Бальтазар слушал, но слова пролетали мимо его ушей. Что было тому причиной – его раны, его ночное приключение? Он не понимал больше, где находится. Кто эти люди в черных, красных и фиолетовых одеждах, которые нападают друг на друга, обмениваясь такими торжественными речами? И вся эта огромная толпа, чего она ждет? И тогда, словно вспышка молнии, в его сознании сверкнула мысль, которая никогда раньше его не посещала: если он, Бальтазар Кобер, так часто путешествует в этих странных мирах, если он встречается с существами, с которыми никто из знакомых ему лиц никогда не встречался, то не может ли быть, что он, Бальтазар Кобер, в действительности не избранник Бога, как он всегда верил и полагал, а просто несчастный мальчик с вывихнутыми мозгами?
Что случилось этой ночью, ведь он ранен и не смог бы сесть верхом на лошадь, а тем более не смог бы за одну ночь доехать до Гейльбронна, до которого от Фрибурга трое суток пути? И возможно ли, чтобы он, Бальтазар Кобер, спустился в ад и вывел оттуда не только Иосифа Бодмера, но и еще двух студентов, а также своего дорогого отца Иоганна Сигизмунда? Не бредил ли он, и то, что виделось ему как «самоубийство и двойное преступление Бодмера, не было ли просто ужасным кошмаром?
Готфрид Буддеке захохотал:
– Хорошенькую картину реальности вы нам нарисовали, нечего сказать! То же, что и у Джордано Бруно! Вселенная бесконечна? Но в таком случае, несчастные вы мои коллеги, какое место оставляете вы для Бога? Или Бог бесконечен, а мир конечен, или мир бесконечен, а Бог конечен, и это приводит нас к выводу, что Бога не существует! Две бесконечности несовместимы!
– Извините, – возразил Эбергард Оппенгеймер. – Если Бог бесконечен, вселенная вовсе не должна быть конечной: она – неопределенна!
Объятый ужасом, Бальтазар обнимал колонну, сжимая ее, как сжимает потерпевший кораблекрушение обломок корабля, качающийся на волнах разбушевавшегося океана. Эта огромная толпа казалась ему морем, которое его уносило. Может быть, он потерял рассудок? И когда впервые пришла к нему эта беда? Значит, он бредил, когда к нему приходили отец, прекрасная Валентина, его брат-близнец Гаспар? А позже, когда он встречался с Варлетом, с пророками, с Авраамом, Ноем и другими, – так это тоже происходило с ним в бреду?
А Урсула, чудесная Урсула из Нюрнберга, – не была ли и она порождением его безумных кошмаров? Бальтазар резко выпрямился. Внизу, на помосте Каммершульце приводил свои аргументы:
– Если в пространстве ни одно тело не обладает преимуществом центрального положения, значит, центр располагается только в божественной бесконечности. Таким образом можно себе представить иллюзорную бесконечность, которая есть бесконечностью грехопадения и которая в действительности есть не бесконечностью, а неопределенностью, и бесконечность божественную. Бог – это сфера, центр которой везде, а окружность – нигде.
«Господи, – молился Бальтазар, ухватившись за колонну, – какая неразбериха в моей голове! То, что я считал истинным – неужели это был театр? А я сам живой или неживой? Кто видит меня в своем бреду? Вот видишь, я уже сомневаюсь в самом себе, сомневаюсь, существует ли мир, я не знаю отныне, не является ли мой учитель тенью, а те страны, по которым я путешествовал, – миражами? Но Ты один, Боже, мыслишь и мыслишь меня, Ты один – истина, тогда как все другие истины превратились в песок…»
Внезапно вся эта собравшаяся здесь толпа разразилась хохотом на какую-то шутку иезуита. Этот хохот ударил молодого человека в лицо, словно твердый шар. Голову ему расколола такая острая боль, что он ухватился за нее обеими руками, выпустив колонну и упал без сознания в самую гущу бесчисленного множества хохочущих людей.
19
Бальтазар Кобер оставался неделю в состоянии, близком к смерти. Его раны воспалились, и потребовалось все искусство двух лекарей, один из которых, кстати, был вестником, чтобы сбить у больного жар. Когда добрые души подобрали его на полу крытого рынка и унесли оттуда, он был уже без сознания. Но как только его уложили на кровать в его комнате, к нему стали приходить привычные гости.
