Я сорвался.
– В зоне тоже был «афганцем»?
– Да, сказал, что выполнял там секретные операции. Там любят верить в такие истории. Откинувшись, хотел уехать в Югославию или Чечню. Оказалось не так-то просто.
– С художником в больнице познакомился? – Антон чувствовал, что наступает самый опасный момент.
– Да… Он хотел рисовать про войну в Афгане. Попросил консультировать…
Он замолчал. Антон знал, что спрашивать ничего нельзя. Папироса не вынималась из пачки. Пауза тянулась. Было слышно, как стучит по карнизу окна дождь.
– Я бы его не убил. Он мне нравился. – Градусов пожал плечами. – Но у меня не было выхода.
Антон с трудом подавил в себе желание выдохнуть. По телу побежала теплая волна.
– Он случайно узнал все. Его племянник служил вместе со мной. Зашел в гости и меня увидел. Юрий Михайлович раскричался, что я его обманул. Сказал, что всем расскажет… А у меня уже было много знакомых, которых он знал. Девушка одна… В общем, я понял, что это невозможно, и убил его. Раз восемь ударил, наверное.
– А уши и…
– Это я по-спецназовски. Я читал. Решил попробовать.
– Ну и как? – не удержался Антон.
– Нормально. Могу. Без эмоций. Ну вы знаете… Вы же там были…
– Знаю, – Антон кивнул, – а нож?
– Вы догадались, какой? – Лицо Градусова просветлело.
– Ну-у…
– Конечно, специальный, десантный. Я его купил у одного военного. Он в комнате под паркетом. Я думал вернуться и забрать.
– Покажешь?
– Конечно.
Антон оглянулся на Максакова. Тот еле заметно кивнул.
– Сейчас мне надо отойти, Витя. Кто-нибудь из ребят запишет подробно все как было. Хорошо?
Он встал. Градусов кивнул.
– Вы ко мне придете поговорить? Расскажете что-нибудь? Я же теперь тоже умею убивать.
Антон обернулся. Глаза Градусова искали понимания.
– Постараюсь.
В коридоре «накрылась» одна из ламп «дневного света». Мигающий свет неприятно колол усталые глаза. В кабинете Ледогоров и Андронов играли в нарды. Ледогоров, морщась, пил чай.
– Порядок? – поднял голову Стас.
– Спасибо Антону. – Максаков опустился на диван. – Стас, подстрахуй Игоря. Он там явку берет.
– Спасибо не булькает, – Ледогоров покрутил головой, – время бежать в ларек. Ой, как мне плохо!
– Ты-то здесь при чем? – усмехнулся Максаков. – Но Антохе я готов.
– Не хочу. – Антон открыл ящик стола. – Саша, у тебя нитки есть? Мне пуговицы надо пришить.
– Только дратва.
– Не пойдет. Придется идти в дежурку.
– Может, хоть по пивку? – Ледогоров подошел к темному окну. – Я бегу.
– Уломал. – Максаков протянул ему смятую купюру. – Мне одну, светлого, а то еще работать.
– Желание спонсора – закон. – Сашка натянул куртку. – Я мигом.
Они остались вдвоем. Слышно было, как шуршит в предутренней темноте дождь. Наступило расслабление. Не было сил встать и идти вниз.
– «Уличную» сегодня катать будете? – спросил Антон.
– Конечно, – Максаков сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза, – пока не пошел в отказ.
– Он не пойдет. Я чувствую. – Антон тоже закрыл глаза и положил голову на спинку дивана.
– Ты где служил?
– Там же, где и он. В Кандалакше.
– В тебе актер пропадает.
– Спасибо.
– Он на тебя как на Бога смотрел.
– Я воплощаю его несбывшуюся мечту.
– А его сбывшуюся мечту воплощает мертвый художник.
– Пожалуй…
– Мистерия: два мнимых «афганца» нашли друг друга.
– Только труп настоящий…
– Тебе приходилось убивать?
– Мне приходилось умирать.
– Тоже не слабо, но это разное.
– Ты знаешь?
– Имел счастье.
– Не завидую.
– Правильно.
