— Я обязательно приду опять. Мне надо в шведское войско. У меня есть конь, который летает как ветер…
— Полмира за восемь часов? — вспомнила девочка из песенки о трех волхвах.
Он поднял голову, и милое видение исчезло. В висевшем на стене подслеповатом зеркале он увидел свой лоб с выжженным на нем знаком виселицы.
— Хорошо бы сейчас уснуть навеки! — прошептал он.
— А что будет с нами? — безжалостно допрашивал его Сверни Шею. — Куда нам теперь податься? Кстати, а где твоя дурацкая реликвия? Мало нам было от нее проку. Возьми-ка да выбрось ее в окно — авось какой-нибудь крестьянин споткнется об нее и разобьет себе лоб. Но куда, к черту, девался здешний хозяин? Почему он не показывается, когда в доме гости?
Он прошелся по комнате и увидел спавшего у печи Кочергу.
— Кто бы мог подумать? Вот он — дрыхнет себе у печки и слыхом нас не слышит! — вскричал Сверни Шею и грубо толкнул спящего. — Эй, парень, вставай да подай нам чего-нибудь выпить!
Спящий сел на скамье, плохо соображая, что происходит. Толчок заставил его вообразить, будто он снова дежурный при плавильной печи и его будит надсмотрщик. Он начал вставать, но это удалось ему не сразу, и тогда он невнятно забормотал:
— Да, да, уже пора, через два часа надо снова загружать печь…
— Загружать или не загружать, я не знаю! — прикрикнул на него Сверни Шею. — Но мы тут озябли и изголодались. Давай скорее что-нибудь выпить, мы и так уже долго ждем!
— Я на месте, — продолжал Кочерга. — Уголь уже в топке, сейчас подброшу еще…
Сверни Шею покачал головой.
— Ты понимаешь его, атаман? — спросил он. — Я лично ничего не пойму. Кажется, он разговаривает со злыми духами!
Шведский Всадник бросил беглый взгляд на коричневое лицо Кочерги.
— Это не хозяин. Этот парень сбежал из епископского ада, и его мучают воспоминания об огне.
Кочерга тем временем вполне пришел в себя.
— Добрый вечер, господа! — вежливо произнес он.
— К дьяволу тебя с твоим добрым вечером! — заворчал Сверни Шею. — Где хозяин? Мы сидим здесь Бог весть сколько времени, а он все не показывается!
— Я не знаю, где он, — ответил Кочерга. — Он обещал дать мне лошадь, но обманул.
— Нету лошади, поезжай на палочке! — зло буркнул Сверни Шею, который в этот момент ненавидел всех людей на свете.
Кочерга не обратил внимания на его слова. Он как зачарованный глядел на синий шведский мундир.
— Я имею честь говорить с офицером шведской короны? — спросил он почтительно. — Господин едет из шведской армии?
— Прямо оттуда, — бросил Шведский Всадник и отвернулся, не желая продолжать разговор.
— Вы ранены? — продолжал Кочерга, указывая на масляную повязку, которой Шведский Всадник прикрывал клеймо.
— Так, царапина, — пожав плечами, скривился тот. Но Сверни Шею, который вообразил, что для такого просто людина сойдет и самая грубая ложь, добавил:
— Три, а то и четыре татарина хотели снести ему голову своими кривыми саблями…
— …Но господин, к своей славе, одолел их всех? Да, шведские офицеры умеют действовать шпагой! Господин везет какие-нибудь новости из главной квартиры? Шведы еще раз одержали победу?
— Нет, — буркнул Шведский Всадник, которого внезапно охватил гнев. — Шведское войско повсюду отступает перед московитами!
— Может ли это быть? Как могло так случиться? Почему? — взволнованно закричал Кочерга. — А что же генерал Левенгаут и фельдмаршал Реншельд?
— Они враждуют друг с другом и строят один другому козни, — со злостью сообщил Шведский Всадник.
— А шведские солдаты?..
— Они давно устали воевать и хотят домой, к своим пашням. Да что там, даже офицерам война надоела!
— Простите, но я не понимаю господина, — заговорил Кочерга, окидывая Шведского Всадника гневным, испытующим взглядом. — Офицеры не хотят воевать за короля, перед которым трепещет весь мир?
