Потряси кусты и собери побольше цветков. Помнится, когда он последний раз видел святую, она явилась ему в облаке белых цветов, которые источали сладостный аромат. Ну что ж — у нас будет и то и другое.
Так ничего и не поняв, девушка послушно взяла льняное полотнище, послужившее ей саваном, и отправилась в заросли боярышника.
— Дай-ка сюда кинжал, — попросил монах Энгеларда, когда Сионед ушла. Он вытер клинок вуалью, которую Колумбанус сорвал с головы девушки, и поставил свечи так, чтобы свет падал на восковые печати, которыми была запечатана рака.
— Слава Богу, что он не истек кровью. Ряса и вся одежда не запачканы и не порваны. Ну-ка раздень его!
Кадфаэль ощупал первую печать. Слой воска был достаточно толстым, а лезвие кинжала тонким и острым. Удовлетворенно кивнув, монах поднес острие клинка к пламени лампады.
Задолго до рассвета все было сделано. Втроем они спустились к поселку и остановились на опушке леса, откуда начиналась кратчайшая тропинка, ведущая к усадьбе Ризиарта. Окровавленное покрывало и осколки стекла Сионед захватила с собой и закопала в лесу. Благо что слуги, засыпавшие могилу Ризиарта, оставили лопаты рядом, чтобы подровнять холмик на следующий день, и не пришлось за ними бегать. Это сберегло им добрый час времени.
— Ну теперь шума не будет, — заявил Кадфаэль, когда они остановились у развилки, — никакого шума и никаких обвинений. Я думаю, что ты можешь взять Энгеларда с собой в усадьбу — пусть только из дому носа не кажет, пока мы не уедем. А как только мы уберемся, в Гвитерине снова настанет мир. И не надо бояться, что бейлиф вздумает преследовать Энгеларда или Джона. Я шепну словечко на ухо Передару, тот передаст бейлифу, а бейлиф перескажет принцу Овейну. Отцу Хью, тому мы вовсе ничего не станем рассказывать — к чему отягощать совесть простого, доброго и честного человека. И если монахи из Шрусбери останутся довольны, и гвитеринская община тоже, — потому как шила в мешке не утаишь и слухами земля полнится, — никому и в голову не придет болтать лишнее и портить обедню. Мудрый государь, а Овейн Гуинеддский представляется мне именно таким, предпочтет оставить все как есть.
— Весь Гвитерин, — промолвила Сионед, поежившись при этой мысли, — соберется завтра посмотреть, как вы заберете раку с мощами.
— Чем больше народу — тем лучше. Нам нужны очевидцы, охи и ахи, изумление и восторг. Я, знаешь ли, великий грешник, — добавил монах, размышляя вслух, — но тяжести греха почему-то не ощущаю. Может ли цель оправдывать средства — вот что мне хотелось бы знать.
— Я знаю только одно, — отозвалась Сионед, — теперь мой отец может упокоиться с миром, и этим я обязана тебе. И не только этим. А помнишь, как я увидела тебя в первый раз, когда с дерева соскочила? Я ведь тогда думала, что ты такой же, как все монахи, и не захочешь на меня смотреть.
— Дочка, надо вовсе ума лишиться, чтобы не захотеть на тебя смотреть! Я уж так смотрел, глаз не мог оторвать, и буду помнить тебя до конца своих дней. Но вот как, дети мои, вы сумеете устроить свои дела, когда я уеду и не смогу вам больше помогать?
— Все будет хорошо, — сказал Энгелард, — я чужеземец, и, по закону, могу расторгнуть соглашение с моим господином, отдав ему половину своего имущества, и снова стать свободным человеком. А ведь теперь моя госпожа — Сионед.
— А когда он будет свободен, — добавила Сионед, — никто не сможет помешать мне разделить с ним мое достояние. Это будет только справедливо. Дядюшка Меурис препятствовать нам не станет — примириться с этим ему будет совсем нетрудно. Одно дело — выйти за безродного и подневольного чужеземца, а совсем другое — за вольного человека, к тому же за наследника манора, пусть даже до поры он и не может вступить в права наследования.
— Особенно, — согласился Кадфаэль, — если дядюшка давно заприметил, что никто во всем королевстве не умеет управляться со скотиной лучше этого паренька.