Кто-то прошел по коридору мимо дверей. Несколько человек. Антон прислушался. Дверь напротив заскрипела и хлопнула. Наверное, вернулся Полянский. Похоже – не один.
– Миша, ты сколько «на мокрухах сидишь»?
– Шесть лет.
– На психику не давит?
– По-всякому…
– Как думаешь, он нормальный?
– Градусов? Абсолютно. Он просто дешевый продукт времени.
– В смысле?
– Умение убивать – ныне в ряду человеческих ценностей. Посмотри, кто кумиры подростков и домохозяек: «Бесноватый», «Помеченный», «Глухой». Лихие мозголомы – гроза «плохих ребят». А на раздаче те, кто клеит таблички «плохой» или «хороший». Но это еще не апогей.
Антон открыл глаза.
– Есть и дорогие продукты времени?
– Да. – Максаков почувствовал его взгляд. – Деликатесы. Эстеты. Те, кто находит для всего философское обоснование и в нем остро нуждается. Интеллигенция смерти. Аккуратные, предусмотрительные, скромные. Не холодные суперпрофессионалы. Утонченные маэстро – самоучки. У них нет алгоритма. Полная антилогика поступков.
– Ты с такими сталкивался?
– Бывало…
– Их можно переиграть?
– Если не зацикливаться на победе во что бы то ни стало.
– То есть?
– Просто делать все, что нужно. Когда-нибудь они ошибаются. Главное – заметить ошибку.
– Совсем охренели капиталисты! – Ледогоров ввалился в кабинет с видом переплывшего океан. – Все ларьки закрыты. Пришлось почти к метро бежать. Мишка, держи свою «тройку».
– Пойду все же нитки стрелять. – Антон с трудом вылез из объятий дивана. – Без пуговиц как-то неудобно.
В дежурке творилось, как всегда, черт-те что. На полу возле камер лежал здоровенный детина, связанный «ласточкой», и орал что-то про «фашистов в фуражках». Первая камера походила на банку селедки – в ней сидело человек пятнадцать малолеток, в нарушение всех правил – обоих полов. Антону даже показалось, что парочка в дальнем углу уже приступила к характерным телодвижениям. У запасного выхода два бомжа скоблили под покраску оконные решетки.
– В церковь звоните, бабушка, я вам уже говорил! – Обычно спокойный Новоселец с остервенением бросил трубку. Телефон сразу затрезвонил снова.
– Вася! Возьми «ноль-два»! – заорал он и, повернувшись к Антону, полез за сигаретами: – Тебе чего?
– Нитки есть? – Антон показал рубашку. – Чего? Вешаешься?
– Дурдом! – Костя наконец закурил и кивнул на неумолкающую «ласточку». – Этого урода насилу успокоили. Потом Бенереску, ваш дежурный, на краже целый притон накрыл. Вон переправил сюда толпу недоносков, а держать негде. Во второй камере две наркотки по «сотке» закрытые, а в третьей мужик по розыску, за Петродворцом. Мера пресечения – арест, а приехать могут только утром – машин нет. Я их понимаю…
Он перевел дух.
– Еще бабка задолбала! Ангел ее изнасиловал! Дева Мария, блин!
В стекло постучали. Средних лет милицейский полковник в плаще, с папкой под мышкой, стряхивал с фуражки дождевые капли.
– О черт! – прошипел Новоселец. – Кажись, проверяющего принесло. Возьми нитки в «спячке», – он показал в сторону комнаты отдыха, – и отваливай.
– Здравствуйте, – голос у полковника был громкий и звучный, – я по поводу прав человека.
На Новосельца было страшно смотреть. Антону на секунду показалось, что того хватит удар – так перекосилось его лицо.
– Одну секундочку! Я только выдам оружие смене! – наконец выдавил он и вскочил с кресла.
Если раньше Антон мог бы высказать сомнения, что можно кричать шепотом, то сейчас он в этом убедился.
– Жопа, – шипел Костя, – быстро всех через задний ход, на хрен.