«Мой дорогой Бальтазар, – сказала первая жена Иоганна Сигизмунда, прекрасная Валентина, – не слишком пытайся понять…»
«Оставьте меня в покое! – воскликнул юноша. – С меня довольно! Я больше в вас не верю! Вы не существуете! Уходите прочь!»
Прекрасная Валентина улыбнулась своей чудесной улыбкой, которую когда-то так хорошо описал Иоганн Сигизмунд:
«Как могла бы я прийти, если бы не существовала? Не превращаешься ли ты в одного из тех ужасных реалистов, которые не верят ни в Бога, ни в дьявола?»
«Я верую в Бога, – возразил Бальтазар, – но все, конец, я не верю больше ни в вас, ни в моего отца, ни в моего брата! Вы мертвы! Ваше тело покоится на кладбище Баутцена вместе с телом Гертруды и ваших детей! Почивайте с миром!»
Прекрасная Валентина села на край кровати и своим ласковым голосом сказала:
«Бальтазар… Что с тобой происходит? Разве мы не были для тебя добрыми советчиками? Кто помог тебе встретиться с Паппагалло и странствующими актерами? Кто рекомендовал тебя Каммершульце? Неужели ты думаешь, что без нашей помощи смог бы их очаровать, будучи заикой?»
«Об этом я ничего не знаю, – ответил Бальтазар, – зато я хорошо знаю, что вы мертвы и что мертвые не приходят, чтобы посидеть у изголовья живых!»
«Значит, ты считаешь, что не спускался в ад и не освободил троих студентов из их цепей? Тогда каким же образом они воскресли?»
«Они не умирали! Это я сам все вообразил: эти преступления, это самоубийство…»
«И твои раны тоже?»
Здесь Бальтазар вынужден был согласиться, что его ухо, щека и рука причиняли ему сильнейшую боль. Но он ответил:
«Кстати, почему мой отец попал в ад? Бессмыслица какая-то… И как мог я так легко освободить его, доставить к вратам Неба, если я даже не знаю, где они находятся?»
«Борака знала дорогу», – заметила Валентина.
«Борака – хорошая кобыла, но тем не менее она всего лишь четвероногое животное – и не больше! – воскликнул наш друг. – Она не летает по воздуху, она не способна преодолеть расстояние от Фрибурга до Гейльбронна за несколько часов. Что касается Варлета, то почему он так легко разрешил мне уйти с его узниками?»
«Он бессилен против света…» – сказала Валентина.
«У меня в мыслях сплошная путаница и темнота… – пробормотал Бальтазар. – Варлет тоже не существует!»
«А деньги горшечника?» – спросила первая супруга Иоганна Сигизмунда.
Позже пришел Гаспар и тоже присел на край кровати. Он пожаловался на боль в ухе.
«Я возвращался из библиотеки с книгой под рукой. Внезапно три студента…»
И он добавил, что щека тоже у него болит.
«Я издал крик тревоги. Прибежали вестники…»
И рука у него была ранена.
«Постой, постой! – заметил Бальтазар. – Да ведь это приключение случилось со мной!»
«Вовсе нет, – невозмутимо ответил Гаспар. – Оно случилось со мной».
«Но ты ведь мертв. Тебя унес тиф. Ты лежишь на кладбище в Баутцене вместе с Гертрудой, Иоганном Сигизмундом и всеми другими…»
Потом явился Джонатан Абсалон Варлет. Он был гол, в одной рубашке, на шее у него висела веревка – символ раскаянья.
«Достойнейший Бальтазар Кобер, – сказал он, низко кланяясь, – я осознаю все то зло, которое я сделал тебе лично и все неприятности, причиненные мной роду человеческому. Я хочу освободить всех этих людей. И тогда они смогут поселиться на Небе!»
И действительно, Бальтазар увидел, что Варлет открыл все двери соляного карьера. Тысячи мужчин и женщин вышли оттуда и направились к Небу.
Но из этих тысяч глоток вылетали крики ненависти. В воздух вздымались сжатые кулаки. Когда все эти нечестивцы прибыли к стенам Божьего Града, они стали выкрикивать оскорбительные ругательства, стучать по камням и совершать другие безумные выходки. Грубые шутки и святотатственные возгласы сопровождались бесстыдными жестами. Дьявол оглушительно хохотал, довольный проделкой, которую он устроил Бальтазару, и тот со слезами на глазах воскликнул:
«Неужели это в моей голове рождаются подобные ужасы? Неужели это я из глубины собственной мерзости извлекаю эти отвратительные призраки?»
