Неужели гость плутует? «I want you, I need you, I'm coming to you…» Почерк, несомненно, принадлежит Уайльду; дата свидетельствует, что письмо написано за три года до того, как автор использовал эту фразу в знаменитой комедии. Настоящее открытие. Если, конечно, не фальсификация. «Какие глупости! – попробовал успокоиться Тельди, – Никто не осмелится облапошивать такого признанного коллекционера, как я… Каким я был до сих пор», – уточнил он, тоскливо вспомнив о зеленых попугайчиках на прикроватном столике. Тельди мысленно повторил то, о чем никогда не следует забывать: в безжалостном мире купцов от искусства достаточно одного маленького скандала, одной оплошности–и ты угодишь в категорию плохих бизнесменов. Если сбудутся худшие опасения, Эрнесто Тельди в мгновение ока превратится в жалкую личность, в свергнутого с пьедестала идола, которого никто не уважает и которого позволено обманывать без зазрения совести. Итак, Питу его облапошил? Может быть, он, обладая развитой интуицией, присущей опытным коммерсантам, и способностью предвидеть развитие событий, догадался, что Эрнесто Тельди очень скоро потеряет свою безупречную репутацию?
Месье Питу сидит рядом, посмеиваясь жабьими глазами, и Тельди вдруг мерещится, что перед ним не человек и не амфибия, а другая, гораздо более мерзкая и опасная тварь. «Проклятая пиявка, если я лишусь доброго имени, то по твоей вине», – думает Тельди о Несторе, и не в первый раз за этот вечер. Ведя светскую беседу с приглашенными и великолепно исполняя роль гостеприимного хозяина, Эрнесто Тельди то и дело ловил себя на том, что ищет ответ на сакраментальный вопрос: «Как, черт возьми, поступить с поваром?» Лягушка высовывает длиннющий язык, будто собирается поймать муху, и прячет за вежливой улыбкой:
– Как вы себя чувствуете, дорогой Тельди? У вас рассеянный вид.
И Тельди, у которого под сердцем, как великая драгоценность, лежит любовное послание, только что приобретенное у месье Питу практически задарма, принимает твердое решение: он ни за что не позволит этому шантажисту, этой кухонной пиявке разрушить его карьеру, тем паче имидж гостеприимного хозяина. «Надо раздавить ее, чтобы не смела вмешиваться в мою жизнь, но как? – размышляет Тельди. – Как?! Я обязан что-то предпринять, кажется, у меня уже есть идея… Но не сейчас, позже».
– Идите сюда, месье Питу, сюда, – предлагает Тельди коллекционеру любовных посланий, трогая за плечо. – Пойдемте в библиотеку, выпьем коньяка, и я вас познакомлю с господином Стефанопулосом.
Что такое библиотека Эрнесто Тельди, хорошо известно, даже слишком хорошо, поэтому нет необходимости описывать ее. Любой читатель журнала «Хаус энд Гарден» или «Аркитиктурэл дайджест» когда-нибудь да встречал фотографию этого интерьера, где изысканный вкус тонко сочетается с любовью к уникальным предметам. Ничто здесь не бросается в глаза, не навязывается взгляду, как довольно часто бывает с произведениями искусства. Вещи не свалены в кучу, как на турецком базаре, и не заслоняют друг друга. Экспонаты выглядят естественно, словно сами нашли пристанище у Тельди, им комфортно у него в библиотеке. Справа, рядом с дверью, небольшое полотно Мане, изображающее женщину с обнаженным бюстом, вызвавшее в свое время бурю нареканий; модель та же, что позировала художнику для «Пикника». Полотно элегантным образом соседствует с другими картинами и может остаться незамеченным, если зритель напрочь лишен чувства прекрасного. Фавн в стиле арт-деко подмигивает красотке Мане издалека; кто-то сочтет подобное расположение случайным, а в действительности налицо изощренная игра симметрии. Мебель – кресла, стулья, пуфики – расставлена так, что сведущих неодолимо манит устроиться поудобнее и предаться наслаждению с помощью всех пяти органов чувств. Даже бивуак маленького, но занятного отряда оловянных солдатиков подле образцов короткого холодного оружия – кортиков, кинжалов, стилетов – не кажется помпезной показухой.