Малолетки вихрем освободили камеру. Замеченная Антоном парочка едва не падала, путаясь в одежде. Один из подневольных маляров пытался что-то ляпнуть насчет обещанной бутылки, но, получив ускорение, вылетел вслед за всеми. Лежащий буян, видя что-то непонятное, даже приутих. В следующую секунду во рту у него оказалась какая-то тряпка.
– Значит, так, – Костя обращался к двум молодым милиционерам, – быстро выносите эту тушу за гаражи. Пережидаете и по моему сигналу приносите обратно. Отпускать его нельзя, а развязывать времени нет.
– Но, – протянул один из милиционеров, – там же дождь и…
– Памперсы ему подстелишь! – Казалось, Новоселец хочет удавить тугодума на месте. – Быстрее, блин!
Выскочивший из «спячки» помощник дежурного схватил швабру и с видом милиционера с учебных плакатов приготовился имитировать утреннюю уборку. Дежурный участковый швырнул через дверь во двор недопитую бутьшку пива и углубился в чтение инструкции по противопожарной безопасности времен культа личности. Антон тоже для безопасности схватил со стола какой-то материал, памятуя белый стих, сочиненный одним из талантливых коллег:
«Если ты зашел в дежурку, просто так, от нефиг делать, ты возьми КП в дежурке, потому как, если спросят, вроде был ты делом занят».
Новоселец поправил фуражку, подтянул галстук, огладил руками китель и, отворив дверь, широким жестом предложил полковнику войти:
– Слушаю вас!
Полковник секунду помялся:
– Понимаете, ребята, тут такое дело: у одного человека «права» забрали. Как бы этот вопрос решить?
Антон почувствовал, как дикие колики безудержного хохота начинают скручивать его изнутри. На лице Кости менялись цвета радуги.
Ночь катилась к концу. Дождь продолжался…
* * *
Утро не принесло Цыбину спокойствия. Стоя у покосившейся двери собственной парадной и глядя в серое, моросящее небо, он затягивался табаком и ругал себя за вчерашнюю сентиментальность и слабость. Непрерывно текущие по набережной грузовики извергали облака вонючих выхлопных газов и оглашали район нетерпеливыми резкими сигналами. Было пусто и тревожно. Словно постоянно чутко дремлющий в груди червяк тоски проснулся и начал жевать душу. Убедить себя в сиюминутности слабости не удавалось. Жесткий ветер пронизывал до костей. Не хотелось никуда идти. Не хотелось возвращаться в выстуженную, безжизненную квартиру. Не хотелось ничего… Только уехать.
Окурок полетел в лужу. Дорожка к остановке была грязной, замусоренной, в собачьих нечистотах. Под крышей павильона пряталось несколько человек. Все одинаково серые с утомленными безрадостными лицами. Цыбина всегда поражало одинаковое выражение лица у большинства окружающих. С печатью тревожного ожидания. Причем независимо от уровня жизни и финансового положения. Он остановил такси, чувствуя на себе неприязненные взгляды.
Лиговка была забита «пробками». Сквозь запотевшие окна проглядывалась нескончаемая вереница урчащих машин. Телефон Анны молчал и утром. На работе ответили, что у нее сегодня выходной. Трудно было сказать, что его больше волнует: мужская ревность или профессиональная тревога о единственном человеке, обладающем о нем информацией. Слишком обширной информацией. Цыбин неоднократно думал о том, что она – его единственное слабое место. Но очень слабое. Ее участие в РАБОТЕ не являлось гарантией. Хорошие профессионалы могли прекрасно «выкупить» ее на том, что она женщина, запуганная, зашоренная, только помогала, боялась и т. д. Голова у нее соображала хорошо. Просто отлично. Если что – она не упустит такого шанса. Он долго думал – не подставка ли она? После того как той страшной ночью, после стрельбы у «Олимпийского», она сбила его машиной и помогла спрятаться от кишевших вокруг ментов. Он тогда был практически невменяем. Потом проверял ее изощренно и неоднократно. В случайную встречу с недавней любовью при таких экстремальных обстоятельствах особо не верилось. Потом успокоилось. Убедился. Или заставил себя поверить, что убедился. Нужен был кто-то рядом, чтобы восстановиться. Кто-то близкий. Дальше все развивалось в духе типичных голливудских сценариев…
– Литейный в каком месте? – Таксист свернул у «Октябрьского» на Жуковского.
