Я едва не свалился замертво на месте.
— Что вы так перепугались? — прошептал Бобо, подняв капюшон, скрывавший его набеленное лицо.
Я привалился к стене, восстанавливая дыхание, а он достал принесенный с собой веничек и старательно замел мои следы.
— Незачем привлекать внимание патруля, — сказал он. — Вот и нужная нам дверь.
Я осторожно открыл ее и вошел внутрь. Бобо последовал за мной и бесшумно закрыл дверь за собой. Я вытащил фонарь из-под плаща. Мы оказались в небольшой комнате, где на столе стояли умывальный тазик, несколько тарелок и мисок.
Какое-то время мы постояли, прислушиваясь к тишине. Снаружи завывал ветер, в доме поскрипывали и потрескивали балки, но никаких человеческих голосов слышно не было. Я вытянул вперед фонарь и разглядел дверной проем. Мы находились под лестницей.
— Сходи, проверь ставни, — прошептал я. — Не хочется, чтобы с площади увидели свет.
Бобо кивнул и осторожно направился в комнату.
— Закрыты наглухо, — сообщил он. — Если бы эта постройка свалилась в море, то поплыла бы по волнам, как корабль.
Я прошел за ним, закрывая фонарь плащом. Гроссбух Исаака лежал на его столе — толстенная пачка бумаг, переплетенная в темную кожу. Я быстро сел за стол, пристроил светильник так, чтобы он освещал книгу, и, расстегнув застежку, открыл ее. Первая страница оказалась пустой. Такой же была и вторая.
— Странно, — проворчал я, когда подошедший Бобо глянул мне через плечо.
Я продолжал листать и наконец нашел заполненную страницу. Бобо тихо усмехнулся. Записи велись на еврейском языке.
— Вы начали не с того конца, — заметил он.
— Я уж и сам догадался, — сказал я, перевернул книгу и начал с другой стороны. — Отличный способ сбить с толку любителей совать нос в чужие дела. Будем надеяться, что он хотя бы имел любезность использовать наш календарь. Никогда не мог разобраться в еврейском летоисчислении.
Как оказалось, любезность он таки имел. Каждая отдельная запись предварялась одинаковой парой строк, выведенных почерком образцовой разборчивости.
— Черт, — сказал я. — Тут используется какой-то шифр. Я не понимаю смысла этих слов.
Бобо слегка кашлянул.
— Извиняюсь, но разве евреи не пользуются для обозначения цифр буквами? Наверное, их нужно сосчитать, тем более, как я вижу, никаких привычных нам цифр в книге нет.
Я смерил его пристальным взглядом и проворчал:
— У тебя есть весьма противное обыкновение всегда оказываться правым.
— Ну извините, — сказал он, пожимая плечами.
Разрешив эту загадку, я стал бегло просматривать сообщения об отгруженных оливках, полученном египетском хлопке, о суммах, вложенных в многочисленные консорциумы, и суммах выплат различным кораблям и наконец дошел до апреля.
— Весной они торговали с Венецией, — заметил я. — Довольно оживленная торговля. Видимо, городские дела шли в этом году просто замечательно. Погоди-ка минутку.
— Что там такое?
— По-моему, я нашел его пустяковую ошибочку.
Он взглянул на отмеченную мною запись и тихо присвистнул:
— Если это пустяк, то хотел бы я знать, что у них понимается под приличной денежной суммой.
— Герцог, графиня и другие состоятельные горожане этого города объединились в синдикат по вложению денег в торговлю. В расчетной книге Исаака преобладали записи о деятельности этого объединения, которая охватывала всю территорию страны и побережье, а также была связана с Венецией, Флоренцией и прочими заморскими краями. Сумма денег, на которую мог бы целый год кормиться этот город, была изъята в апреле и заплачена…
— …некому Алефу, — сказал я, показывая на отдельно стоящую еврейскую букву.
— Интересно, как этого Алефа называют родственники? — ехидно заметил Бобо.
Я продолжал читать. Больше Алеф ни разу не упоминался, пока я не дошел до той страницы, что заполнялась во время моего визита в контору. Оказалось, что такая же сумма была возвращена синдикату.
