Я им отпишу, что надо искать, — да ты не бойся, откуда мне это известно, я не скажу — глядишь, и выловят твою шкатулочку где-нибудь ниже по течению. Это было бы неплохим свидетельством в твою пользу, и тогда, думаю, я сумел бы уговорить их поискать склянку в других местах, таких, куда Эдвин Гурней и носа не казал. Ты посиди здесь тихонько еще денек-другой — придется потерпеть.
— Потерпеть я могу, — твердо заявил Эдвин, и добавил грустно: — хотя, конечно, хотелось бы не слишком долго!
Когда братья, растянувшись цепочкой, выходили из церкви после повечерия, Кадфаэлю пришло в голову, что есть один важный вопрос, который он позабыл задать, и другие не удосужились. Вразумительно ответить на него могла, пожалуй, только Ричильдис. До ночи еще оставалось время, чтобы потолковать с ней об этом, и хотя час был поздний, Кадфаэль счел, что дело не терпит отлагательств, и рассудил, что и самой Ричильдис будет легче уснуть, когда она узнает, что Эдвин по крайней мере надежно укрыт и о нем заботятся. Монах подтянул рясу и решительно направился к воротам.
Как назло, брату Жерому приспичило тащиться к сторожке именно в это время — то ли затем, чтобы передать какие-нибудь распоряжения насчет завтрашнего дня, то ли затем, чтобы с ханжеской миной посетовать на какое-нибудь отступление от распорядка, допущенное сегодня. Хотя приор и не стал еще аббатом, писец его, брат Жером, уже ощутил себя важной персоной и из кожи вон лез, чтобы достойно представлять уединившегося в аббатских покоях Роберта, соответственно его высокому положению. Брат Ричард не слишком любил пользоваться данной ему властью, и его обязанности, где только можно, с охотой брал на себя Жером. Кое у кого из учеников и послушников уже были причины сокрушаться по поводу его излишнего рвения.
— И в столь поздний час забота о милосердии не покидает тебя, брат, — произнес Жером с деланой улыбкой. — А не может твое дело потерпеть до утра?
— Могло бы, — в тон ему отозвался Кадфаэль, — но пристало ли медлить в делах милосердия?
И он, не задерживаясь, продолжил свой путь, чувствуя на себе пристальный взгляд прищуренных глаз Жерома. Однако никто в обители не оспаривал право Кадфаэля приходить и уходить и даже пропускать службы, если кому-то требовалась его помощь, и, разумеется, он не собирался ни объясняться с Жеромом, ни оправдываться. Иные братья, более смирного нрава, предпочли бы не связываться с Жеромом, чтобы, не ровен час, не впасть в немилость у приора. Встреча с Жеромом случилась совсем некстати, но, в конце концов, ничего плохого Кадфаэль не затевал, а вот поверни он назад — это могло бы навести на мысль, что тут что-то неладно.
Подходя к дому у мельничного пруда, монах приметил свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, закрывавших кухонное окошко. Да, выходит, кое-что он в расчет не принял: окно кухни выходило на пруд, и до воды от него совсем недалеко, куда ближе, чем от дороги. И вчера оно было открыто, чтобы выпускать дым от горевшей жаровни. Маленькую склянку, перед тем опустошенную, могли выкинуть в окошко, чтобы она навсегда затерялась на илистом дне пруда. Что могло быть проще? Ни тебе запаха, ни пятен, ни страха быть пойманным с поличным.
«Завтра, — подумал Кадфаэль, приободрившись, — я обшарю весь садик — от окошка до самой воды. Как знать, вдруг на сей раз мне повезет. Может быть, склянка не долетела до пруда, валяется где-то в траве и ждет, пока я ее подберу. Полезная была бы находка. Пусть даже она не расскажет мне, кто ее туда бросил, благодаря ей я все равно кое-что узнаю». Он тихонько постучался в дверь, ожидая, что откликнется Олдит или Эльфрик, но изнутри донесся тихий голос самой Ричильдис:
— Кто там?
— Это я, Кадфаэль. Впусти меня на минутку.
Услышав его имя, Ричильдис тут же открыла дверь, и, взяв монаха за руку, повела его на кухню.
