В последнем Иван Дмитриевич отыскал слово «Габала (габбала)» и прочел:
«Ритуальная чаша для сбора крови жертвенных животных.
Изготавливается из верхней части опиленного по параллели глазной орбиты черепа девственника, который умер ненасильственной смертью и при жизни не убил ни одного живого существа. На внутренней и внешней стороне такого черепа должны находиться определенные знаки в виде впадин и линий, возникшие естественным путем, но имеющие форму некоторых букв тибетского алфавита или священных буддийских символов. Поскольку совокупность этих примет в природе встречается редко, а в сочетании с требованиями, предъявляемыми к жизни и смерти владельца черепа, еще реже, настоящая Г. считается предметом высочайшей ценности. Употребляется при магических обрядах, связанных с культом докшитов». Иван Дмитриевич нашел и это слово:
«ДОКШИТЫ, они же шагиусан (монг.), срунма (тиб.), дхар-мапала (санскр.). Грозные стражи и хранители буддизма, призванные карать грешников и сражаться с теми, кто препятствует распространению „желтой религии“ или причиняет зло ламам. Различают восемь главных Д., т.н. Восемь Ужасных: Чойжал (Эрлик-хан), Чжам-саран (Бег-Дзе), Эхин-Тэнгри, Дурбэн-Ни гурту, Махагала, Цаган-Махагала, Намсарай и Памба. Изображаются в облике демонических существ. См. также Коммент., прим, к с. 38».
Выполнив это указание, Иван Дмитриевич узнал следующее: «В связи с культом докшитов большой интерес представляют воззрения монголов на фигуру сатаны, сведения о котором они получили от наших раскольников, переселившихся в Забайкалье и даже в саму Халху. По данному поводу существует два мнения.
1. Монголы считают, что дьявол есть один из Восьми Ужасных, причем не Чойжал, как естественно было бы предположить, учитывая его роль владыки ада, но Чжамсаран как самый из всех воинственный. Являясь чем-то вроде буддийского агента в христианском лагере, он препятствует распространению на восток «русской веры» («орос хаджин»), разлагает ее изнутри и тем самым приближает конечный триумф «желтой религии» во всемирном масштабе. Это, как известно, произойдет после великой войны Ригден-Джапо и монголов с неверными. Такую мысль высказал один из лам монастыря Гандан-Тэгчинлин в беседе с нашим бывшим консулом в Урге г. Каменским, как он о том пишет в своей книге «Русский дипломат в стране золотых будд».
2. Монголы считают, что дьявол есть не докшит, а христианский аналог докшита, защищающий «русскую веру» точно так же, как Восемь Ужасных защищают буддизм. Таково мнение проф. П.Ф. Довгайло, вынесенное им из пребывания в монастыре Эрдени-Дзу».
Все это на Сафронова подействовало усыпляюще. Он перестал записывать, а в итоге потерял нить повествования: вдруг обнаружилось, что Иван Дмитриевич рассказывает уже о каком-то дачном поселке, при въезде в который он отпустил извозчика и пошел по пустынной улице, глядя на заколоченные окна домов. Стояла ранняя весна, дачников еще не было. В полуверсте, за песчаными дюнами, блестело море. Он прошагал через весь поселок и на отшибе увидел крытую драньем рыбацкую хижину. Это и была цель его путешествия.
Сафронов ничего не понимал, но спрашивать не решался. Он надеялся, что из дальнейшего все станет ясно само собой.
«Перед хижиной находился крошечный садик с двумя-тремя подагрическими яблонями и еще голыми кустами сирени, — рассказывал Иван Дмитриевич. — Здесь же сидел на корточках безобразный старик в лохмотьях, страшно худой, с нечистыми глазами. Он что-то чертил веткой в золе прогоревшего костра. Изучающе оглядев меня, он спросил: „Куда вы идете?“ — „В вечное пламя“, — ответил я так, как меня научили. „Откуда вы пришли?“ — задал он следующий вопрос. „Из вечного пламени“, — ответил я. Мои ответы успокоили его настолько, что он перешел на „ты“ и продолжал более благожелательно: „Скажи, сколько тебе лет?“ — „Одиннадцать“, — сказал я, зная, что это число считается у демонопоклонников священным. В нем содержится излишек совершенного числа „10“, адская прибавка, разрушающая божественную гармонию Вселенной. Кроме того, число „11“ состоит из двух единиц, что символизирует собой двойное первоначало мира и, следовательно, претензию дьявола на то, чтобы быть не тварью, взбунтовавшейся против Творца, но создателем всего сущего наравне с Богом.