— Ну, тогда все в ажуре, — сказал Бобо. — Никаких потерь, никаких прибылей.
— А может быть, Исаак и Клавдий поиграли с чьими-то деньгами, — предположил я.
— А может, это вы заигрались, — фыркнул Бобо.
Я удивленно взглянул на него.
— Простите, — продолжил он, явно не раскаиваясь в последних словах, — но какое отношение все это имеет к Мальволио?
— Если Мальволио прикинулся Исааком…
— То Клавдий потворствовал ему, а он совершил кражу, а потом вернул деньги после того, как убил герцога? При всем моем почтении, герр Октавий… — Никогда еще эти слова не звучали более непочтительно. — Это совершенно смехотворно.
— Может быть, его игра оказалась весьма прибыльной, а в синдикат вернулась только исходная сумма. А что касается связи с… Ладно, мне не удается ничего придумать, разве что это часть общего плана мести.
— Месть и деньги несовместимы, — возразил Бобо. — И вообще неизвестно, вернулись ли деньги на самом деле. Это ведь всего лишь учетные записи, цифры и буквы. Написать можно что угодно, но это еще не значит, что деньги были возвращены. Бухгалтерия стала новым дьявольским изобретением нашего мира. По-моему, налицо растрата чистой воды. Более того, она наводит меня на мысль, что эта парочка имела отличный мотив убрать Орсино, и вовсе незачем все сваливать на Мальволио.
— Но кто же послал за мной в Дом гильдии?..
— Неважно. Кто-то из простой вежливости решил сообщить вам о смерти герцога, но за время пути сообщение слегка исказилось, или сам посланец что-то перепутал. Тем не менее вы мгновенно пришли к худшему из возможных заключений и помчались сюда расследовать убийство. А я из-за этого упустил первую появившуюся у меня за много лет возможность участвовать в Празднике дураков непосредственно в Доме гильдии, и теперь мне приходится играть вторую скрипку при шуте, который не способен управляться с собственным смычком и к тому же не просыхает от пьянства.
— Прошу прощения?
— Со временем, возможно, и прощу, но пока я удивляюсь, какого черта мы здесь делаем.
— Проверяем подозреваемых, — ответил я. — Давай продолжим наверху.
Я закрыл расчетную книгу на застежку и поднялся по лестнице в личный кабинет Клавдия.
Было бы слишком щедро назвать его обычной комнатой. Точнее было бы назвать его пустой комнатой, крайне незатейливым помещением, обремененным лишь стулом и столом. На последнем располагался какой-то узкий деревянный ящик около тридцати сантиметров в высоту и двадцати в ширину. Спереди его закрывали две створки, закрепленные на боковых петлях. Я присел и открыл их, чтобы взглянуть на единственную ценность в комнате.
Это оказался складень с иконами, подобный тем, что возят с собой путешественники. На его центральной панели находилось прекрасно выполненное мозаичное изображение Спасителя, благословляющего того, кому посчастливилось высвободить его из этого темного затворничества. На двух боковых панелях располагались миниатюрные сцены жития святых. Слева святой Павел чудотворно спасал какую-то девушку сначала от смерти на костре, а потом от жутких челюстей львов и медведей. А справа другая скудно одетая девица сперва отплясывала перед солдатами, а потом, очевидно приобщившись к истинной вере, проводила свою жизнь в уединенной пещере.
— Святую Феклу я узнаю, — сказал Бобо. — А кто эта святая плясунья?
— По-моему, святая Пелагия. Странный выбор. Должно быть, складень сделан в Константинополе. Посмотри, какие длинные носы. Это византийский стиль.
— Согласен. Но что с того? Мы и так знаем, что он религиозен. В промежутках между трудами на благо герцога он заходит сюда помолиться. Хотя тут особый случай, явно не связанный с римской церковью. Возможно, он грек, или сириец, или даже обращенный турок. Но к нашему делу это не имеет никакого отношения.
