«Господин Демба, вы не чувствуете здесь какого-то запаха?» Он принюхивается и говорит: «Нет, сударыня, ничего не чувствую». — «Но в комнате что-то горит», — говорю я и в это мгновение замечаю уже дым и дыру, которую он прожег себе в накидке. Он закурил сигару, пока ждал меня, и быстро спрятал ее под накидку, когда услышал мои шаги, почему не знаю. Сначала я думала, что он взял одну из твоих виргиний из ящика с сигарами, — ты ведь всегда оставляешь его в комнате открытым, Роберт. Я тебе сто раз говорила: не оставляй его на столе — у Анны есть пожарный, и когда она с ним вечером уходит из дому, то, наверное, всякий раз берет на дорогу несколько штук. Но ведь тебе ничего не втолкуешь. Ведь я права?
Да, дитя мое, — сказал адвокат.
Ну, думаю я, наверное, он стянул одну из твоих Виргиний и хотел спрятать ее под накидкой и поэтому так смутился, когда я вошла. Я кричу: «Господин Демба, вы прожгли себе дыру в накидке!» Демба вскакивает и роняет сигару на пол. Но это была не Виргиния, а маленькая, толстая сигара; таких ты не куришь, — значит, он ее с собою принес. Так почему же он ее спрятал? Этого я не могу понять. Как бы то ни было, коротко говоря, он уронил сигару, и она лежит на ковре и дымится, на том маленьком ковре, знаешь, который нам подарила тетя Регина в благодарность за то, что ты вел два года тому назад ее дело против домовладельца за оскорбление чести. Так вот, горящая сигара падает на ковер. Я страшно испугалась, но Демба стоит совершенно невозмутимо, словно это ничуть его не касается, и спокойно смотрит, как она прожигает мне ковер, и он не делает ни одного движения, чтобы поднять ее. Я кричу: «Господин Демба, поднимите же свою сигару! Вы ведь видите, что губите мне ковер!» Демба краснеет как рак, и страшно смущается, и кашляет, и запинается, не может выговорить ни слова, и наконец говорит: «Простите, сударыня, мне нельзя нагибаться — врач запретил; у меня сразу сделается кровотечение — так сказал врач». Ты слышал что-нибудь подобное? Что ты на это скажешь? Адвокат сказал на это:
— Гм!
— Ну, что же мне оставалось делать? Я сама подняла сигару, раз господин Демба не может нагибаться, — сказала фрау Гирш с горькой иронией и легко вздохнула.
Видно было, что для этой одышливой, туго затянутой, полной дамы поднять сигару значило совершить связанный с чрезвычайными трудностями гимнастический фокус.
— Но ковер уже совсем обуглился, — продолжала она, помолчав немного, — и на нем было выжжено большое черное пятно. Я, разумеется, не была расположена продолжать беседу с господином Дембою, сам понимаешь. Я отсчитываю ему деньги на столе. И тут происходит самое интересное. Как ты думаешь, что случилось? Господин Демба не берет денег. Не притрагивается к ним. Я говорю: «Возьмите же, пожалуйста, тут восемьдесят крон!» Он качает головою и делает такое несчастное и отчаянное лицо, что мне опять его стало жаль. «Но, господин Демба, — говорю я, — не станете же вы мне платить за ковер, мы ведь застрахованы от огня». Он глядит на деньги и не берет их. «Но ведь это смешно, берите же деньги», — говорю я. «Нет, я их взять, к сожалению, не могу», — отвечает он и опять заливается краской. Ну, думаю, если он решительно отказывается от денег, то я с ним спорить не стану. Не буду же я ему навязывать восемьдесят крон, — ведь я права? Поэтому я ему сказала: «Господин Демба, если вы непременно хотите мне возместить ущерб, то это, конечно, смешно с вашей стороны, но в конце концов…» — и собираюсь положить обратно деньги в сумку. Но, когда я взяла их в руки, он взглянул на меня с такою яростью, словно хотел растерзать меня на части. Я просто испугалась, так он на меня посмотрел, и не тронула денег. Я подумала: «Чего он, в сущности, хочет, этот человек? Хочет он денег или не хочет?» Вдруг он говорит: «Сударыня, зачем нам, в сущности, ломать себе голову? Ведь ваш супруг — ученый юрист. Оставьте, пожалуйста, деньги здесь, пойдите к вашему мужу и расскажите ему про этот сложный казус. Если он найдет, что я не обязан возместить убыток, то я деньги, так и быть, приму». — «Хорошо», — сказала я, взяла деньги и спрятала их в карман. Не оставлю же я их на столе? Слуги все время ходят через эту комнату; зачем же Анне знать, какое жалованье получает Демба? Ведь я права?