— Шш... тихо. Все спят, и Олдит, и Эльфрик. Только мне вот не спится, глаз не сомкну, все думаю о своем мальчике. О Кадфаэль, неужели тебе нечем меня утешить? Ты ведь ему друг и поможешь ему?
— С ним все в порядке, и он по-прежнему на свободе, — промолвил Кадфаэль, усаживаясь рядом с ней на лавку. — Но послушай меня, лучше тебе не знать, где он. Если кто спросит — ответишь правду: здесь его не было, а где он прячется, ты понятия не имеешь. Так оно вернее будет.
— Но ты-то ведь знаешь, где он.
Крошечный ровный огонек тростниковой лампадки осветил ее лицо, показавшееся Кадфаэлю молодым и очень красивым. Монах промолчал: пусть она сама поймет, что лучше ей не знать лишнего.
— И это все, что ты можешь мне сказать? — спросила она на одном дыхании.
— Не все. Еще я могу дать тебе слово, что он действительно не делал зла своему отчиму, я это знаю. И правда обязательно выйдет наружу, ты должна в это верить.
— Верю, что так оно и будет, раз ты за это взялся. О Кадфаэль, если бы не ты, я бы совсем отчаялась. Я думать ни о чем не могу, кроме Эдвина, а тут еще всякие мелкие неприятности. А завтра Герваса надо хоронить. Тут вдруг выяснилось, что теперь, когда его нет в живых, я не имею права держать лошадь в монастырской конюшне. Они говорят, что перед праздником понаехало паломников, места мало, и я должна перевести лошадь куда-нибудь или продать... Но ведь Эдвину потребуется лошадь, если... — Она не закончила, а лишь рассеянно покачала головой. — Мне, правда, обещали подержать лошадку и покормить, пока я не найду для нее новое стойло. Может быть, Мартин поможет...
«Боже мой, — с негодованием подумал Кадфаэль, — неужто они не могли не цепляться к ней со всякой ерундой хотя бы несколько дней!»
Ричильдис придвинулась чуточку ближе, коснувшись плечом его плеча. Шепот их голосов в тускло освещенной комнате, ровное тепло, исходившее от покрытой золой жаровни, — все это унесло мысли Кадфаэля на много лет назад, когда они с Ричильдис тайком встречались во флигеле дома ее отца. «Лучше поторопиться, — подумал монах, — а то Бог весть до чего досидеться можно!»
— Ричильдис, я пришел, чтобы спросить тебя кое о чем. Твой муж действительно написал и надлежащим образом оформил завещание в пользу Эдвина?
— Ну да, — удивилась Ричильдис, — завещание было вполне законным, с четко оговоренными обязательствами. Но соглашение с аббатством заключено позже, и оно делает завещание недействительным... или делало. — Неожиданно она поняла, что второй документ тоже лишился силы. С ним получилось еще хуже, чем с первым. — Конечно, теперь соглашение с аббатством недействительно. А значит, действует завещание в пользу Эдвина, оно составлено как следует, по закону, у меня хранится пергамент.
— Выходит, что между Эдвином и этим манором нынче стоит только угроза ареста за убийство, которого, как мы знаем, он не совершал. Но ты вот что мне скажи, если знаешь: положим, что случилось самое худшее, — чего, видит Бог, мы не допустим, — и его обвинили в убийстве отчима. Кому же тогда достанется манор? Эдвин не вправе будет его унаследовать, аббатство тоже не может. Однако кто-то ведь его получит?
У Ричильдис хватило самообладания твердо и рассудительно ответить на этот вопрос.
— Наверное, я как вдова получу причитающуюся мне вдовью часть. Но сам манор, оставшись без законного наследника, будет возвращен сеньору, графу Честерскому. А уж он может отдать его в ленное владение кому заблагорассудится, по своему усмотрению. Хотя бы шерифу Прескоту, а то и тому сержанту.
Таким образом, получалось, что никто — за исключением Эдвина — не мог извлечь из смерти Бонела никакой выгоды, во всяком случае, материальной. Возможно, для того, кто охвачен смертельной ненавистью, смерть врага — уже сама по себе награда, но такое маловероятно. Это ж как надо допечь человека... хотя, если верить Эдвину, Гервас был на это мастер.
— А ты уверена, что во всем графстве у него не было родных, какого-нибудь кузена или племянника?
— Нет, никого не было, а то бы он не стал обещать Эдвину манор. Родную кровь Гервас ставил превыше всего.