Пока он разглагольствовал, я разглядывал центральную икону. Панель казалась чересчур объемной, более объемной, чем требовалось для мозаичного образа Иисуса. Я осторожно пробежал пальцами по раме. Послышался тихий щелчок, и Иисус четко разделился почти посередине, когда раскрылись две половины мозаики. Я поднес фонарь поближе и заглянул в открывшуюся полость. Там я увидел самого себя. В потайном отделении хранилось зеркало. Ни больше, ни меньше.
— Что вы там увидели? — с интересом спросил Бобо, и я встал, чтобы он сам смог посмотреть.
Он заглянул внутрь, вздрогнул и тихо рассмеялся.
— Я вижу дурака, — сказал он, глянув на меня. — А что увидели вы?
— Умудренного жизнью торговца, — ответил я. — Давай выбираться отсюда.
В ту ночь мне привиделся странный сон, смутивший наутро мои мысли. Я бежал по лесу безлунной ночью, а эхо разносило вокруг низкий злобный смех. Ветви деревьев цеплялись за мою одежду, царапали кожу. Я споткнулся о вылезающие из земли корни, поранив ноги на острых камнях. В конце концов я выбежал на поляну, ровную круглую поляну в самом центре леса. Смех доносился с одной стороны, потом с другой, но мне никак не удавалось понять, кто же смеется.
Вдруг из леса вылетел в мою сторону какой-то предмет. Я поймал его и увидел, что это — дубинка жонглера. Я швырнул ее обратно, но с противоположной стороны ко мне прилетела другая. Ее я тоже отбросил назад, и тут множество дубинок полетело в меня отовсюду. Я вертелся волчком, ловя и отбрасывая их, все быстрее и быстрее. Я знал, что рано или поздно уроню одну из них.
ГЛАВА 10
«У меня есть шутовской колпак с бубенцами, — размышлял он. — Я пошлю его ей и умру…»
У. Б. Йейтс. Шутовской колпак.
И вновь я проснулся почти в полдень, дрожа от холода. Или от страха, или оттого, что слишком много выпил, или оттого, что не допил. Проклятая борода доводила меня до полного отчаяния. Несмотря на позднее пробуждение, я не чувствовал себя отдохнувшим, поскольку из-за ночных кошмаров спал урывками. Хотелось бы мне досмотреть этот сон. Возможно, я все-таки узнал бы того злобного насмешника.
Настал последний день уходящего года, и я решил, что Новый год встречу чистым. Кроме незаконченного собора в городе появилось еще одно новое и роскошное сооружение — общественные бани, построенные за причалами, выше по течению реки. Я оседлал Зевса и отправился с ним на прогулку, гораздо более энергичную, чем мне хотелось, но бедняга застоялся в конюшне, и надо было дать ему порезвиться.
Если собор носил черты готического северного величия, то бани явно построили на восточный манер. Должно быть, Орсино, играя роль крестоносца сговорился с какими-то строителями из племени турков-сельджуков. Низкое квадратное здание завершалось восьмиугольной ротондой, увенчанной простым куполом. Устроенные в стенах отдушины выпускали клубы пара, суля гостеприимное тепло. Я оставил Зевса у коновязи, вошел в раздевальню и стащил с себя одежды. Сдав белье в стирку, я купил у сидящего в углу банщика чистое полотенце и проследовал по мраморному полу к коридорчику, ведущему в так называемую тапидарию, или теплую баню.
Несколько мужчин уже растянулись на каменных лавках, и мускулистые массажисты подготавливали их тела для парилки. Пар клубился в другом конце этого помещения, и там же находились потрескивающие с двух сторон печи. Я забрался на свободную лавку и отдался на волю энергичного юноши, который немилосердно намял мне бока, пока наконец каждая клеточка моего тела не взмолилась о пощаде. Я заплатил парню и побрел в последний зал.
Там в круглом бассейне, составлявшем около девяти метров в диаметре, толпились обнаженные мужчины, смывая свои грехи и печали, а заодно возрождаясь после массажа. Бассейн подогревался снизу. Я искренне посочувствовал команде печников, поддерживающей огонь в банном гипокаусте, особенно в такую холодную погоду, но вода была восхитительна. Я погрузился с головой, насколько хватило воздуха в легких, потом лег на спину и взглянул на сводчатый потолок, искусно украшенный картой ночного неба с золотыми звездами, поблескивающими в факельном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Что вы так перепугались? — прошептал Бобо, подняв капюшон, скрывавший его набеленное лицо.
