Станислав Демба, казалось, действительно вознамерился не дать ученым продолжать работу.
— Не находите ли вы странною мою мысль подарить свой завтрак чужой собаке? — обратился он раздраженно к профессору. — Подумаешь, как это важно: немного колбасы и хлеба! За шестьдесят четыре геллера их можно раздобыть в любой бакалейной лавке. Вы полагаете, может быть, что нужны особые трюки или уловки, чтобы раздобыть хлеба и колбасы?
— О, конечно же, нет, — учтиво сказал изумленный профессор. — И вы, сударь, вероятно, очень любите животных? — прибавил он.
— Но какая же ты славная собачечка! — воскликнул
Станислав Демба в неожиданном приливе восторга. — Ты прелесть какой песик! Не отдадите ли вы мне собаку совсем? Нет? Жаль. Ей было бы у меня хорошо. Станислав Демба — разрешите представиться — Демба, кандидат философских наук… Такую собаку я давно уже ищу.И откуда у нее такая славная розовая мордочка? Ах ты моя собачонка! Да подойди же ты ко мне! Хочешь сахарку?
— Иди, Кир! — сказал надворный советник. — Подай господину лапу.
Кир бесхитростно подошел к Станиславу Дембе и поднял переднюю лапу.
Только этого, по-видимому, и ждал студент. Вместо сахара несчастному псу достался сильный пинок, и он с воем опрокинулся на спину.
Затем Станислав Демба вскочил и, не поклонившись, пустился бежать. Нижний край пальто, свисавший у него с рук, попал ему под ноги, и он споткнулся. Тихий металлический звон послышался вдруг, похожий на дребезжание связки ключей. Но Демба сохранил равновесие, подобрал пальто и скрылся за поворотом дорожки.
Профессор Трукса не сразу пришел в себя от ужаса.
— Какой грубый человек! — обратился он разочарованно к надворному советнику.
Тот хранил удивительное спокойствие.
— Профессор, — сказал он тихо, не обращая внимания на скулившего Кира, — вы это видели?
— Разумеется! Что за грубый человек!
— Больше вам ничего не бросилось в глаза? — таинственно прошептал надворный советник Клементи. — Я наблюдал за ним все время. Подумайте только: эта внезап ная перемена настроений! Этот голод вначале, вдруг перешедший в отвращение ко всякой еде! Эта прорвавшаяся грубость, жестокость по отношению к безобидному животному, которое он за несколько мгновений до этого так любовно кормил. Профессор, вы ничего не замечаете?
— Вы думаете?.. — спросил профессор Трукса.
— Гашиш! — крикнул надворный советник. — Курильщик гашиша здесь, у нас, в Европе!
Профессор Трукса медленно поднялся и выпучил глаза на господина Клементи.
— Вы правы, пожалуй, господин надворный советник, — сказал он. — Как странно! Одурманенный гашишем! Первый, которого я вижу в Европе.
— Разумеется, я прав, — злорадствовал надворный советник.
— Меня поразило, как он носил пальто, — в раздумье промолвил профессор. — Как будто ему приходится скрывать под пальто нечто ценное от глаз толпы. Вы знаете, курильщики гашиша всегда воображают, что носят при себе какой-то таинственный клад.
— Пойдемте, профессор! — воскликнул надворный советник. — Живо! Мы еще догоним его, нам нельзя потерять его из виду!
Они в таком волнении побежали за студентом, что совсем забыли про Кира, привязанного к скамье и тщетно старавшегося лаем и визгом напомнить господину о своем существовании.
Когда оба ученых, запыхавшись, добежали до нижней части парка, курильщик гашиша давно уже исчез в толпе играющих детей.
Глава III
Фрейлейн знала хорошо, как ей идет новая кисейная блузка с двумя накрест пристегнутыми алыми лентами. Редко случалось ей оставаться одной, когда она сидела с книжкой в руках на скамейке парка, а мальчик и девочка, которых она водила гулять, играли с крохотным пожарным насосом или наполняли разные формочки песком. Вскоре к ней подсаживался какой-нибудь молодой человек, а то и двое (двое — это было ей обычно приятнее, потому что забавно было глядеть, как они служили друг другу препятствием), напускали на себя сначала полнейшее равнодушие, точно выбрали эту скамью совершенно случайно или только потому, что она стояла в таком тенистом уголке, обнаруживали преувеличенный интерес к чему угодно: к воробьям, голубям, прохожим или к носкам собственных ботинок, пока наконец не завязывали беседы: «У вас, должно быть, интересная книжка»; или: «Какие прелестные детки ваши питомцы, как зовут девочку?» А кто был посмелее: «Вы себе испортите свои красивые синие глазки, если будете все время читать».
