нашла эту небольшую оплошность забавной. Залпом осушив два бокала, она принялась за дыню и цыплячью ножку. Я делала вид, что тоже хочу есть, однако сухое мясо комом стояло в горле. Теперь нужно было вынуть револьвер за спиной у Беаты и хладнокровно застрелить единственную подругу, всегда такую веселую и жизнерадостную. — Нет, это просто невозможно!
— Ты так серьезно смотришь вдаль, Рози. Давай же, выпей! — настойчиво сказала Беата и налила мне шампанского. Вместо бумажных стаканчиков и одноразовой посуды у нас были хрустальные бокалы и фарфоровые тарелки.
Беата выпила третий бокал и уселась на широкий парапет.
— Иди-ка сюда, Рози, — сказала она. — Глупо сидеть на полу, когда можно любоваться таким восхитительным видом. Когда я сижу здесь, наверху, то хочу превратиться в ласточку и спланировать в долину так легко и грациозно! — Она свесила ноги вниз. — Иди сюда!
Я посмотрела на ее довольно широкую спину, на блестящие, еще влажные волосы. Футболка немного села от стирки, под ней четко выделялись бретельки бюстгальтера.
— Ах, Беата, я лучше останусь здесь, вдруг голова закружится.
— А я совсем не знаю, что такое головокружение! В детстве я обожала качаться на качелях, лазить по крышам и забираться на стены. Смотри!
Как ребенок, которым она была когда-то, Беата встала на стене во весь рост и улыбнулась вызывающе-дерзкой улыбкой, в свое время, наверное, доводившей до отчаяния ее мать.
Обеими руками я сильно толкнула ее загорелые ноги. Этого оказалось достаточно, чтобы Беата упала вниз с пронзительным криком, зажав в одной руке бокал, а в другой — цыплячью ножку.
На первый взгляд казалось, что людей вокруг не было, но где-то поблизости работал мотор бензопилы. Рядом рыскал в поисках пропитания какой-то пес, никто не окликал его. Собака выглядела совсем одичавшей. По далекому автобану ползли крошечные машинки. Оттуда с трудом можно было различить башню, не говоря уже обо мне. Подойдя к длинной лестнице, ведущей вниз, я почувствовала такую сильную дрожь в коленях, что еле-еле смогла преодолеть множество узких каменных ступенек.
Беата была мертва, тут даже не нужно было щупать пульс или прислушиваться к дыханию. Широко открытые остекленевшие глаза с невыразимым удишюнием смотрели в пустоту. По всей видимости, у нее был пробит череп, поврежден позвоночник и сломаны руки и ноги. От созерцания этой картины мне стало дурно. Как и тогда, в доме Витольда, меня охватило непреодолимое желание бежать без оглядки.
Но ни в коем случае нельзя терять голову. Бокал разлетелся на тысячу осколков, его уже никому не удастся собрать, эта процедура заняла бы много часов. Но нужно забрать корзину и все, что осталось от пикника. Как я могла оставить все это наверху?
Обратный подъем дался мне с большим трудом. Предстояло каким-то образом вернуться домой без машины, со всем этим барахлом. Это заранее продумано не было. Я вылила остатки из бутылки — шампанского там оставалось немного. Обернув руку носовым платком, я взяла бутылку и протерла ее полотенцем, чтобы удалить отпечатки пальцев, а затем оторвала этикетку из супермаркета. Теперь можно было бросить бутылку. Кофе последовал за шампанским: все жидкости мгновенно впитаются в почву. Сумочка Беаты с документами, ключами и кошельком осталась лежать на полу, в углу. Остальные вещи нужно было унести с собой. Я собрала корзину, прикрыла ее сверху платком, тщательно осмотрела пол башни — не осталось ли улик? — но ничего не нашла. Погода стояла сухая, так что следов подошв наверняка не будет.
Нельзя было терять ни секунды. Стоял полдень, стрелки часов показывали начало первого, и я надеялась, что большинство гуляющих расположились на привал. Предстоял еще долгий путь пешком, или стоило просто взять машину Беаты? Если ее автомобиль через какое-то время обнаружат, то решат, что она совершила самоубийство или произошел несчастный случай. А если машины на месте не окажется, то будет ясно, что здесь замешан другой человек.
Я заглянула в ее автомобиль, чтобы проверить, не осталось ли там моих вещей. Отпечатки пальцев? Ну что ж, ничего криминального в этом не усмотрят, ведь мы часто ездили вместе.
Выходить на дорогу было крайне неосторожно, я решила пробираться сквозь заросли кустарника и едва не заблудилась. В любом случае следовало двигаться вверх по склону. Хорошо, что у меня хватило ума держаться в стороне от дороги, потому что довольно скоро на ней показалась многочисленная группа членов Оденвальдского культурного общества. Словно охотник в засаде, я легла на землю и притаилась, созерцая шеренгу шагающих ног в красных чулках и штанах до колен.