— Скажешь тоже — трепещет! — с холодной насмешкой парировал Шведский Всадник. — Что такого великого совершил король Карл? Разорил финансы страны ради своих ребяческих затей, вот и все! И так скажет каждый в шведском войске.
Последовала минута напряженной тишины, а потом Кочерга заговорил спокойным и твердым голосом:
— Вы лжете, господин. Вы вовсе не были в шведской армии!
— Убери от меня этого парня, он становится невыносимым! — прорычал атаман.
Сверни Шею грубо схватил Кочергу за плечо.
— Убирайся! — приказал он. — Иди, погуляй за дверьми, пока цел! Дождь перестал, так что проветрись!
Одним неуловимо-легким движением бывший каторжник отшвырнул Сверни Шею в угол и встал перед Шведским Всадником.
— Все это ложь! — твердо повторил он. — Подлая ложь. И убери свой вертел в ножны, не то я сломаю его о твою шею! Ты не мог служить в шведской армии! Ранен на войне, говоришь? Да кто тебе поверит? Там, откуда я вышел, многие из катальщиков тачек боятся показывать лбы… Вот поглядим, что ты скрываешь — честь или позор?
И резким движением он сорвал повязку с головы Шведского Всадника.
Тот вскочил на ноги, пытаясь прикрыть «виселицу» ладонью и одновременно ударить дерзкого, но было уже поздно… Ноги его подкосились, и он беспомощно осел на скамью.
Они молча посмотрели друг другу в глаза и — узнали друг друга!
— О Иисусе! Так это ты, Торнефельд? — вырвалось у Шведского Всадника.
— Брат! Неужели мы с тобой опять встретились? — воскликнул швед.
— А я-то считал, что ты давно погиб!
— Жив, как видишь! А что ты? Из какой тюрьмы сбежал? Неужели с галер?
— Но как тебе удалось выйти из этого ада? О, я благодарю за это Господа!
— Об этом долго рассказывать, брат. А ты все еще хочешь идти вместо меня к шведам?
— Ох, и об этом есть что порассказать! Я думал, что счастье ждет меня здесь, а не на войне, но… Брат, простишь ли ты мне, что я тогда с тобой сделал?
— А что ты со мной такого сделал? Я выдержал испытание огнем и закалился у дьявольских печей. Лучше скажи, брат, чем я могу тебе помочь?
— Мне уже ничем не поможешь. Теперь моя очередь идти в ад к епископу… Там меня укроют от мира. А ты? Куда хочешь податься ты?
— К моему королю, в шведскую армию!
— Но ты плохо снаряжен для такой дороги!
— Ну и что с того, брат? Я пробьюсь! Всем чертям назло пробьюсь! Я там, в аду, этому научился!
— Я дам тебе коня, шпагу, мундир, пистолеты, плащ, кошелек с полсотней золотых дукатов и обоих моих слуг. Все это теперь твое!
— Да это гораздо больше, чем нужно! Оставь себе хотя бы дукаты! Как же мне тебя благодарить? Но… Как поживает моя реликвия, Библия Густава-Адольфа?..
— Вот она, держи!
— Благодарю небо! Ты сохранил ее! Я могу отдать ее лично в руки королю! А ты, брат…
— Ну что, сделка заключена? Так выпьем же за это! Помнишь, как было в прошлый раз? — услышали они скрипучий голос мертвого мельника, который, незаметно войдя в комнату и вытащив из угла фляжку с водкой, беззвучно кривил рот в усмешке.
Всадник Карла Двенадцатого поднял свой стакан:
— Чокнемся, брат! — сказал он атаману. — Выпей! Твое здоровье, и пусть пылающий огонь не сокрушит твое мужество!
— Пусть твоя шпага вознесет твою честь высоко на полях славы!
И они попрощались, крепко обняв друг друга.
Подлинный Христиан фон Торнефельд даже не вспомнил о Марии-Агнете. Он вскочил в седло и поскакал на восток, торопясь успеть на шведскую войну. А Безымянный поплелся за повозкой бывшего мельника в имение епископа.
Они шли под шелест дождя через густой лес. Ветер безжалостно трепал кроны деревьев. Бывший мельник шагал все медленнее и медленнее — он поминутно спотыкался о корни и камни, и его лошадке приходилось почти волочить хозяина. Казалось, последние силы покидают его.
Возле неприметного, поросшего кустиками холмика он остановился, отпустил поводья и сел на землю. Лошадь тихонько потянула повозку и стала удаляться в сторону.
