– Послушайте, вот уже второй раз за три дня вы разыгрываете со мной ваши дурацкие спектакли. – Я поймала изумленный взгляд прохожего и понизила голос. – Если вы еще раз проделаете нечто подобное и в моей руке опять будет оружие, я не ручаюсь за последствия, слышите? Я за себя не отвечаю, и это так же верно, как то, что мою мать звали Мэри Маккарти.
Я откинулась на спинку сиденья и перевела дух. Через пару минут до меня донесся тоненький голосок:
– Да, мисс.
Не доезжая до театра, он повернул свой старый кеб в темный переулок, примыкающий к одному из бесчисленных лондонских маленьких парков. Дверь кеба распахнулась, и Холмс уставился на меня.
– Твою мать звали не Мэри Маккарти, – произнес он.
– Да, ее звали Джудит Клейн. Просто не надо меня больше пугать так, пожалуйста. Я хожу перепуганная и к тому же слепая с того момента, как покинула квартиру вашего брата, и очень устала.
– Прошу прощения, Рассел. Мое извращенное чувство юмора не раз подводило меня и раньше. По рукам?
– По рукам.
Он влез в кеб.
– Рассел, теперь твоя очередь повернуться ко мне спиной. Едва ли я смогу войти в театр в обличье кебмена.
Я поспешно вылезла через дверь с другой стороны. Через несколько минут он появился из кеба в пальто и шляпе, с усами и тростью, под пальто вечерний костюм. К нему подошел небольшого роста мужчина, тихонько что-то насвистывая.
– Добрый вечер, Билли.
– Добрый вечер, мистер... Добрый вечер, сэр. – Он дотронулся до шляпы, приветствуя и меня.
– Билли, смотри не сверни себе шею среди этих коробок. И если замерзнешь – под сиденьем есть плед. Единственное, что от тебя требуется, это не заснуть. Держи ухо востро.
– Все будет в порядке, сэр. Не беспокойтесь. Удачного вам вечера, сэр, мисс.
Я была настолько смущена, что даже не заметила, как он взял меня под руку.
– Холмс, как вы меня нашли?
– Ну, не буду утверждать, что это просто совпадение, я полагал, будто мое убежище тебе, возможно, придется по душе и ты проведешь там весь день. К тому же и привратник, когда я говорил с ним час назад, и служащий, которому ты отдала посылку для Уотсона, заверяли меня, что ты еще не выходила. Рассел, это промах. Надо было оставить эти брюки.
– Понимаю. Извините. А что вы разузнали новенького?
– Видишь ли, я не разузнал абсолютно ничего. Ни одной сплетни, ни единого слова, никто даже понятия не имел о каких-либо поползновениях против старого Холмса. Должно быть, я теряю чутье.
– А может, ничего и не было?
– Может быть. В общем, любопытная ситуация. Я заинтригован.
– А я замерзла. Итак, что мы собираемся делать сейчас?
– Мы будем слушать голоса ангелов и людей, дитя мое, и погрузимся в мир музыки Верди и Пуччини.
– А после?
– После мы наконец-то пообедаем.
– А потом?
– Боюсь, что мы забьемся назад в квартиру моего брата и будем выглядывать из-за занавесок.
– Кстати, как ваша спина?
– К черту мою спину, я хочу, чтобы ты прекратила рассуждать на эту тему. К твоему сведению, меня осмотрел отставной военврач, который промышляет тем, что делает подпольные операции и латает огнестрельные раны. Он сказал, что это пустяк, и велел убираться, так что я нахожу эту тему утомительной.
Я была рада, что его настроение улучшилось.
Вечер, который последовал за всем этим, остался в моей памяти надолго. Дважды я засыпала и, проснувшись, обнаруживала свою голову на плече Холмса, но он, казалось, ничего не замечал. Он был настолько увлечен музыкой, что, я уверена, начисто забыл о моем присутствии, забыл, где находится сам, забыл, как дышать. Мне никогда особо не нравилась опера, но в тот вечер – к сожалению, не могу вспомнить, что именно мы слушали, – даже я начала кое-что понимать. (Между прочим, здесь я позволю себе опровергнуть записи биографа Холмса, поскольку никогда не видела, чтобы Холмс мягко покачивал рукой в такт музыке, как однажды написал Уотсон.)