Гнусный хохот Варлета еще долго отдавался эхом в ночи.
Сколько часов провел юноша в этом бессознательном, крайне подавленном состоянии? Он видел себя лежащим в гробнице, пожелтевшим и высохшим, словно мумия. Над ним роями кружились мухи. И вдруг крохотный лучик света проник в это окутанное непроницаемым мраком место. Бальтазар увидел, как в его усыпальницу вошла совсем юная девчушка со свечой в руке. Он узнал Урсулу. Его сердце вздрогнуло от радости. Но сразу же он сказал:
«Если ты существуешь, значит, существуют и все остальные…»
Она приблизилась к нему, прикоснулась к его плечу, и в этот миг все. музыкальные инструменты в мастерской лютниста Везенберга заиграли восхитительную мелодию, какую можно услышать только в исполнении ангелов.
Бальтазар поднялся из могилы и пошел за ней. Теперь он четко вспомнил, что один раз уже пережил подобный момент, Это было в Нюрнберге – и очень, очень давно… Они шли в мягком золотистом свете. И Бальтазар подумал: «Это неправда. Это не может быть правдой», и так себя в этом убедил, что когда встретил Ноя, Авраама и Моисея, он им сказал:
«Я болен. Раны, которые я получил, отравили мне кровь. Мне кажется, что я вас встретил, но вы не существуете. Вы вышли из моей отравленной крови…»
«Вот это новость! – сказал Моисей. – У всех этих лютеран какой-то сумбур в голове… Что касается католиков, то неизвестно, чего они ищут… Ведь все так просто. Достаточно любить».
«Совершенно верно, – подтвердил Авраам, – люди не понимают, что должны любить. Они слишком часто принимают запах за мясо, а мясо за запах…»
«Кстати, о мясе, – добавил Ной. – Известно ли вам, что когда мы плавали на ковчеге, нам пришлось съесть несколько видов животных…»
Потом Бальтазар провалился в небытие, туда, где, по крайней мере, царят глубокое спокойствие и мертвая тишина.
Итак, благодаря усилиям двух вышеупомянутых лекарей, наш друг восстал их мертвых через неделю после того, как слег. Диспуты окончились, каждый был убежден, что ему удалось взять верх над противником. Что касается публики, то она была вполне удовлетворена спектаклем. Буддеке вынуждал ее смеяться до слез, Оппенгеймер оглушал своими неожиданными аргументами, Шредер возбуждал проникновенными речами, Каскаролли развлекал мимикой, а Кручиверде – храпом, так как этот пламенный оратор, закончив раздавать анафемы, сразу же засыпал. Каммершульце же казался публике скучным. Но надобно отметить, что он внес в эти диалоги новый тон благодаря близости своих взглядов к мысли Джордано Бруно.
Гражданский суд вынес приговор трем студентам, напавшим на Кобера. Иосиф Бодмер получил два месяца тюрьмы, а каждый из его сообщников – по месяцу. Наказание было бы более суровым без вмешательства ректора Оппенгеймера, который хотел снискать расположение банкира Бодмера. Что касается суда церковного, то он приговорил студента-клятвопреступника обойти тридцать три раза вокруг города, таща на себе вытесанный из толстого дерева брус и все время читая «Pater noster», после чего он должен был публично раскаяться в своем проступке, получив таким образом отпущение, и босиком направиться в храм, громко читая то место из Библии, где рассказывается о Маккавеях.
– Учитель, – сказал Бальтазар Фридриху Каммершульце, как только начал подниматься с постели, – эти трое несчастных, ранив меня, открыли мне глаза на мое безумие. Я не умею отличать реальность от своих грез и даже хуже: я не уверен, что вся моя жизнь не соткана из этих грез…»
Фридриха Каммершульце позабавили эти рассуждения, и он посоветовал ученику посмотреть несколько «autos sacramentales» Кальдерона де ла Барка, таких как «Жизнь – это сон» или «Большой рынок мира», где он увидит на театральных подмостках то, что попытался выразить словами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32