— Дальше ты сам найдешь дорогу, — сказал старик своему спутнику. — Мне что-то худо. Не беспокойся обо мне, я останусь здесь…
Ты идешь туда не в первый раз! — заметил Безымянный.
— В первый или в последний — какая разница! Я не могу больше… — простонал бывший мельник. Он сел на холмик и поставил фонарь рядом с собой. — Пройдешь сотню шагов, там будет опушка, ты сразу же увидишь огни плавильных печей…
— Кто здесь похоронен? — спросил Безымянный. — И почему я не вижу креста?
— Он зарыт в неосвященной земле… — проскрипел бывший мельник. — В одну скверную ночь он надел себе петлю на шею. Я могу рассказать, как это было. Когда петля затянулась, он услышал голос ветра: «Это грех! Это великий грех!» Но было уже поздно. Сова била крыльями в окно и кричала: «Фу-бу! Фу-бу! Адский огонь!» Но было поздно…
Мельник опустил голову на грудь. Голос его звучал, словно поскрипывавшая на ветру сухая ветка.
— Люди нашли его и послали за лекарем и старостой. Но староста сказал, что срезать веревку самоубийцы годится только палачу, а людям из общины это не пристало. Так он висел и висел, а когда староста все-таки пришел снять его, веревка уже была перерезана и трупа не было: дьявол снял его и унес в лес, и никто в деревне не знает, куда…
Ветер раскачивал деревья, с неба непрестанно сыпалась дождевая пыль. Мельник все ниже склонялся над землей и все невнятнее бормотал:
— Здесь он лежит и ждет, когда Бог смилуется над ним… А ты иди своей дорогой… Два раза прочтешь на ходу «Отче наш» и тут же увидишь епископских слуг. Они начнут бить тебя — они привыкли так встречать новичков, но ты вынесешь, ты привычный… Скажи им только, что я заплатил последний пфенниг из моего долга господину епископу и больше никогда не приду к нему…
Безымянный пошел указанным путем. Фонарь позади него погас, и, оглянувшись назад, он уже не увидел ни мертвого (теперь, должно быть, и в самом деле мертвого!) мельника, ни даже просвета между деревьями в том месте, где была могила.
У опушки леса его окружили слуги епископа.
Среди преступников и бродяг, скрывавшихся от имперского суда в имении епископа, встречались люди отчаянной отваги. С первых же дней каторги они умудрялись по ночам отлучаться из своих казарм и даже промышлять по соседним деревням. Безымянный свел с ними знакомство и стал делать то же самое. Ловко прикрывая друг друга, искусно укладывая свернутую одежду на постели ушедших, они поочередно исчезали на всю ночь, и вскоре Безымянный уже смог добираться до имения Торнефельдов, чтобы навещать Марию-Христину. Никому другому он не смел попадаться на глаза.
Он легко справлялся со своей тачкой, и уже через пару недель с него сняли цепи.
А несколько дней спустя он первый раз ускользнул из епископских владений.
Такие отлучки были по силам лишь человеку, нисколько не дорожившему своей жизнью. Работа на заводе шла днем и ночью, и уйти незамеченным было почти невозможно. И все же горстка смельчаков научилась это делать. Безымянный мастерски проскальзывал по узкой лазейке среди скал возле старой каменоломни. Взбираясь по голым камням, он укрывался за стволом росшей на скале одинокой сосны. Поднявшись под ее прикрытием на самый верх, он отдыхал несколько минут, а затем стремглав припускал по лесной тропе, прячась в кустах при виде редких проезжих. Однажды в полночь он таким образом добрался до своего дома.
Мария-Христина задавала массу вопросов, но еще больше хотела рассказать ему.
— Ты пришел издалека? Ты очень устал? А где твой конь? Где твои слуги? Я тоже умею ездить верхом! Если бы ты пришел вчера, то увидел бы, как лихо я езжу! В деревне был храмовый праздник, все были такие веселые, я хотела танцевать, да мама не позволила, сказала: «Твой папа на войне, а ты будешь веселиться? Ты знаешь, что такое война?» А я сказала, что знаю, на войне развеваются знамена и барабаны бьют: «Там-тарарам! Там-тарарам!»