– Этот кинжал с красной рукояткой я продал вашему мужу в прошлом году, дорогая сеньора Тельди, – говорил в это время Аделе Герассимос Стефанопулос, – С тех пор его стоимость выросла втрое, и знаете почему, дорогая? Потому что в прошлом месяце журнал «Тайм» поместил фотографию Мустафы Кемаля в молодости, и на поясе у него висел этот самый ножик. Какой удар судьбы! У вашего мужа замечательное деловое чутье, но, поверьте, я ничуть не расстроен из-за того, что он оказался дальновиднее меня. Я испытываю огромное восхищение вашим мужем и его художественным талантом, – добавил грек, довольно бесцеремонно разглядывая Аделу, будто оценивая вещицу, которую хотел бы приобрести.
Но Адела сегодня не воспринимала ухаживания. На протяжении всего званого ужина она была любезна с гостями – бессознательно, машинально. Ей это не составляло труда. Для закаленных многими годами светской рутины подобное поведение не требует напряжения ни единой мозговой извилины.
– Да… Нет… Неужели? Удивительно! Лексический набор скуден, но вполне достаточен, и Адела преуспела в искусстве вести беседу, попутно думая о своем. Как лицо, так и интонация выражали чрезвычайный интерес к мнениям гостей.
– В самом деле, сеньор Стефанопулос? Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете о Мустафе Кемале и его красном кинжале.
Польщенный коллекционер ударился в длинное повествование о юности основателя современного турецкого государства.
– Начнем с того, что в 1912 году, когда Мустафа был еще молодым человеком…
«Интересно, куда запропастился мой молодой человек. Где Карлос?» – подумала Адела. Во время ужина он сновал вдалеке от нее, у них не было возможности даже встретиться взглядами. Теперь официанты разносят напитки, способствующие пищеварению. Глядя, как Карел и Хлоя, то и дело задевая гостей, предлагают им шампанское, арманьяк и виски, Адела тоже хотела прикоснуться к Карлосу Гарсии, тем более что в толпе это пройдет незаметно и безнаказанно. Она гадала, как бы невзначай провести ладонью по его руке, погладить по спине, которую покроет поцелуями, когда вокруг не останется никого, кому надо любезно улыбаться и терпеливо внимать.
– Неужели правда, сеньор Стефанопулос? Потрясающе!
– Заверяю вас, дорогая. Я рад, что вы понимаете всю иронию ситуации. – Коллекционер кинжалов широко улыбается. – Если бы не тот случай, Мустафа Кемаль никогда не стал бы Ататюрком.
«Где же ты, где, любовь моя, окажись со мной рядом, встань так близко, чтобы мы могли дышать одним воздухом, чтобы наши тела соприкоснулись в толпе, на глазах у Тельди и его друзей. Как сладко думать о том, что произойдет завтра, вся эта жизнь останется позади, нам не придется больше встречаться украдкой».
– Наш герой происходил из племени фантазеров, если позволите употребить эту метафору, – продолжал Стафанопулос, ободренный Аделиным «Не может быть!». – Однако, фантазер или нет, ход оказался удачным, юный Мустафа сумел модернизировать страну, убедил народ отказаться от многих вещей, в том числе и от некоторых обычаев предков.
– Как интересно! – вовремя воскликнула Адела, выиграв для себя еще добрых три минуты, в течение которых могла беспрепятственно скользить взглядом среди табачного дыма, выискивая Карлоса. Его не было. «А вдруг, – на миг вообразила она, – он на кухне и выслушивает самое страшное?!» На лице невольно возникла болезненная гримаса.
– Ужасно, правда? – согласился Стефанопулос. – Это был один из самых кровавых эпизодов в истории Турции.
«Нет, Адела, успокойся, вряд ли повар выдаст тебя сегодня ночью. А завтра сама поговоришь с Карлосом. Он из твоих уст узнает то, что считаешь нужным… Однако не лучше ли заставить назойливого повара замолчать навсегда?»