Кадфаэль задумался: а может, некто затеял попытать счастья и убрать с дороги Бонела и Эдвина одним ударом, подстроив все так, чтобы паренька заподозрили в убийстве? Но и тут концы с концами не сходятся. Никто не мог быть уверен в том, что граф пожалует выморочный манор именно ему.
Чтобы утешить и приободрить Ричильдис, Кадфаэль положил ей на руку свою широкую, мозолистую ладонь. Монах с нежностью посмотрел на ее тонкую кисть: чуть припухшие суставы и синеватые прожилки тронули его сердце. Он взглянул на ее лицо — красивое, мирное лицо женщины, прожившей долгую и счастливую жизнь: даже нынешние невзгоды не могли стереть отпечаток многих лет довольства и счастья. Нет, ее жизнь не прошла впустую. Она вышла замуж, за доброго человека, и Господь благословил этот союз, а если потом она и совершила ошибку, то вполне поправимую. Надо только выручить ее дитя, спасти от грозящей ему беды. «Это, и только это, — моя задача», — растроганно подумал Кадфаэль.
Теплая рука Ричильдис шевельнулась и крепко сжала его ладонь. Женщина устремила на него пристальный взгляд и спросила сочувственно и чуть виновато:
— О Кадфаэль, неужто ты так тяжело это воспринял? Разве обязательно было идти в монастырь? Я часто вспоминала о тебе, но не думала, что причинила такую боль. Ты простил мне, что я не сдержала своего слова?
— Я сам во всем виноват, — отвечал Кадфаэль с несколько чрезмерным пылом. — Но я всегда желал тебе только добра.
Он собрался было встать со скамьи, но она удержала его руку и поднялась вместе с ним. Чудесная женщина, но опасная, как и все чистосердечные создания.
Она заговорила шепотом, как того требовал поздний час.
— Ты помнишь ту ночь, когда мы обручились и дали друг другу слово? Это ведь тоже было в декабре. Я не перестаю думать об этом с тех пор, как узнала, что ты здесь и что ты монах. Кто бы мог представить, что этим кончится! Но тебя не было так долго!
Пора было уходить. Кадфаэль мягко высвободил свою руку, ласково пожелал Ричильдис доброй ночи и удалился, чтобы не случилось такого, о чем потом пришлось бы жалеть. Пусть пребывает в убеждении, что он ушел в монастырь из-за несчастной любви, — так ей будет легче, особенно сейчас, когда у нее горе. А ряса подходит ему как нельзя лучше.
Монах вышел и по морозцу направился к обители — тому месту, которое предпочел и избрал для себя уже навсегда. Он почти дошел до сторожки, когда из-под навеса крыши дома Ричильдис показалась тощая фигура заскользила следом за Кадфаэлем, держась поближе к обочине, на тот случай, если монах обернется. Но Кадфаэль не оглядывался назад. Он только что имел случай убедиться в том, что это небезопасно, да и вообще привык смотреть не назад, а вперед.
Глава шестая
Собрание капитула на следующее утро обещало быть таким же занудным, как и обычно. Помимо всего прочего, предстояло обсудить, как быть теперь с домом у мельничного пруда, и послушать брата Эндрю, который сегодня должен читать выдержки из житий святых. Кадфаэль мирно подремывал на своем местечке за колонной, что, впрочем, не мешало ему слышать, о чем шла речь. Поэтому он встрепенулся, когда келарь, брат Мэтью, сообщил, что странноприимный дом набит битком, стойла в конюшне переполнены, а паломники все прибывают.
— Придется перевести куда-нибудь наших лошадок и мулов, — предложил келарь, — а монастырскую конюшню отвести для коней постояльцев.
Народу и впрямь наехало предостаточно. Многие купцы воспользовались мягкой осенью, чтобы поправить дела, пошатнувшиеся летом из-за междоусобицы и осады города, и теперь заполнили дороги, возвращаясь домой, на праздник, да и дворянам, уставшим от раздоров, все еще полыхавших на южных рубежах, надоело сидеть по своим манорам, словно барсукам в норах, и они съезжались в Шрусбери в надежде мирно отпраздновать Рождество.
— Сегодня похороны мастера Герваса Бонела, — продолжал брат Мэтью, — и нам следует подумать о его лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37