Ему нельзя было долго задерживаться — обратный путь был ничуть не легче прежнего. Когда они прощались, Мария-Христина принималась горько плакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Полмира за восемь часов? — вспомнила девочка из песенки о трех волхвах.
Он поднял голову, и милое видение исчезло. В висевшем на стене подслеповатом зеркале он увидел свой лоб с выжженным на нем знаком виселицы.
— Хорошо бы сейчас уснуть навеки! — прошептал он.
— А что будет с нами? — безжалостно допрашивал его Сверни Шею. — Куда нам теперь податься? Кстати, а где твоя дурацкая реликвия? Мало нам было от нее проку. Возьми-ка да выбрось ее в окно — авось какой-нибудь крестьянин споткнется об нее и разобьет себе лоб. Но куда, к черту, девался здешний хозяин? Почему он не показывается, когда в доме гости?
Он прошелся по комнате и увидел спавшего у печи Кочергу.
— Кто бы мог подумать? Вот он — дрыхнет себе у печки и слыхом нас не слышит! — вскричал Сверни Шею и грубо толкнул спящего. — Эй, парень, вставай да подай нам чего-нибудь выпить!
Спящий сел на скамье, плохо соображая, что происходит. Толчок заставил его вообразить, будто он снова дежурный при плавильной печи и его будит надсмотрщик. Он начал вставать, но это удалось ему не сразу, и тогда он невнятно забормотал:
— Да, да, уже пора, через два часа надо снова загружать печь…
— Загружать или не загружать, я не знаю! — прикрикнул на него Сверни Шею. — Но мы тут озябли и изголодались. Давай скорее что-нибудь выпить, мы и так уже долго ждем!
— Я на месте, — продолжал Кочерга. — Уголь уже в топке, сейчас подброшу еще…
Сверни Шею покачал головой.
— Ты понимаешь его, атаман? — спросил он. — Я лично ничего не пойму. Кажется, он разговаривает со злыми духами!
Шведский Всадник бросил беглый взгляд на коричневое лицо Кочерги.
— Это не хозяин. Этот парень сбежал из епископского ада, и его мучают воспоминания об огне.
Кочерга тем временем вполне пришел в себя.
— Добрый вечер, господа! — вежливо произнес он.
— К дьяволу тебя с твоим добрым вечером! — заворчал Сверни Шею. — Где хозяин? Мы сидим здесь Бог весть сколько времени, а он все не показывается!
— Я не знаю, где он, — ответил Кочерга. — Он обещал дать мне лошадь, но обманул.
— Нету лошади, поезжай на палочке! — зло буркнул Сверни Шею, который в этот момент ненавидел всех людей на свете.
Кочерга не обратил внимания на его слова. Он как зачарованный глядел на синий шведский мундир.
— Я имею честь говорить с офицером шведской короны? — спросил он почтительно. — Господин едет из шведской армии?
— Прямо оттуда, — бросил Шведский Всадник и отвернулся, не желая продолжать разговор.
— Вы ранены? — продолжал Кочерга, указывая на масляную повязку, которой Шведский Всадник прикрывал клеймо.
— Так, царапина, — пожав плечами, скривился тот. Но Сверни Шею, который вообразил, что для такого просто людина сойдет и самая грубая ложь, добавил:
— Три, а то и четыре татарина хотели снести ему голову своими кривыми саблями…
— …Но господин, к своей славе, одолел их всех? Да, шведские офицеры умеют действовать шпагой! Господин везет какие-нибудь новости из главной квартиры? Шведы еще раз одержали победу?
— Нет, — буркнул Шведский Всадник, которого внезапно охватил гнев. — Шведское войско повсюду отступает перед московитами!
— Может ли это быть? Как могло так случиться? Почему? — взволнованно закричал Кочерга. — А что же генерал Левенгаут и фельдмаршал Реншельд?
— Они враждуют друг с другом и строят один другому козни, — со злостью сообщил Шведский Всадник.
— А шведские солдаты?..
— Они давно устали воевать и хотят домой, к своим пашням. Да что там, даже офицерам война надоела!
— Простите, но я не понимаю господина, — заговорил Кочерга, окидывая Шведского Всадника гневным, испытующим взглядом. — Офицеры не хотят воевать за короля, перед которым трепещет весь мир?
— Скажешь тоже — трепещет! — с холодной насмешкой парировал Шведский Всадник. — Что такого великого совершил король Карл? Разорил финансы страны ради своих ребяческих затей, вот и все! И так скажет каждый в шведском войске.