К сколько-нибудь серьезным знакомствам такие вступления почти никогда не приводили, потому что молодые люди обычно уже при второй встрече выражали такие желания и притязания, которые выходили далеко за пределы того, о чем молодая девушка из хорошего дома, — не шутите, пожалуйста: отец фрейлейн был когда-то начальником почтовой конторы, а дядя ее матери еще и поныне состоял членом совета в департаменте Министерства торговли, — о чем молодая девушка из хорошего дома, пожалуй, может позволить при известных обстоятельствах говорить с собою, но лишь после продолжительного знакомства. А встречались и такие господа, беседу с которыми приходилось обрывать уже через две минуты: такие они позволяли себе вольности. Приходилось вскакивать: «Вилли! Гретль! Нам пора домой!» — и просто оставлять с носом нахала. Это случалось часто, хотя фрейлейн отнюдь не была недотрогою и даже находила некоторое удовольствие в осторожных разговорах на скользко-пикантные темы.
Особенно бывало ей приятно, когда такое бесцельное знакомство кончалось корреспонденцией в виде обмена почтовыми карточками. Почтовые карточки фрейлейн ужасно любила получать. Утренняя почта была для нее кульминационным пунктом дня. Часто, и даже в большинстве случаев, карточки бывали подписаны ставшими ей совершенно безразличными, а то и забытыми именами. Последние отзвуки получасовой пустой болтовни. Но бывало так весело, когда хозяйка дома входила в комнату сердитая и на вопрос мужа, приходил ли уже почтальон, раздраженно отвечала: «Да, но для нас не было ничего, только две карточки для фрейлейн».
Сегодня подле фрейлейн сидела, вместо какого-нибудь молодого человека, одна пожилая дама, фрау Буреш, ежедневно гулявшая в парке со своими двумя детьми. Обе дамы были знакомы. Дети играли все вместе, вчетвером; фрау Буреш и фрейлейн обменивались замечаниями относительно погоды.
— Прояснилось все-таки, — сказала фрейлейн.
— Лучше бы уж шел дождь, а то не знаешь, чего ждать, — пессимистически заметила фрау Буреш и достала свое рукоделие из сумочки. — Когда я сегодня утром поглядела в окно, то готова была поклясться, что дождь будет лить весь день, — так было пасмурно. А теперь все тучи рассеялись. Это удивительно.
Тема была исчерпана. Фрейлейн перелистывала книжку Фрау Буреш вязала.
— В Эсквото-парке, говорят, будут поставлены в этом году стулья вместо скамей, — сообщила фрейлейн, — четыре геллера с человека.
— Все становится дороже с каждым днем. Право, не жизнь, а каторга. Как вы думаете, сколько стоит кило самого простого топленого…
Она проглотила «весь килограмм самого простого топленого свиного сала» и умолкла. Молодой человек уселся между нею и фрейлейн. А когда к фрейлейн подсаживались молодые люди, то фрау Буреш не хотела мешать, Боже упаси. Тогда она тактично отодвигалась на другой конец скамьи и погружалась в свое рукоделие.
У Станислава Дембы светло-коричневое пальто было накинуто на плечи и спереди небрежно застегнуто. Пустые рукава дрябло свисали. Он опустился на скамью изнуренный, с видом человека, прошедшего долгий путь и радующегося возможности вкусить несколько минут отдыха.
Только немного погодя он как будто заметил, что его соседка — на редкость хорошенькая девица. Он переменил позу, посмотрел ей внимательно в лицо и, по-видимому, остался доволен. Потом его взгляд упал на книгу, которую она держала в руках.