Услышав мой ответ, старик встал и отворил передо мной дверь хижины. Мы вошли в темное помещение, явно нежилое, заваленное всякой рухлядью. Ржавые тазы и ведра, сломанные садовые инструменты, гнилые доски и кучи разного хлама, пересыпанного битым стеклом, громоздились, однако, таким образом, что оставляли свободной видневшуюся в земляном полу крышку погреба. Мой провожатый откинул ее, я увидел уходящий во тьму сруб наподобие колодезного. Лестницу заменяли вбитые в бревна железные скобы. Старик без слов дал мне понять, что должен остаться наверху, Незаметно для него осенив себя крестным знамением, я стал спускаться.
Снизу тянуло холодом, плесенью, древесной трухой. На ощупь я прикинул расстояние между двумя соседними скобами, сосчитал ступени и вычислил, что к тому времени, когда моя нога коснулась дна этого колодца, земная поверхность простиралась надо мной приблизительно в пяти саженях. Было сыро и холодно, пахло, как в старой, плохо просушенной с осени овощной яме. Ощущалась близость грунтовых вод. Глаза уже привыкли к темноте, я заметил в одной из стен узкий лаз, окрашенный далеким светом, и, протиснувшись в него, двинулся в ту сторону, откуда навстречу мне сочился этот красноватый трепещущий свет. Через каждые пять-шесть шагов потолок тоннеля был подперт бревнами. Временами слышался тревожный шорох осыпающейся земли, под ногами чавкало.
Через особенно грязные места были переброшены доски. По двум таким доскам я вошел в открытую дверь под мощной бревенчатой притолокой и очутился в просторной зале, освещенной несколькими укрепленными по стенам факелами. Пол здесь был выложен торцами. Три или четыре пары столбов, образуя своеобразную галерею, поддерживали потолочные балки. Вся эта довольно примитивная крепежная конструкция оставляла ощущение ненадежности.
В зале находились десятка два мужчин и женщин в черных масках, но одетых в самое обыкновенное верхнее платье, подходящее, правда, скорее для зимы, чем для начала мая. Должно быть, по опыту прежних сборищ они знали, что в любую погоду здесь не жарко. Полы одежды у многих были перемазаны глиной. Шинели, пальто с меховыми воротниками, шубки и ватные дульеты на дамах произвели на меня гораздо более тягостное впечатление, чем если бы, как я того ожидал, передо мной предстали фигуры в каких-нибудь экзотических восточных нарядах.
Когда я вошел, предварительно надев маску, никто не обратил на меня внимания. Видимо, эти люди считали свою систему конспирации абсолютно неуязвимой и были уверены, что посторонний сюда проникнуть не может. Взявшись за руки в известной манере демонопоклонников, то есть сцепив согнутые в крючок указательные пальцы, они чинно, как дети, водили хоровод вокруг стоявшей в центре залы статуи Бафомета. Я увидел знакомую бычью морду с ощеренной пастью и четырьмя обнаженными клыками, жирную грудь, чешуйчатый живот, драпировку ниже пояса, из-под которой выставлялись окрашенные в красный цвет собачьи лапы. Позеленевшая медь создавала иллюзию шерстистого тела, на губах змеилась отвратительная улыбка всезнания. Распахнутые для объятия лапы живо напомнили мне, какой конец меня ожидает, если я буду разоблачен и не успею улизнуть в глинистый лаз. Его размеры не позволили бы палладистам действовать скопом. Стоило мне нырнуть в узкий тоннель за дверью, и я мог спокойно отступить по нему до самого колодца, держа преследователей на мушке.