Последовала минута напряженной тишины, а потом Кочерга заговорил спокойным и твердым голосом:
— Вы лжете, господин. Вы вовсе не были в шведской армии!
— Убери от меня этого парня, он становится невыносимым! — прорычал атаман.
Сверни Шею грубо схватил Кочергу за плечо.
— Убирайся! — приказал он. — Иди, погуляй за дверьми, пока цел! Дождь перестал, так что проветрись!
Одним неуловимо-легким движением бывший каторжник отшвырнул Сверни Шею в угол и встал перед Шведским Всадником.
— Все это ложь! — твердо повторил он. — Подлая ложь. И убери свой вертел в ножны, не то я сломаю его о твою шею! Ты не мог служить в шведской армии! Ранен на войне, говоришь? Да кто тебе поверит? Там, откуда я вышел, многие из катальщиков тачек боятся показывать лбы… Вот поглядим, что ты скрываешь — честь или позор?
И резким движением он сорвал повязку с головы Шведского Всадника.
Тот вскочил на ноги, пытаясь прикрыть «виселицу» ладонью и одновременно ударить дерзкого, но было уже поздно… Ноги его подкосились, и он беспомощно осел на скамью.
Они молча посмотрели друг другу в глаза и — узнали друг друга!
— О Иисусе! Так это ты, Торнефельд? — вырвалось у Шведского Всадника.
— Брат! Неужели мы с тобой опять встретились? — воскликнул швед.
— А я-то считал, что ты давно погиб!
— Жив, как видишь! А что ты? Из какой тюрьмы сбежал? Неужели с галер?
— Но как тебе удалось выйти из этого ада? О, я благодарю за это Господа!
— Об этом долго рассказывать, брат. А ты все еще хочешь идти вместо меня к шведам?
— Ох, и об этом есть что порассказать! Я думал, что счастье ждет меня здесь, а не на войне, но… Брат, простишь ли ты мне, что я тогда с тобой сделал?
— А что ты со мной такого сделал? Я выдержал испытание огнем и закалился у дьявольских печей. Лучше скажи, брат, чем я могу тебе помочь?
— Мне уже ничем не поможешь. Теперь моя очередь идти в ад к епископу… Там меня укроют от мира. А ты? Куда хочешь податься ты?
— К моему королю, в шведскую армию!
— Но ты плохо снаряжен для такой дороги!
— Ну и что с того, брат? Я пробьюсь! Всем чертям назло пробьюсь! Я там, в аду, этому научился!
— Я дам тебе коня, шпагу, мундир, пистолеты, плащ, кошелек с полсотней золотых дукатов и обоих моих слуг. Все это теперь твое!
— Да это гораздо больше, чем нужно! Оставь себе хотя бы дукаты! Как же мне тебя благодарить? Но… Как поживает моя реликвия, Библия Густава-Адольфа?..
— Вот она, держи!
— Благодарю небо! Ты сохранил ее! Я могу отдать ее лично в руки королю! А ты, брат…
— Ну что, сделка заключена? Так выпьем же за это! Помнишь, как было в прошлый раз? — услышали они скрипучий голос мертвого мельника, который, незаметно войдя в комнату и вытащив из угла фляжку с водкой, беззвучно кривил рот в усмешке.
Всадник Карла Двенадцатого поднял свой стакан:
— Чокнемся, брат! — сказал он атаману. — Выпей! Твое здоровье, и пусть пылающий огонь не сокрушит твое мужество!
— Пусть твоя шпага вознесет твою честь высоко на полях славы!
И они попрощались, крепко обняв друг друга.
Подлинный Христиан фон Торнефельд даже не вспомнил о Марии-Агнете. Он вскочил в седло и поскакал на восток, торопясь успеть на шведскую войну. А Безымянный поплелся за повозкой бывшего мельника в имение епископа.
Они шли под шелест дождя через густой лес. Ветер безжалостно трепал кроны деревьев. Бывший мельник шагал все медленнее и медленнее — он поминутно спотыкался о корни и камни, и его лошадке приходилось почти волочить хозяина. Казалось, последние силы покидают его.
Возле неприметного, поросшего кустиками холмика он остановился, отпустил поводья и сел на землю. Лошадь тихонько потянула повозку и стала удаляться в сторону.