– Здесь-то и начинается история кинжала с красной рукояткой. Как вы понимаете, подобная угроза требовала быстрых превентивных мер и неизбежного кровопролития, добавим мы.
– Неужели? Удивительно, сеньор Стефанопулос, – произнес за Аделу автопилот, тогда как сама она встрепенулась и внутренне заулыбалась: в дверях, ожидая, когда будет можно пробраться к ней, застыл Карлос. В руках – поднос, уставленный высокими бокалами.
«Как долго ты отсутствовал, любовь моя».
Заметив образовавшуюся в толпе тропинку, Карлос направляется к хозяйке дома. Его подталкивает желание, аналогичное тому, что испытывает Адела, – прикоснуться, от одного намека на ласку – платонический жест! – в нем вспыхивает дремлющее пламя страсти. «Может быть, удастся поцеловать ее плечо, когда наклонюсь, подавая бокал», – думает Карлос.
– Простите, сеньора, это получилось случайно. Она улыбается в ответ, она прекрасна:
– Это игристое или шампанское?
– Игристое, сеньора. С вашего разрешения… Карлос наклоняется ниже и ближе к хозяйке дома, натренированный взгляд официанта выделяет характерную деталь, Карлос обнаруживает на плече Аделы нефритовую камею.
– Тем самым Ататюрк хотел продемонстрировать, что его нация так же готова к переменам, как любая другая западная страна, хотя, конечно…
«…Золотой овал, зеленый камень… Это камея нарисованной девушки! Бог мой…» Карлос недоуменно изучает лицо Аделы, словно видит впервые.
– Таким образом, нынче кинжалы снова становятся вещью актуальной, и не только в Турции, но и в других мусульманских странах. Каков поворот? Я, например, и в мыслях не держал ничего подобного. А вы, дорогая?
«Она, без сомнения». На подносе начинают позванивать бокалы с вином, дирижируемые дрожащей рукой Карлоса Гарсии. Пузырьки газа поднимаются на поверхность и лопаются под изумленное: «Бог мой, неужели это возможно? Я тысячу раз целовал ее, полюбил каждый укромный уголок и – не узнал. А ведь пытался разглядеть ее во всех женщинах, которых встречал!»
Карлос не в силах оторвать взгляда от камня, зеленый блеск будит детские воспоминания: бабушка Тереза раскладывает пасьянс в желтой комнате («Ты ошибаешься, красавчик, в этом доме нет никакой спрятанной в шкафу женщины, что за чепуха тебе лезет в голову!»); мальчик обводит пальцем контур шеи на портрете, ласкает нежную ямку, которую почти двадцать лет спустя будет покрывать поцелуями.
– Нет-нет, дорогая, как ни ужасна эта истина, но факт остается фактом: мы не замечаем лиц. В упор не видим; нелепо, конечно; в отношении турецких женщин дело обстоит еще хуже, ведь они вынуждены носить чадру, за балахонами порой скрываются необыкновенно прекрасные лица.
…Все вдруг кажется Карлосу очень знакомым: «Лас-Лилас» похож на Альмагро-38; светлые, с металлическим отливом волосы у нарисованной девушки точь-в-точь как у Аделы…
– Вы меня слушаете, дорогая? У вас усталый вид.
– И очень внимательно, сеньор Стефанопулос, продолжайте, прошу вас.
Брошь на плече Аделы сверкает, внушая тысячи вопросов, ответов придется подождать до окончания банкета. «И тогда я узнаю все», – думает Карлос. Позвонивающие бокалы, выступая в роли коллективного разума, вызывают в памяти недавние слова Нестора: «Подумай хорошенько, cazzo Карлитос, в жизни бывают ситуации, когда лучше не задавать вопросов, особенно если интуиция подсказывает: ответы не принесут ничего хорошего».
– Что происходит, молодой человек, позвольте поинтересоваться?