Я привалился к стене, восстанавливая дыхание, а он достал принесенный с собой веничек и старательно замел мои следы.
— Незачем привлекать внимание патруля, — сказал он. — Вот и нужная нам дверь.
Я осторожно открыл ее и вошел внутрь. Бобо последовал за мной и бесшумно закрыл дверь за собой. Я вытащил фонарь из-под плаща. Мы оказались в небольшой комнате, где на столе стояли умывальный тазик, несколько тарелок и мисок.
Какое-то время мы постояли, прислушиваясь к тишине. Снаружи завывал ветер, в доме поскрипывали и потрескивали балки, но никаких человеческих голосов слышно не было. Я вытянул вперед фонарь и разглядел дверной проем. Мы находились под лестницей.
— Сходи, проверь ставни, — прошептал я. — Не хочется, чтобы с площади увидели свет.
Бобо кивнул и осторожно направился в комнату.
— Закрыты наглухо, — сообщил он. — Если бы эта постройка свалилась в море, то поплыла бы по волнам, как корабль.
Я прошел за ним, закрывая фонарь плащом. Гроссбух Исаака лежал на его столе — толстенная пачка бумаг, переплетенная в темную кожу. Я быстро сел за стол, пристроил светильник так, чтобы он освещал книгу, и, расстегнув застежку, открыл ее. Первая страница оказалась пустой. Такой же была и вторая.
— Странно, — проворчал я, когда подошедший Бобо глянул мне через плечо.
Я продолжал листать и наконец нашел заполненную страницу. Бобо тихо усмехнулся. Записи велись на еврейском языке.
— Вы начали не с того конца, — заметил он.
— Я уж и сам догадался, — сказал я, перевернул книгу и начал с другой стороны. — Отличный способ сбить с толку любителей совать нос в чужие дела. Будем надеяться, что он хотя бы имел любезность использовать наш календарь. Никогда не мог разобраться в еврейском летоисчислении.
Как оказалось, любезность он таки имел. Каждая отдельная запись предварялась одинаковой парой строк, выведенных почерком образцовой разборчивости.
— Черт, — сказал я. — Тут используется какой-то шифр. Я не понимаю смысла этих слов.
Бобо слегка кашлянул.
— Извиняюсь, но разве евреи не пользуются для обозначения цифр буквами? Наверное, их нужно сосчитать, тем более, как я вижу, никаких привычных нам цифр в книге нет.
Я смерил его пристальным взглядом и проворчал:
— У тебя есть весьма противное обыкновение всегда оказываться правым.
— Ну извините, — сказал он, пожимая плечами.
Разрешив эту загадку, я стал бегло просматривать сообщения об отгруженных оливках, полученном египетском хлопке, о суммах, вложенных в многочисленные консорциумы, и суммах выплат различным кораблям и наконец дошел до апреля.
— Весной они торговали с Венецией, — заметил я. — Довольно оживленная торговля. Видимо, городские дела шли в этом году просто замечательно. Погоди-ка минутку.
— Что там такое?
— По-моему, я нашел его пустяковую ошибочку.
Он взглянул на отмеченную мною запись и тихо присвистнул:
— Если это пустяк, то хотел бы я знать, что у них понимается под приличной денежной суммой.
— Герцог, графиня и другие состоятельные горожане этого города объединились в синдикат по вложению денег в торговлю. В расчетной книге Исаака преобладали записи о деятельности этого объединения, которая охватывала всю территорию страны и побережье, а также была связана с Венецией, Флоренцией и прочими заморскими краями. Сумма денег, на которую мог бы целый год кормиться этот город, была изъята в апреле и заплачена…
— …некому Алефу, — сказал я, показывая на отдельно стоящую еврейскую букву.
— Интересно, как этого Алефа называют родственники? — ехидно заметил Бобо.
Я продолжал читать. Больше Алеф ни разу не упоминался, пока я не дошел до той страницы, что заполнялась во время моего визита в контору. Оказалось, что такая же сумма была возвращена синдикату.