Стоя у входа, я почувствовал на себе взгляд высокого мужчины в накинутой поверх пальто черной крылатке, единственного, кто не участвовал в хороводе. Его осанка, манера держаться, все свидетельствовало, что это и есть Великий мастер палладистов Бафомета. Маска скрывала его лицо, широкая крылатка — очертания фигуры, и все-таки мне показалось, что где-то я уже видел этого человека. Я нащупал в кармане револьвер, догадываясь, что у него, вероятно, возникли те же мысли в отношении меня, но в следующий момент он то ли успокоился, то ли решил не торопиться с выводами и властным движением затянутой в перчатку руки указал мне встать в общий круг.
Я вклинился между дородной матроной в лисьей шубе и субтильным господином в чиновничьей шинели. Петлицы на ней были предусмотрительно обтянуты траурным крепом, дабы скрыть, по какому ведомству он служит. Этим доказывалось, что все они не слишком-то доверяют друг другу. Своими согнутыми в крючок пальцами я уцепился за пальцы соседей, и мы поскакали.
Хоровод кружился все быстрее, по знаку Великого мастера палладисты затянули свой гимн. Его мелодия оказалась проста, как мычание, но в словах была странная, дикая и сумрачная поэзия. Чтобы не быть уличенным в незнании священного текста, мне пришлось проявить чудеса изворотливости. Как только звучало первое слово очередной строки, я подхватывал его со второго слога, а одновременно по содержанию, ритму и рифмам старался угадать продолжение. В большинстве случаев мне это удавалось. Протяжный напев облегчал мою задачу, я пел вместе со всеми и лишь в некоторых, особенно богохульных местах ограничивался мелодией без слов.
Смысл гимна был тот, что адское пламя есть альфа и омега всякой мудрости, в геенне огненной душа вмещает в себя все тайны мироздания и закаляется, как меч, поэтому Бог обманом завлекает людей в райские кущи, дабы сохранить свою власть над Вселенной.
Но истинный палладист знает правду и всей душой стремится в вечное пламя. Разумеется, все хорошее не дается даром, все это надо заслужить, чем они в данный момент и занимались. Каждый куплет заканчивался славословиями Бафомету. Своей неумеренной льстивостью они напоминали титулы, которыми жрецы награждают какого-нибудь туземного царька, уверяя беднягу, что весь мир с благоговением взирает на его хижину из пальмовых листьев, прошитых рыбьими кишками и для прочности обмазанных свиным дерьмом.
Неожиданно Великий мастер подошел к низкой, но прочной дверце в стене, отодвинул засов и вскричал: «Микки! Мы ждем тебя!» — «Микки! — не переставая кружиться, завопили палладисты и я вместе с ними. — Выходи, Микки!» Глядя на медленно отворяющуюся дверцу, я не без опаски ждал, что произойдет дальше. За дверцей открылась глубокая ниша, оттуда на четвереньках выползла довольно крупная обезьяна, видимо, дрессированная, потому что она сноровисто поднялась на задние лапы и, ворча и раскачиваясь, направилась прямо ко мне. Все замерли, сосед внезапно отцепил свой палец от моего. Сердце у меня сжалось, но обезьяна проковыляла между ним и мной, не обращая на нас внимания. Едва она оказалась внутри круга, мы опять сцепили пальцы. Хоровод наш двинулся прежним порядком, обтекая обезьяну, которая издала боевой клич и с воинственными ужимками принялась прыгать вокруг статуи Бафомета, как бы пытаясь его атаковать. Лишь тогда я все понял. Гнусный фарс изображал борьбу того, кому мы только что пели осанну, с тем, чье имя было низведено до кощунственной клички, чей грозный облик архангела пародировала эта тварь. Ярость душила меня, но я заставил себя крепиться и наблюдать.
Мы кружились, набирая скорость, подчиняясь темпу, который взмахами руки задавал нам Великий мастер. Сам он все так же стоял в стороне. Иногда, как на хлыстовских радениях, кто-то из палладистов истерически провозглашал что-нибудь вроде следующего: «Душа солнц отвечает на вздох цветов!» Или: «Роза мира, цебраэль!» На эти маловразумительные оповещения хор откликался еще большей невнятицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46