«Во всяком случае, — подумал монах, — эти двое счастливы, и надеюсь, что Ризиарт не осудит их за это. Он всегда был отходчивым человеком».
Пришло время расставаться. Энгелард, не мастер произносить долгие речи, поблагодарил монаха коротко и сердечно. Сионед, уже собравшись идти, обернулась, порывисто бросилась Кадфаэлю на шею и поцеловала его. Поцеловала на прощанье, ибо монах посоветовал им обоим не показываться в часовне. Она ушла, а голова Кадфаэля еще долго кружилась от сладкого, пьянящего аромата боярышника.
По дороге к дому отца Хью брат Кадфаэль завернул к мельничному пруду и зашвырнул кинжал Колумбануса в темный глубокий омут. До заутрени оставалось не более часа, и монах решил хоть немного поспать. Как все-таки хорошо, подумал он, укладываясь на сеновале, что братья, мастерившие раку, оказались такими дотошными и догадались проложить ее изнутри свинцом.
Глава одиннадцатая
В тот день приор Роберт пробудился и отправился к заутрене с чувством столь глубокого удовлетворения успехом своей миссии, что едва не забыл об исчезновении брата Джона, и даже когда вспомнил об этом досадном происшествии, то решил отложить этот вопрос на потом — этим надо будет заняться, и он займется, но в свое время. Нынче же это никак не должно омрачать великолепие предстоящего события.
Утро и впрямь выдалось на славу — ясное, солнечное и безмятежное. После заутрени монахи вышли из церкви и двинулись к часовне старого кладбища, бывшие на службе гвитеринцы последовали за ними, а по дороге к шествию молча присоединялись и остальные. Они появлялись со всех тропинок, и под конец процессия стала напоминать некое достопамятное паломничество. Они подошли к сторожке Кэдваллона, и Кэдваллон вышел к ним и присоединился к шествию. Передар не осмеливался идти с ними, ибо на него была наложена епитимья и ему надлежало оставаться дома, пока не истечет срок покаяния. Однако отец Хью любезно пригласил его, а приор Роберт даже удостоил снисходительной улыбки: так мог бы святой улыбнуться грешнику. Госпожа Брэнуин если уже и проснулась, то, верно, еще не вполне оправилась от своей ипохондрии. Похоже, что домашние не слишком настаивали на том, чтобы она пошла с ними, а может быть, она сама решила наказать их своим отсутствием. Как бы то ни было, от ее присутствия они были избавлены.
Процессия не имела строгого порядка — и братья, и селяне свободно переходили с места на место, здоровались и переговаривались друг с другом. Празднество было всеобщим, что странно, если принять во внимание препоны, угрожавшие ему несколько дней подряд. Жители Гвитерина теперь проявляли осмотрительность — они решили наблюдать за всем и не упускать ничего.
Передар подошел к Кадфаэлю и молча встал рядом с ним, всем своим видом выражая благодарность. Когда Кадфаэль справился о самочувствии его матери, молодой человек покраснел и нахмурился, а затем с по-детски виноватой улыбкой промолвил, что с нею все в порядке: она еще не совсем отошла от дремы, но больше не гневается и настроена миролюбиво.
— Коли пожелаешь, ты можешь сослужить добрую службу — и Гвитерину, и мне, — сказал брат Кадфаэль и шепотом поведал Передару, о чем следовало известить Гриффита, сына Риса, бейлифа принца Овейна.
— Вот оно как! — Передар широко раскрыл глаза, начисто позабыв о собственных непростительных прегрешениях, и тихонько присвистнул: — Стало быть, ты хочешь, чтобы все так и осталось?
— Раз уж так вышло, пусть все остается как есть. Кому от этого хуже? Все только выигрывают — и мы, и ты, и Ризиарт, и святая Уинифред. Уинифред, пожалуй, больше всех. И конечно же, Сионед с Энгелардом, — добавил монах сурово, испытывая сердце кающегося грешника.
— Да… Я рад за них! — произнес Передар с нарочитым воодушевлением, склонил голову и опустил глаза.