— Ну, тогда все в ажуре, — сказал Бобо. — Никаких потерь, никаких прибылей.
— А может быть, Исаак и Клавдий поиграли с чьими-то деньгами, — предположил я.
— А может, это вы заигрались, — фыркнул Бобо.
Я удивленно взглянул на него.
— Простите, — продолжил он, явно не раскаиваясь в последних словах, — но какое отношение все это имеет к Мальволио?
— Если Мальволио прикинулся Исааком…
— То Клавдий потворствовал ему, а он совершил кражу, а потом вернул деньги после того, как убил герцога? При всем моем почтении, герр Октавий… — Никогда еще эти слова не звучали более непочтительно. — Это совершенно смехотворно.
— Может быть, его игра оказалась весьма прибыльной, а в синдикат вернулась только исходная сумма. А что касается связи с… Ладно, мне не удается ничего придумать, разве что это часть общего плана мести.
— Месть и деньги несовместимы, — возразил Бобо. — И вообще неизвестно, вернулись ли деньги на самом деле. Это ведь всего лишь учетные записи, цифры и буквы. Написать можно что угодно, но это еще не значит, что деньги были возвращены. Бухгалтерия стала новым дьявольским изобретением нашего мира. По-моему, налицо растрата чистой воды. Более того, она наводит меня на мысль, что эта парочка имела отличный мотив убрать Орсино, и вовсе незачем все сваливать на Мальволио.
— Но кто же послал за мной в Дом гильдии?..
— Неважно. Кто-то из простой вежливости решил сообщить вам о смерти герцога, но за время пути сообщение слегка исказилось, или сам посланец что-то перепутал. Тем не менее вы мгновенно пришли к худшему из возможных заключений и помчались сюда расследовать убийство. А я из-за этого упустил первую появившуюся у меня за много лет возможность участвовать в Празднике дураков непосредственно в Доме гильдии, и теперь мне приходится играть вторую скрипку при шуте, который не способен управляться с собственным смычком и к тому же не просыхает от пьянства.
— Прошу прощения?
— Со временем, возможно, и прощу, но пока я удивляюсь, какого черта мы здесь делаем.
— Проверяем подозреваемых, — ответил я. — Давай продолжим наверху.
Я закрыл расчетную книгу на застежку и поднялся по лестнице в личный кабинет Клавдия.
Было бы слишком щедро назвать его обычной комнатой. Точнее было бы назвать его пустой комнатой, крайне незатейливым помещением, обремененным лишь стулом и столом. На последнем располагался какой-то узкий деревянный ящик около тридцати сантиметров в высоту и двадцати в ширину. Спереди его закрывали две створки, закрепленные на боковых петлях. Я присел и открыл их, чтобы взглянуть на единственную ценность в комнате.
Это оказался складень с иконами, подобный тем, что возят с собой путешественники. На его центральной панели находилось прекрасно выполненное мозаичное изображение Спасителя, благословляющего того, кому посчастливилось высвободить его из этого темного затворничества. На двух боковых панелях располагались миниатюрные сцены жития святых. Слева святой Павел чудотворно спасал какую-то девушку сначала от смерти на костре, а потом от жутких челюстей львов и медведей. А справа другая скудно одетая девица сперва отплясывала перед солдатами, а потом, очевидно приобщившись к истинной вере, проводила свою жизнь в уединенной пещере.
— Святую Феклу я узнаю, — сказал Бобо. — А кто эта святая плясунья?
— По-моему, святая Пелагия. Странный выбор. Должно быть, складень сделан в Константинополе. Посмотри, какие длинные носы. Это византийский стиль.
— Согласен. Но что с того? Мы и так знаем, что он религиозен. В промежутках между трудами на благо герцога он заходит сюда помолиться. Хотя тут особый случай, явно не связанный с римской церковью. Возможно, он грек, или сириец, или даже обращенный турок. Но к нашему делу это не имеет никакого отношения.
Пока он разглагольствовал, я разглядывал центральную икону. Панель казалась чересчур объемной, более объемной, чем требовалось для мозаичного образа Иисуса. Я осторожно пробежал пальцами по раме. Послышался тихий щелчок, и Иисус четко разделился почти посередине, когда раскрылись две половины мозаики. Я поднес фонарь поближе и заглянул в открывшуюся полость. Там я увидел самого себя. В потайном отделении хранилось зеркало. Ни больше, ни меньше.