Стефанопулос прерывает историческое повествование, удивленный поведением молодого человека, который находится столь близко к Аделе Тельди, что, кажется, принимает участие в беседе. Официант подслушивает разговоры гостей!
«Бог мой, но как не спрашивать в подобной ситуации? Даже Нестор, всегда такой осторожный, обязательно захотел бы понять, что происходит. Мы все по жизни стремимся узнать побольше, ведь правда же?»
– Послушайте, молодой человек, вы нас уже обслужили, полагаю, теперь вас ожидают другие гости, идите. Голос Стефанопулоса прерывает размышления Карлоса, который едва осмеливается смотреть на Аделу, словно опасается, что окружающие раскроют его тайну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Месье Питу сидит рядом, посмеиваясь жабьими глазами, и Тельди вдруг мерещится, что перед ним не человек и не амфибия, а другая, гораздо более мерзкая и опасная тварь. «Проклятая пиявка, если я лишусь доброго имени, то по твоей вине», – думает Тельди о Несторе, и не в первый раз за этот вечер. Ведя светскую беседу с приглашенными и великолепно исполняя роль гостеприимного хозяина, Эрнесто Тельди то и дело ловил себя на том, что ищет ответ на сакраментальный вопрос: «Как, черт возьми, поступить с поваром?» Лягушка высовывает длиннющий язык, будто собирается поймать муху, и прячет за вежливой улыбкой:
– Как вы себя чувствуете, дорогой Тельди? У вас рассеянный вид.
И Тельди, у которого под сердцем, как великая драгоценность, лежит любовное послание, только что приобретенное у месье Питу практически задарма, принимает твердое решение: он ни за что не позволит этому шантажисту, этой кухонной пиявке разрушить его карьеру, тем паче имидж гостеприимного хозяина. «Надо раздавить ее, чтобы не смела вмешиваться в мою жизнь, но как? – размышляет Тельди. – Как?! Я обязан что-то предпринять, кажется, у меня уже есть идея… Но не сейчас, позже».
– Идите сюда, месье Питу, сюда, – предлагает Тельди коллекционеру любовных посланий, трогая за плечо. – Пойдемте в библиотеку, выпьем коньяка, и я вас познакомлю с господином Стефанопулосом.
Что такое библиотека Эрнесто Тельди, хорошо известно, даже слишком хорошо, поэтому нет необходимости описывать ее. Любой читатель журнала «Хаус энд Гарден» или «Аркитиктурэл дайджест» когда-нибудь да встречал фотографию этого интерьера, где изысканный вкус тонко сочетается с любовью к уникальным предметам. Ничто здесь не бросается в глаза, не навязывается взгляду, как довольно часто бывает с произведениями искусства. Вещи не свалены в кучу, как на турецком базаре, и не заслоняют друг друга. Экспонаты выглядят естественно, словно сами нашли пристанище у Тельди, им комфортно у него в библиотеке. Справа, рядом с дверью, небольшое полотно Мане, изображающее женщину с обнаженным бюстом, вызвавшее в свое время бурю нареканий; модель та же, что позировала художнику для «Пикника». Полотно элегантным образом соседствует с другими картинами и может остаться незамеченным, если зритель напрочь лишен чувства прекрасного. Фавн в стиле арт-деко подмигивает красотке Мане издалека; кто-то сочтет подобное расположение случайным, а в действительности налицо изощренная игра симметрии. Мебель – кресла, стулья, пуфики – расставлена так, что сведущих неодолимо манит устроиться поудобнее и предаться наслаждению с помощью всех пяти органов чувств. Даже бивуак маленького, но занятного отряда оловянных солдатиков подле образцов короткого холодного оружия – кортиков, кинжалов, стилетов – не кажется помпезной показухой.
– Этот кинжал с красной рукояткой я продал вашему мужу в прошлом году, дорогая сеньора Тельди, – говорил в это время Аделе Герассимос Стефанопулос, – С тех пор его стоимость выросла втрое, и знаете почему, дорогая? Потому что в прошлом месяце журнал «Тайм» поместил фотографию Мустафы Кемаля в молодости, и на поясе у него висел этот самый ножик. Какой удар судьбы! У вашего мужа замечательное деловое чутье, но, поверьте, я ничуть не расстроен из-за того, что он оказался дальновиднее меня. Я испытываю огромное восхищение вашим мужем и его художественным талантом, – добавил грек, довольно бесцеремонно разглядывая Аделу, будто оценивая вещицу, которую хотел бы приобрести.