Юноша вовсе не был рад но стремился не подавать виду, и было ясно, что решимости на это у него хватит. Пройдет год-другой — никто и не припомнит Энгеларду эту историю с оленем. В конце концов, если захочет, он сможет свободно вернуться в Чешир, а со смертью отца унаследует его земли. Его больше не будут считать преступником, объявленным вне закона, и все неприятности для него закончатся.
— Я сегодня же передам твои слова Гриффиту, сыну Риса. Сейчас он за рекой, у своего кузена Дэвида, но — если это может послужить закону — отец Хью освободит меня от епитимьи. — Передар смущенно улыбнулся. — Твое доверие — большая удача для меня. Я могу получить отпущение грехов, поверив бейлифу то, что знать должны все, но никто не должен произносить вслух.
— Хорошо! — промолвил довольный брат Кадфаэль. — А остальным займется бейлиф. Одно слово принцу — и дело сделано.
Процессия подошла к тому месту, где к дороге спускалась самая короткая тропа из усадьбы Ризиарта. Сюда и явилась половина его домочадцев. Бард Падриг любовно прижимал к груди маленькую арфу — верно, после прощальной церемонии он собирался посетить еще чей-нибудь дом. Пахарь Кай, так и не снявший впечатляющей повязки со своей вовсе не пострадавшей головы, шел, артистически покачиваясь и бесстыже поблескивая видневшимся из-под повязки глазом. Не было видно ни Сионед, ни Энгеларда, ни Аннест, ни Джона. Брат Кадфаэль сам распорядился об этом, но сейчас вдруг ощутил горечь от их отсутствия.
Они приблизились к небольшой прогалине. Лес по обе стороны расступился, и взгляду открылась узкая полоска некошеной травы и каменная, поросшая зеленым мхом стена старого кладбища. Показалась маленькая часовенка святой Уинифред — почерневшая, осевшая, выглядевшая слишком высокой для своего фундамента. С востока от нее, на сочной зелени весенней травы, точно шрам выделялся темный прямоугольник — свежевырытая могила Ризиарта. У ворот приор Роберт остановился и повернулся навстречу процессии. Лицо его светилось милосердием, если не любовью. Приор заговорил, а брат Кадфаэль переводил его слова.
— Отец Хью, и вы, добрые люди Гвитерина! С благими намерениями явились мы сюда — ибо мы верили, как верим и ныне, что вело нас Божественное Провидение и желание почтить святую Уинифред в соответствии с ее волею. Не лишить вас сокровища стремимся мы, но позволить лучам его воссиять для многих и многих, и для вас в том числе. Скорбью исполнились мы оттого, что миссия наша могла кого-то из вас опечалить. Теперь же, достигнув согласия, когда вы по доброй воле позволяете нам увезти мощи святой, к вящей ее славе, мы обрели радость и облегчение. Ныне вам ведомо, что не замышляли мы ничего худого, желали одного лишь добра, и теперь исполняем то, что надлежит, с должным почтением.
Слушавшие приора стояли полумесяцем — и с одного его края до другого прокатился едва слышный ропот невольного согласия, почти одобрения.
— Так не затаите ли вы недобрых чувств за то, что мы увезем с собой сию драгоценность? Верите ли вы, что мы поступаем по справедливости и берем лишь то, что нам предназначено?
«Лучше он не мог бы сказать, — удивленно и обрадованно подумал брат Кадфаэль, — он говорил так, как если бы все знал или как будто я составил для него эту речь. Если последует столь же удачный ответ, я, пожалуй, и сам уверую в это чудо».
Толпа расступилась, и вперед вышел Бенед, крепкий, видный, внушающий уважение. Он был достоин говорить от имени прихода, как и всякий гвитеринец, кроме разве что отца Хью, который в этом деле занимал двусмысленную позицию, сохраняя нейтралитет, а посему благоразумно хранил молчание.
— Отец приор! — хрипло заговорил Бенед. — Нет среди нас ни единого, кто пожалел бы для вас реликвии, возлежащей в ковчеге на алтаре. Мы и вправду верим, что эти останки по праву принадлежат вам, и с нашего согласия вы возьмете их в Шрусбери, где им и подобает находиться, как на то указывали знамения.
Это было уж слишком хорошо. Приору Роберту позволительно было зардеться от удовольствия;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35