— Что вы там увидели? — с интересом спросил Бобо, и я встал, чтобы он сам смог посмотреть.
Он заглянул внутрь, вздрогнул и тихо рассмеялся.
— Я вижу дурака, — сказал он, глянув на меня. — А что увидели вы?
— Умудренного жизнью торговца, — ответил я. — Давай выбираться отсюда.
В ту ночь мне привиделся странный сон, смутивший наутро мои мысли. Я бежал по лесу безлунной ночью, а эхо разносило вокруг низкий злобный смех. Ветви деревьев цеплялись за мою одежду, царапали кожу. Я споткнулся о вылезающие из земли корни, поранив ноги на острых камнях. В конце концов я выбежал на поляну, ровную круглую поляну в самом центре леса. Смех доносился с одной стороны, потом с другой, но мне никак не удавалось понять, кто же смеется.
Вдруг из леса вылетел в мою сторону какой-то предмет. Я поймал его и увидел, что это — дубинка жонглера. Я швырнул ее обратно, но с противоположной стороны ко мне прилетела другая. Ее я тоже отбросил назад, и тут множество дубинок полетело в меня отовсюду. Я вертелся волчком, ловя и отбрасывая их, все быстрее и быстрее. Я знал, что рано или поздно уроню одну из них.
ГЛАВА 10
«У меня есть шутовской колпак с бубенцами, — размышлял он. — Я пошлю его ей и умру…»
У. Б. Йейтс. Шутовской колпак.
И вновь я проснулся почти в полдень, дрожа от холода. Или от страха, или оттого, что слишком много выпил, или оттого, что не допил. Проклятая борода доводила меня до полного отчаяния. Несмотря на позднее пробуждение, я не чувствовал себя отдохнувшим, поскольку из-за ночных кошмаров спал урывками. Хотелось бы мне досмотреть этот сон. Возможно, я все-таки узнал бы того злобного насмешника.
Настал последний день уходящего года, и я решил, что Новый год встречу чистым. Кроме незаконченного собора в городе появилось еще одно новое и роскошное сооружение — общественные бани, построенные за причалами, выше по течению реки. Я оседлал Зевса и отправился с ним на прогулку, гораздо более энергичную, чем мне хотелось, но бедняга застоялся в конюшне, и надо было дать ему порезвиться.
Если собор носил черты готического северного величия, то бани явно построили на восточный манер. Должно быть, Орсино, играя роль крестоносца сговорился с какими-то строителями из племени турков-сельджуков. Низкое квадратное здание завершалось восьмиугольной ротондой, увенчанной простым куполом. Устроенные в стенах отдушины выпускали клубы пара, суля гостеприимное тепло. Я оставил Зевса у коновязи, вошел в раздевальню и стащил с себя одежды. Сдав белье в стирку, я купил у сидящего в углу банщика чистое полотенце и проследовал по мраморному полу к коридорчику, ведущему в так называемую тапидарию, или теплую баню.
Несколько мужчин уже растянулись на каменных лавках, и мускулистые массажисты подготавливали их тела для парилки. Пар клубился в другом конце этого помещения, и там же находились потрескивающие с двух сторон печи. Я забрался на свободную лавку и отдался на волю энергичного юноши, который немилосердно намял мне бока, пока наконец каждая клеточка моего тела не взмолилась о пощаде. Я заплатил парню и побрел в последний зал.
Там в круглом бассейне, составлявшем около девяти метров в диаметре, толпились обнаженные мужчины, смывая свои грехи и печали, а заодно возрождаясь после массажа. Бассейн подогревался снизу. Я искренне посочувствовал команде печников, поддерживающей огонь в банном гипокаусте, особенно в такую холодную погоду, но вода была восхитительна. Я погрузился с головой, насколько хватило воздуха в легких, потом лег на спину и взглянул на сводчатый потолок, искусно украшенный картой ночного неба с золотыми звездами, поблескивающими в факельном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39