Но Адела сегодня не воспринимала ухаживания. На протяжении всего званого ужина она была любезна с гостями – бессознательно, машинально. Ей это не составляло труда. Для закаленных многими годами светской рутины подобное поведение не требует напряжения ни единой мозговой извилины.
– Да… Нет… Неужели? Удивительно! Лексический набор скуден, но вполне достаточен, и Адела преуспела в искусстве вести беседу, попутно думая о своем. Как лицо, так и интонация выражали чрезвычайный интерес к мнениям гостей.
– В самом деле, сеньор Стефанопулос? Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете о Мустафе Кемале и его красном кинжале.
Польщенный коллекционер ударился в длинное повествование о юности основателя современного турецкого государства.
– Начнем с того, что в 1912 году, когда Мустафа был еще молодым человеком…
«Интересно, куда запропастился мой молодой человек. Где Карлос?» – подумала Адела. Во время ужина он сновал вдалеке от нее, у них не было возможности даже встретиться взглядами. Теперь официанты разносят напитки, способствующие пищеварению. Глядя, как Карел и Хлоя, то и дело задевая гостей, предлагают им шампанское, арманьяк и виски, Адела тоже хотела прикоснуться к Карлосу Гарсии, тем более что в толпе это пройдет незаметно и безнаказанно. Она гадала, как бы невзначай провести ладонью по его руке, погладить по спине, которую покроет поцелуями, когда вокруг не останется никого, кому надо любезно улыбаться и терпеливо внимать.
– Неужели правда, сеньор Стефанопулос? Потрясающе!
– Заверяю вас, дорогая. Я рад, что вы понимаете всю иронию ситуации. – Коллекционер кинжалов широко улыбается. – Если бы не тот случай, Мустафа Кемаль никогда не стал бы Ататюрком.
«Где же ты, где, любовь моя, окажись со мной рядом, встань так близко, чтобы мы могли дышать одним воздухом, чтобы наши тела соприкоснулись в толпе, на глазах у Тельди и его друзей. Как сладко думать о том, что произойдет завтра, вся эта жизнь останется позади, нам не придется больше встречаться украдкой».
– Наш герой происходил из племени фантазеров, если позволите употребить эту метафору, – продолжал Стафанопулос, ободренный Аделиным «Не может быть!». – Однако, фантазер или нет, ход оказался удачным, юный Мустафа сумел модернизировать страну, убедил народ отказаться от многих вещей, в том числе и от некоторых обычаев предков.
– Как интересно! – вовремя воскликнула Адела, выиграв для себя еще добрых три минуты, в течение которых могла беспрепятственно скользить взглядом среди табачного дыма, выискивая Карлоса. Его не было. «А вдруг, – на миг вообразила она, – он на кухне и выслушивает самое страшное?!» На лице невольно возникла болезненная гримаса.
– Ужасно, правда? – согласился Стефанопулос. – Это был один из самых кровавых эпизодов в истории Турции.
«Нет, Адела, успокойся, вряд ли повар выдаст тебя сегодня ночью. А завтра сама поговоришь с Карлосом. Он из твоих уст узнает то, что считаешь нужным… Однако не лучше ли заставить назойливого повара замолчать навсегда?»
– Здесь-то и начинается история кинжала с красной рукояткой. Как вы понимаете, подобная угроза требовала быстрых превентивных мер и неизбежного кровопролития, добавим мы.
– Неужели? Удивительно, сеньор Стефанопулос, – произнес за Аделу автопилот, тогда как сама она встрепенулась и внутренне заулыбалась: в дверях, ожидая, когда будет можно пробраться к ней, застыл Карлос. В руках – поднос, уставленный высокими бокалами.
«Как долго ты отсутствовал, любовь моя».