В антракте мы выпили шампанского и отошли в тихий уголок, чтобы поменьше быть на виду. Холмс умел быть очаровательным, когда хотел, но в тот вечер он просто блистал, рассказывая о своих беседах с представителями высших каст Индии и тибетскими ламами, о последних своих исследованиях, посвященных губной помаде и ее разновидностям, рассуждая о музыкальном мире вообще и только что услышанных нами ариях в частности. Я была поражена этим Холмсом, которого впервые видела таким беззаботным, с трудом верилось, что этот же человек часами может пребывать в унылом, подавленном настроении, писать скучноватые монографии на тему дедукции как науки и метить краской пчелиные спины, дабы проследить их путь по Суссекским холмам.
– Холмс, – спросила я, когда мы вышли на улицу, – я понимаю, что вопрос может показаться вам несколько детским, но скажите – вы чувствуете себя в ладу с самим собой? Я спрашиваю исключительно из любопытства, вам не обязательно отвечать.
Он предложил мне руку, и я оперлась на нее.
– "Кто же я такой?" Ты это имеешь в виду? – Он улыбнулся и ответил самым странным образом: – Ты знаешь, что такое фуга?
– Вы уходите от разговора?
– Нет.
Некоторое время, пока мы шли в тишине, я думала, что же он хотел этим сказать.
– Я поняла. Две отдельные части фуги могут показаться совершенно не связанными между собой, пока слушатель не получит полное о ней представление, и вот тогда внутренняя логика музыки и обнаружит скрытую связь.
– С тобой приятно разговаривать, Рассел. Уотсону потребовалось бы на это не менее двадцати мучительных минут. О, это еще что такое? – Он дернул меня за руку, и мы остановились в тени здания, которое только что обогнули, с замиранием сердца уставившись на неровные отблески ламп и очертания шлемов и фуражек констеблей в том месте, где мы оставили кеб и Билли. Были слышны громкие голоса, подъехала карета «скорой помощи». Холмс прислонился спиной к стене.
– Билли? – прошептал он хриплым голосом. Как они могли нас выследить? Рассел, я что, теряю хватку? Я никогда не встречал человека, который мог бы сделать это. Даже Мориарти не смог бы. – Он тряхнул головой, словно для того, чтобы прояснить мысли. – Я должен осмотреть место, прежде чем эти болваны затопчут все доказательства.
– Подождите, Холмс. Это может быть ловушкой. Возможно, нас поджидает кто-нибудь с духовым ружьем или винтовкой.
Холмс внимательно осмотрел улицу и медленно покачал головой.
– За весь вечер мы несколько раз представляли собой отличные мишени. Учитывая такое скопление полицейских, это было бы слишком большим риском для него. Нет, пойдем. Единственное, на что я надеюсь, это на то, что расследование ведет человек, у которого есть хоть крупица здравого смысла.
Я последовала за ним настолько быстро, насколько позволяли мне мои каблуки. Подойдя поближе, я увидела маленького жилистого человека, который протянул руку Холмсу, здороваясь. На вид ему было лет тридцать пять.
– Мистер Холмс, рад видеть вас. А я-то гадал, не измените ли вы свою внешность? Мне кажется, вы должны иметь какое-то отношение ко всему этому.
– Инспектор, к чему такому «этому»?
– Видите ли, мистер Холмс, кеб... Могу ли я чем-нибудь вам помочь, мисс? – Последние слова были адресованы мне.
– А, Рассел, мне бы хотелось представить тебя моему старому другу. Это инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. Его отец был моим коллегой по ряду дел. Лестрейд, это моя... – Быстрая улыбка мелькнула на его губах. – Моя помощница, мисс Мэри Рассел.
Лестрейд уставился на нас двоих, а затем разразился смехом, к моему негодованию. Неужели такова будет реакция каждого полицейского?
– Ох, мистер Холмс, вы такой же шутник, как раньше. А я уж совсем позабыл ваши шутки.
Холмс выпрямился в полный рост и холодно посмотрел на него.
– Лестрейд, я хоть раз позволял себе шутки, которые касались бы моей профессии? Хоть когда-нибудь? – Последние слова прозвучали в холодном воздухе резко, подобно выстрелу, и юмор Лестрейда быстро улетучился. Остатки улыбки придали его лицу что-то крысиное. Он бросил на меня быстрый взгляд и откашлялся.