— Конечно, дитя мое, — сказал адвокат.
— Так какого же ты мнения? Должна ли я, в самом деле, допустить, чтобы Демба заплатил мне эти восемьдесят крон?
— Возместить ущерб обязано, разумеется, страховое общество, а не репетитор, — сказал адвокат и погладил себя по бороде. — Но этот господин Демба начинает меня интересовать. Поразительно, какое сильное правовое чувство встречается иногда именно у неюристов. Дай-ка я с ним сам переговорю.
Когда адвокат вошел в гостиную, то уже не застал в ней господина Дембы, которому, по-видимому, надоело ждать его заключения. Комната была пуста.
Адвокат осмотрел пострадавший ковер.
— Знаешь ли, — сказал он, — в сущности, ущерб не так велик: восемьдесят крон покрывают его с большим излишком. Ковер ведь простого фабричного производства. Можешь ли ты представить себе, чтобы тетя Регина была способна истратить на подарок больше тридцати крон?
— Роберт! Что это такое? — крикнула вдруг фрау Гирш и в ужасе показала на груду разбитого фарфора, валявшегося перед камином на полу.
Фигура письмоносца была тем предметом, на котором излил свою ярость Демба, когда ему не удалось остаться в комнате наедине со своими деньгами. А все ее преступление состояло в том, что она протягивала наблюдателю с приветливою улыбкою большой денежный пакет из фарфора.
Глава XII
— Господин фон Гегенбауер! — кричала экономка. — Господин фон Гегенбауер, проснитесь же! Вас хочет видеть какой-то господин.
Фриц Гегенбауер поднялся, заспанный, с дивана, но сейчас же пришел в себя, услышав о желающем его видеть господине. У него ночью вышло столкновение с одним чиновником градоначальства, и теперь он ждал появления двух знакомых господ в тщательно выутюженных брюках.
— Один господин или два?
— Один, — сказала экономка.
— В штатском или в форме?
— В штатском.
— Как он выглядит? Элегантен?
— Еще бы! — сказала экономка тоном самого искреннего убеждения.
Фриц Гегенбауер подошел к умывальнику и сунул голову в таз с водою. Потом вытерся наскоро полотенцем и с дикой энергией причесал волосы.
— Так. Теперь можете ввести сюда этого господина.
Он в небрежной позе прислонился к курительному столику, оперся одной рукою об его плиту и, поглядевшись в зеркало, уверился, что имеет вид человека, гордо и хладнокровно глядящего в глаза надвигающимся событиям.
Но все эти воинственные приготовления разлетелись в прах. В комнату вошел всего только Станислав Демба.
— Это вы, Демба? — крикнул Фриц Гегенбауер. — Я ждал совсем другого визита, значительно менее приятного.
— Я, может быть, помешал? — спросил Демба.
— Нисколько. Рад вас видеть. Садитесь же, старый приятель.
Демба сел.
— Ну? Примирились вы наконец с нашей неудачей? — спросил Гегенбауер.
«Наша неудача» заключалась в том, что Гегенбауер три месяца тому назад провалился на экзамене. Правда, это событие не поразило его, он предчувствовал его всегда, а своим предчувствиям он придавал большое значение, хотя на экзамене они его жалким образом подвели: того, о чем его спросят, он не предчувствовал и не имел понятия, чего от него, в сущности, хотят. Но Демба, который готовил его к экзамену, очевидно, приписывал себе значительную часть вины, так как все эти месяцы старательно избегал Гегенбауера.
— Возьмите папироску, Демба, — поощрил коллегу Гегенбауер. — Совсем новый сорт: Федра». Попробуйте-ка. Алжирский табак. Моя кузина Бесси привезла мне его из Бискры. С опасностью для жизни провезла через границу. Попробуйте!
— Нет, спасибо, — сказал Демба.
— Да нет, попробуйте только. Мне интересно, что вы скажете об этом сорте. Вы ведь знаток.
— Спасибо, я не курю.