К счастью, ботинки у меня были достаточно крепкие, но вот треклятую корзину ужасно хотелось бросить где-нибудь по дороге. Конечно, делать этого было нельзя. Интересно, сколько времени мы ехали на машине? Вроде бы не так долго, однако та же дорога, пройденная пешком, казалась неимоверно длинной. Я уже почти вышла из зарослей, но тут сообразила, что нельзя показываться в таком виде: в ссадинах, с сосновыми иголками и паутиной в спутанных волосах. Устроив небольшую передышку, я начала отряхивать с себя мох, обломки веток, репьи и хвойные иголки.
Идти по шоссе было довольно опасно, и я пробиралась окольными путями, через кукурузные поля и дачные участки. Тут и там на пути мне попадались садоводы-любители, которые в солнечный осенний денек спешили собрать урожай яблок или вскопать огород. Под кустом орешника расположилось на пикник большое турецкое семейство. Они дружелюбно со мной поздоровались. Интересно, смогут ли эти люди потом меня опознать? Неплохо было бы придумать себе какое-то алиби на время совершения убийства. Впрочем, до этого я провела в своей квартире бесчисленное количество выходных дней, и никаких свидетелей моего одиночества не было. Или они все же были? Вдруг соседи обращали внимание на припаркованную возле дома машину или, наоборот, ее отсутствие? Дорога до города заняла примерно два с половиной часа. По пути мне встретилось по меньшей мере человек двадцать, знакомых среди них не было. Хотя, если мою фотографию напечатают в газете, эти люди, вероятно, смогут что-то вспомнить.
Наконец я добралась до своей машины и в половине четвертого была дома. Прежде чем позволить себе хоть минуту отдыха, нужно было вымыть бокал, обе тарелки и термос, разобрать корзину, спрятать револьвер и избавиться от остатков еды. Потом я приняла душ и засунула в стиральную машину испачканную одежду, предусмотрительно перемешав ее с грязным бельем, которое там уже лежало.
Лишь проделав все это, я почувствовала некоторое облегчение.
В девять вечера раздался телефонный звонок. Этого следовало ожидать. Выдержав паузу, я взяла трубку. Звонила Лесси:
— Ты не знаешь, где мама?
Я ответила отрицательно и поинтересовалась, в чем дело.
— Знаешь, Рози, — в голосе Лесси слышались интонации ее матери, — мы с Беатой должны были встретиться, чтобы заехать в Дармштадт за Рихардом и вместе сходить в театр. Но дома ее нет, и машина тоже пропала. Это очень странно, потому что она занесла этот поход в театр в свой еженедельник. Я-то могу забыть все, что угодно, но мама — никогда!
Я ничем не смогла успокоить Лесси, только заверила ее, что мне ничего не известно, но наверняка ситуация скоро прояснится. Больше в тот день никто не звонил.
Ночью мне стало плохо. Поднялась высокая температура, начались рвота и понос. Ни о каком сне не могло быть и речи. Желудок отказывался принимать успокоительное. Я вскакивала с кровати, бежала в туалет, потом на кухню, мерзла и потела одновременно. Мой организм не мог справиться с перенесенной психологической травмой.
В воскресенье все оставалось по-прежнему. Я пыталась убедить себя, что имею полное право на счастье и любовь и просто вынуждена была пойти на убийство. Но все эти доводы казались совершенно неубедительными. Беата! Я скорбела о ней, металась в лихорадке, оплакивая свою единственную подругу, которая лежала в лесу, на каменистой земле с размозженным черепом. Этого уже нельзя было исправить. Вспоминая Хильке Энгштерн, я практически не испытывала угрызений совести, а вот мысли о Беате способны были свести меня с ума.
Постепенно меня охватил панический ужас. Все попытки взять себя в руки ни к чему не привели. Если кто-нибудь, у кого есть хотя бы малейшее подозрение, решит наведаться ко мне домой, ему сразу все станет ясно.
Утром в понедельник ничего не изменилось. Пришлось позвонить на работу и сказаться больной. Мне пожелали скорейшего выздоровления и попросили не выходить прежде времени. Такие напоминания были вполне уместны — все знали о моем гипертрофированном чувстве долга.
А что, если позвонить домашним Беаты и попросить ее к телефону? Во-первых, чтобы показать, что я надеялась застать ее дома, а во-вторых, чтобы узнать, найдено ли тело, идет ли расследование. Но меня словно парализовало: я была не в состоянии кому-то звонить, не могла даже плакать. Тошнота и озноб никак не проходили.
Одежда, в которой я появляюсь на работе, всегда продумана самым тщательным образом. Все вещи, предназначенные для выхода на люди, за пределы четырех стен, неизменно аккуратны и элегантны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32