Заметив образовавшуюся в толпе тропинку, Карлос направляется к хозяйке дома. Его подталкивает желание, аналогичное тому, что испытывает Адела, – прикоснуться, от одного намека на ласку – платонический жест! – в нем вспыхивает дремлющее пламя страсти. «Может быть, удастся поцеловать ее плечо, когда наклонюсь, подавая бокал», – думает Карлос.
– Простите, сеньора, это получилось случайно. Она улыбается в ответ, она прекрасна:
– Это игристое или шампанское?
– Игристое, сеньора. С вашего разрешения… Карлос наклоняется ниже и ближе к хозяйке дома, натренированный взгляд официанта выделяет характерную деталь, Карлос обнаруживает на плече Аделы нефритовую камею.
– Тем самым Ататюрк хотел продемонстрировать, что его нация так же готова к переменам, как любая другая западная страна, хотя, конечно…
«…Золотой овал, зеленый камень… Это камея нарисованной девушки! Бог мой…» Карлос недоуменно изучает лицо Аделы, словно видит впервые.
– Таким образом, нынче кинжалы снова становятся вещью актуальной, и не только в Турции, но и в других мусульманских странах. Каков поворот? Я, например, и в мыслях не держал ничего подобного. А вы, дорогая?
«Она, без сомнения». На подносе начинают позванивать бокалы с вином, дирижируемые дрожащей рукой Карлоса Гарсии. Пузырьки газа поднимаются на поверхность и лопаются под изумленное: «Бог мой, неужели это возможно? Я тысячу раз целовал ее, полюбил каждый укромный уголок и – не узнал. А ведь пытался разглядеть ее во всех женщинах, которых встречал!»
Карлос не в силах оторвать взгляда от камня, зеленый блеск будит детские воспоминания: бабушка Тереза раскладывает пасьянс в желтой комнате («Ты ошибаешься, красавчик, в этом доме нет никакой спрятанной в шкафу женщины, что за чепуха тебе лезет в голову!»); мальчик обводит пальцем контур шеи на портрете, ласкает нежную ямку, которую почти двадцать лет спустя будет покрывать поцелуями.
– Нет-нет, дорогая, как ни ужасна эта истина, но факт остается фактом: мы не замечаем лиц. В упор не видим; нелепо, конечно; в отношении турецких женщин дело обстоит еще хуже, ведь они вынуждены носить чадру, за балахонами порой скрываются необыкновенно прекрасные лица.
…Все вдруг кажется Карлосу очень знакомым: «Лас-Лилас» похож на Альмагро-38; светлые, с металлическим отливом волосы у нарисованной девушки точь-в-точь как у Аделы…
– Вы меня слушаете, дорогая? У вас усталый вид.
– И очень внимательно, сеньор Стефанопулос, продолжайте, прошу вас.
Брошь на плече Аделы сверкает, внушая тысячи вопросов, ответов придется подождать до окончания банкета. «И тогда я узнаю все», – думает Карлос. Позвонивающие бокалы, выступая в роли коллективного разума, вызывают в памяти недавние слова Нестора: «Подумай хорошенько, cazzo Карлитос, в жизни бывают ситуации, когда лучше не задавать вопросов, особенно если интуиция подсказывает: ответы не принесут ничего хорошего».
– Что происходит, молодой человек, позвольте поинтересоваться?
Стефанопулос прерывает историческое повествование, удивленный поведением молодого человека, который находится столь близко к Аделе Тельди, что, кажется, принимает участие в беседе. Официант подслушивает разговоры гостей!
«Бог мой, но как не спрашивать в подобной ситуации? Даже Нестор, всегда такой осторожный, обязательно захотел бы понять, что происходит. Мы все по жизни стремимся узнать побольше, ведь правда же?»
– Послушайте, молодой человек, вы нас уже обслужили, полагаю, теперь вас ожидают другие гости, идите. Голос Стефанопулоса прерывает размышления Карлоса, который едва осмеливается смотреть на Аделу, словно опасается, что окружающие раскроют его тайну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35