— Что? С каких пор? Вы ведь выкуривали по сорок штук в день!
— Я простужен, — сказал Демба, и тут же с ним случился припадок кашля, от которого бы он неминуемо задохся, если бы звонок у парадной двери не прервал его виртуозного изображения последних минут умирающего от чахотки.
— Вот, это они, — сказал Гегенбауер.
— Кто? — спросил Демба.
— Два господина, которые в виде исключения пришли ко мне не для того, чтобы сыграть партию в тарок.
— Вот как! — сказал Демба. — Какой же дебош учинили вы опять сегодня ночью?
— Ничего не поделаешь. Весною я всегда становлюсь бодлив. Кажется, люди могли бы уже это знать и вести себя со мною немного поосторожнее.
Но и на этот раз появились не два торжественных господина, а почтальон с письмом и почтовой карточкой.
— Простите, — сказал Гегенбауер и принялся читать.
Демба, прежде чем позвонить у дверей Гегенбауера, составил план кампании. Просто занять у Гегенбауера деньги он не хотел. Такую просьбу он ни за что бы не мог произнести. Нет. Надо было устроить так, чтобы Гегенбауер сам предложил и навязал ему деньги.
Недавно Демба дал Гегенбауеру тетради с лекциями, которые тщательно стенографировал в аудитории, а дома, с усердием пчелы, переписывал начисто красивым почерком. Они представляли собою довольно значительную ценность, и Демба твердо надеялся, что Гегенбауер их давно затерял или выбросил как ненужный хлам. Ибо Гегенбауер никогда не умел сохранять то, что занимал, но зато всегда был готов благородно возмещать причиненные им убытки. На этом и основывал Демба свой план.
— Я, собственно говоря, пришел, — заговорил он, когда Гегенбауер бросил письмо на стол, — пришел только, чтобы спросить, нужны ли вам еще тетради, которые я дал вам в пользование в декабре месяце.
— Какие тетради? — спросил рассеянно Гегенбауер.
— Лекции Штейнбрюка о римском художественном эпосе.
Гегенбауер призадумался.
— Четыре коричневые тетради, и одна из них без обложки?
— Да. Они самые.
Вам они непременно нужны?
Да. Непременно. Я опять получил урок.
— Это неприятно, — сказал Гегенбауер. — Дело в том, что я их сжег.
Демба возликовал в душе. Но самым жалобным тоном, какой был у него в распоряжении, он воскликнул:
— Что вы говорите? Сожгли?
— Да, — кивнул головою Гегенбауер без малейших признаков уныния.
— Не может быть! — воскликнул Демба.
— Я сжег все, что мне напоминало каким-нибудь образом о моем провале. Даже цилиндр спалил, в котором я был тогда.
— Боже мой, что же мне делать теперь! — плакался Демба.
— Вы неудачник, — определил Гегенбауер. — Второго экземпляра у вас нет?
— Нет.
— Это ничего не значит, — сказал Гегенбауер. — В таком случае он тоже провалится.
— Кто?
— Ваш новый ученик.
При таком проявлении жестокосердия Демба счел вполне своевременным выступить с практическими предложениями.
— У Мюллера есть такой экземпляр, — сказал он, как бы рассуждая сам с собою.
— У кого?
— У некоего Эгона Мюллера. Но он его не согласен дать в пользование. Он хочет его только продать.
— Сколько он просит?
— Семьдесят крон.
— В таком случае дело в шляпе. Отчего вы этого сразу не сказали?
Он достал свой бумажник.
— Нет, спасибо, денег я не хочу, — быстро сказал Демба.
Гегенбауер поднес четыре кредитных билета на соблазнительно близкое от Дембы расстояние.
— Бросьте вы, пожалуйста, упираться. Тетради я вам не могу достать из огня. Так возьмите деньги.
— Ни за что.
— Но почему же?
— Я своими тетрадями не промышляю.
— Да ведь это не промысел. Я только покрываю ваш убыток.
— Будьте добры, обратитесь к Мюллеру сами и передайте мне потом тетради. Он живет на Пацманитенштрассе, дом № 11.
Демба дрожал при мысли, что Гегенбауер согласится на это предложение и сунет деньги обратно в карман.
— Я его не знаю. Возьмите это дело на себя, — сказал Гегенбауер.
У Дембы отлегло на душе. Но он покачал головою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26