– Ну да, хорошо, мистер Холмс, я полагаю, вам бы хотелось посмотреть, что они оставили от вашего кеба. Один из наших людей давно знал Билли, еще со старых времен, и решил позвонить мне. Не сомневаюсь, за сегодняшнюю работу он получит повышение по службе. О своем товарище можете не волноваться, с ним будет все в порядке уже, я полагаю, через день-два. Похоже, это был хлороформ. Он уже начинал приходить в себя, когда его нашли.
– Спасибо вам за это, инспектор. Вы уже осмотрели кеб изнутри?
– Нет-нет, мы еще ничего не трогали. Только заглянули туда. Я же говорю, что этот человек получит повышение. Он сообразительный.
Я заметила одного из людей в форме, который слонялся неподалеку от нас и прислушивался к нашему разговору. Я подтолкнула локтем Холмса и обратилась к Лестрейду:
– Инспектор, мне кажется, это он, вот тот, не так ли? – Человек, на которого я обратила внимание, видимо, услышал мои слова, поскольку поспешно отошел, смутившись. Холмс и Лестрейд посмотрели в его сторону.
– Вообще-то да, но как вы угадали?
Холмс прервал его:
– Лестрейд, вам еще не раз предстоит убедиться в том, что мисс Рассел никогда не угадывает. Она иногда выдвигает экспериментальные гипотезы, но никогда не гадает.
– Я рада за этого человека, – добавила я, – он возвращается к положению, которое занимал когда-то. Люди, подобные ему, могут служить примером для молодых полицейских.
Теперь все внимание Лестрейда было приковано ко мне.
– Так вы его знаете, мисс?
– Если мне не изменяет память, я никогда не видела его прежде.
Холмс тем временем смотрел на кеб с непроницаемым лицом.
– Тогда как же...
– Но это же так очевидно. Человек его возраста может занимать столь невысокий пост либо в силу, скажем так, ограниченных умственных ресурсов, либо вследствие смещения вниз по служебной лестнице. Вряд ли это было что-то криминальное, иначе он уже давно не был бы в форме. Судя по морщинам на его лице, можно сделать вывод о том, что несколько лет назад он пережил большое горе и долгое время пытался залить его алкоголем, однако не так давно ему удалось преодолеть этот затянувшийся кризис – несомненно, усилием воли, поэтому он может служить примером остальным, – закончила я и наградила потрясенного Лестрейда самой невинной из своих улыбок. – Все очень просто, инспектор.
Маленький человек широко открыл рот и снова засмеялся.
– Да-а, мистер Холмс, понимаю, что вы имели в виду. Не знаю, как вам это удалось, но это явно ваши умозаключения. Вы абсолютно правы, мисс. Его жена и дочь погибли четыре года назад, и он стал пить, даже на службе. Мы держали его только на бумажной работе, где он не мог причинить никакого вреда, но год назад он взял себя в руки и, думаю, в ближайшее время наверстает упущенное. А теперь пойдемте, я возьму фонарь, и мы осмотрим ваш кеб. – Он отошел в сторону и прокричал кому-то, чтобы ему принесли фонарь.
– Рассел, тебе не кажется, что твое шоу было слишком драматичным? – пробормотал Холмс.
– Хороший ученик воспринимает все лучшее от своего учителя, – ответила я.
– Ну, что же, пойдем посмотрим, что теперь можно воспринять от этого старого кеба. Я жажду узнать что-нибудь новенькое о человеке, который преследует нас и наших друзей. Надеюсь, наконец удастся поймать какую-нибудь ниточку.
Кеб был освещен множеством фонарей, и его потрепанный корпус выглядел еще хуже, чем при уличном освещении.
– Вот здесь мы нашли вашего человека, – показал Лестрейд, – мы старались не ходить здесь, но все же пришлось его поднимать и переносить. Он лежал на боку, в старом поношенном костюме, накрывшись пледом.
– Что? – Костюм был Холмса, а плед – из кеба.
– Да, он был накрыт пледом и сладко спал.
Холмс передал Лестрейду свои шляпу, пальто и трость и достал из кармана небольшую, но мощную лупу. Пригнувшись к земле, он стал похож на большую гончую, которая ищет след.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46