— Дальше ты сам найдешь дорогу, — сказал старик своему спутнику. — Мне что-то худо. Не беспокойся обо мне, я останусь здесь…
Ты идешь туда не в первый раз! — заметил Безымянный.
— В первый или в последний — какая разница! Я не могу больше… — простонал бывший мельник. Он сел на холмик и поставил фонарь рядом с собой. — Пройдешь сотню шагов, там будет опушка, ты сразу же увидишь огни плавильных печей…
— Кто здесь похоронен? — спросил Безымянный. — И почему я не вижу креста?
— Он зарыт в неосвященной земле… — проскрипел бывший мельник. — В одну скверную ночь он надел себе петлю на шею. Я могу рассказать, как это было. Когда петля затянулась, он услышал голос ветра: «Это грех! Это великий грех!» Но было уже поздно. Сова била крыльями в окно и кричала: «Фу-бу! Фу-бу! Адский огонь!» Но было поздно…
Мельник опустил голову на грудь. Голос его звучал, словно поскрипывавшая на ветру сухая ветка.
— Люди нашли его и послали за лекарем и старостой. Но староста сказал, что срезать веревку самоубийцы годится только палачу, а людям из общины это не пристало. Так он висел и висел, а когда староста все-таки пришел снять его, веревка уже была перерезана и трупа не было: дьявол снял его и унес в лес, и никто в деревне не знает, куда…
Ветер раскачивал деревья, с неба непрестанно сыпалась дождевая пыль. Мельник все ниже склонялся над землей и все невнятнее бормотал:
— Здесь он лежит и ждет, когда Бог смилуется над ним… А ты иди своей дорогой… Два раза прочтешь на ходу «Отче наш» и тут же увидишь епископских слуг. Они начнут бить тебя — они привыкли так встречать новичков, но ты вынесешь, ты привычный… Скажи им только, что я заплатил последний пфенниг из моего долга господину епископу и больше никогда не приду к нему…
Безымянный пошел указанным путем. Фонарь позади него погас, и, оглянувшись назад, он уже не увидел ни мертвого (теперь, должно быть, и в самом деле мертвого!) мельника, ни даже просвета между деревьями в том месте, где была могила.
У опушки леса его окружили слуги епископа.
Среди преступников и бродяг, скрывавшихся от имперского суда в имении епископа, встречались люди отчаянной отваги. С первых же дней каторги они умудрялись по ночам отлучаться из своих казарм и даже промышлять по соседним деревням. Безымянный свел с ними знакомство и стал делать то же самое. Ловко прикрывая друг друга, искусно укладывая свернутую одежду на постели ушедших, они поочередно исчезали на всю ночь, и вскоре Безымянный уже смог добираться до имения Торнефельдов, чтобы навещать Марию-Христину. Никому другому он не смел попадаться на глаза.
Он легко справлялся со своей тачкой, и уже через пару недель с него сняли цепи.
А несколько дней спустя он первый раз ускользнул из епископских владений.
Такие отлучки были по силам лишь человеку, нисколько не дорожившему своей жизнью. Работа на заводе шла днем и ночью, и уйти незамеченным было почти невозможно. И все же горстка смельчаков научилась это делать. Безымянный мастерски проскальзывал по узкой лазейке среди скал возле старой каменоломни. Взбираясь по голым камням, он укрывался за стволом росшей на скале одинокой сосны. Поднявшись под ее прикрытием на самый верх, он отдыхал несколько минут, а затем стремглав припускал по лесной тропе, прячась в кустах при виде редких проезжих. Однажды в полночь он таким образом добрался до своего дома.
Мария-Христина задавала массу вопросов, но еще больше хотела рассказать ему.
— Ты пришел издалека? Ты очень устал? А где твой конь? Где твои слуги? Я тоже умею ездить верхом! Если бы ты пришел вчера, то увидел бы, как лихо я езжу! В деревне был храмовый праздник, все были такие веселые, я хотела танцевать, да мама не позволила, сказала: «Твой папа на войне, а ты будешь веселиться? Ты знаешь, что такое война?» А я сказала, что знаю, на войне развеваются знамена и барабаны бьют: «Там-тарарам! Там-тарарам!»
Ему нельзя было долго задерживаться — обратный путь был ничуть не легче прежнего. Когда они прощались, Мария-Христина принималась горько плакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29