От фрейлейн не ускользнуло впечатление, произведенное ею на соседа. Украдкой посмотрела и она на него, не поднимая глаз от книги. Он показался ей недурен. Правда, человеком изящным его никак нельзя было признать, и хорошо одетых молодых людей она, собственно говоря, предпочитала. Но этот юноша был словно иной породы, чем те, с которыми она знакомилась обычно. «Может быть, он принадлежит к богеме, — подумала она. — Такой у него вид. Глаза у него живые, и он производит впечатление энергичного и умного человека. В сущности, это тяжелое и нескладное тело даже нельзя себе представить в элегантном, хорошо сшитом костюме. Он одевается в соответствии со своим характером», — так решила фрейлейн. Правда, брюки сплошь забрызганы грязью, ему не мешало бы их почистить, прежде чем к ней подсесть. Но как бы то ни было, фрейлейн чувствовала, что нечто привлекает ее в этом молодом человеке. Она решила пойти навстречу его попыткам к сближению, в неминуемости которых была уверена.
Станислав Демба начал разговор не слишком оригинально: он спросил, какую книжку читает фрейлейн.
— Это Ибсен, не правда ли?
Фрейлейн прекрасно умела вздрагивать, когда с ней заговаривали, и обращать к вопрошающему испуганное, ошеломленное и немного негодующее лицо.
Станислав Демба сразу смутился.
— Я помешал вам? Я не хотел вам помешать.
— Ах нет, — сказала фрейлейн, опустила глаза и сделала вид, будто продолжает читать.
— Я хотел только спросить, не пьеса ли это Ибсена?
— Да. Это «Гедда Габлер».
Станислав Демба кивнул головою и не знал, что еще сказать.
Пауза. Фрейлейн глядела в книжку, но не читала. Она ждала. Но Демба молчал.
«Он немного неповоротливый», — подумала фрейлейн. И решила ему помочь.
— Вы знаете эту вещь? — спросила она и опустила книгу на колени в знак того, что чтение ее не слишком интересует.
— Да, конечно знаю, — сказал Демба.
И замолчал.
Фрейлейн ничего другого не оставалось, как, перелистав книгу, продолжать чтение. Неужели он такой неловкий? Неужели не знает, как продолжить разговор? Уж не жалеет ли он, что затеял его? Может быть, ему не понравились две оспинки на ее левой щеке? Едва ли. Все находят как раз эти маленькие изъяны очаровательными и своеобразными. Нет. Это только беспомощность. И фрейлейн решила дать ему последний козырь в руки. Она уронила свой зонтик.
Каждый молодой человек, даже самый глупый и неуклюжий, в таком случае с быстротой молнии подхватывает зонтик и подает его даме с изящным поклоном и несколькими любезными словами. А дама любезно благодарит, и не успеешь оглянуться, как беседа уже завязалась.
Но на этот раз произошло нечто неслыханное, нечто небывалое в истории всех парков мира: Станислав Демба не поднял зонтика. Не вскочил и не подхватил его. Нет. Он не тронулся с места и предоставил фрейлейн самой нагнуться и взять зонтик.
Но фрейлейн, странным образом, не была обижена. Ничуть. Станислав Демба импонировал ей именно тем, что был в своем поведении так не похож на других. Он презирал банальные средства, которыми пользуются заурядные люди, чтобы произвести впечатление на женщину. Он не хотел казаться галантным, гнушаясь пустыми жестами дешевого рыцарства. Интерес фрейлейн к Дембе возрос. И, быть может, она бы даже заговорила с ним теперь — фрау Буреш вязала и не смотрела в их сторону, — если бы сам Демба вдруг не заговорил в эту минуту.
— Будь я вашим отцом, фрейлейн, — сказал он, — я запретил бы вам читать Ибсена.
— В самом деле? Почему же? Это — неподходящее чтение для молодых девушек?
— Не только для молодых девушек, но и для взрослых, — заявил Демба. — Он дает вам искаженную картину мира. Это северная Марлитт.
— Но это вам придется доказать.
Фрейлейн знала эту категорию молодых людей, которым ничего не стоило опрокинуть несколько авторитетов, лишь бы вызвать к себе интерес отважными литературными суждениями.
— Это было бы вам скучно. Скучно это и мне, — сказал Демба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26