– Почти угол с Некрасова.
Цыбин подумал вдруг, что можно было жениться на Анне. Это значительно упростило бы РАБОТУ. Постоянный контроль. Взаимное алиби. Много преимуществ. Хотя теперь, если он уходит, то имеет ли это смысл?
– С вас двадцать.
В соседнем с издательством израильском магазине одежды, видимо, была распродажа. Народ возбужденно топтался у дверей. С трудом протиснувшись, Цыбин поднялся на второй этаж.
– Здравствуйте! Давно не появлялись! – Елена Сергеевна в своей неизменной белой кофте закрывала кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– В зоне тоже был «афганцем»?
– Да, сказал, что выполнял там секретные операции. Там любят верить в такие истории. Откинувшись, хотел уехать в Югославию или Чечню. Оказалось не так-то просто.
– С художником в больнице познакомился? – Антон чувствовал, что наступает самый опасный момент.
– Да… Он хотел рисовать про войну в Афгане. Попросил консультировать…
Он замолчал. Антон знал, что спрашивать ничего нельзя. Папироса не вынималась из пачки. Пауза тянулась. Было слышно, как стучит по карнизу окна дождь.
– Я бы его не убил. Он мне нравился. – Градусов пожал плечами. – Но у меня не было выхода.
Антон с трудом подавил в себе желание выдохнуть. По телу побежала теплая волна.
– Он случайно узнал все. Его племянник служил вместе со мной. Зашел в гости и меня увидел. Юрий Михайлович раскричался, что я его обманул. Сказал, что всем расскажет… А у меня уже было много знакомых, которых он знал. Девушка одна… В общем, я понял, что это невозможно, и убил его. Раз восемь ударил, наверное.
– А уши и…
– Это я по-спецназовски. Я читал. Решил попробовать.
– Ну и как? – не удержался Антон.
– Нормально. Могу. Без эмоций. Ну вы знаете… Вы же там были…
– Знаю, – Антон кивнул, – а нож?
– Вы догадались, какой? – Лицо Градусова просветлело.
– Ну-у…
– Конечно, специальный, десантный. Я его купил у одного военного. Он в комнате под паркетом. Я думал вернуться и забрать.
– Покажешь?
– Конечно.
Антон оглянулся на Максакова. Тот еле заметно кивнул.
– Сейчас мне надо отойти, Витя. Кто-нибудь из ребят запишет подробно все как было. Хорошо?
Он встал. Градусов кивнул.
– Вы ко мне придете поговорить? Расскажете что-нибудь? Я же теперь тоже умею убивать.
Антон обернулся. Глаза Градусова искали понимания.
– Постараюсь.
В коридоре «накрылась» одна из ламп «дневного света». Мигающий свет неприятно колол усталые глаза. В кабинете Ледогоров и Андронов играли в нарды. Ледогоров, морщась, пил чай.
– Порядок? – поднял голову Стас.
– Спасибо Антону. – Максаков опустился на диван. – Стас, подстрахуй Игоря. Он там явку берет.
– Спасибо не булькает, – Ледогоров покрутил головой, – время бежать в ларек. Ой, как мне плохо!
– Ты-то здесь при чем? – усмехнулся Максаков. – Но Антохе я готов.
– Не хочу. – Антон открыл ящик стола. – Саша, у тебя нитки есть? Мне пуговицы надо пришить.
– Только дратва.
– Не пойдет. Придется идти в дежурку.
– Может, хоть по пивку? – Ледогоров подошел к темному окну. – Я бегу.
– Уломал. – Максаков протянул ему смятую купюру. – Мне одну, светлого, а то еще работать.
– Желание спонсора – закон. – Сашка натянул куртку. – Я мигом.
Они остались вдвоем. Слышно было, как шуршит в предутренней темноте дождь. Наступило расслабление. Не было сил встать и идти вниз.
– «Уличную» сегодня катать будете? – спросил Антон.
– Конечно, – Максаков сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза, – пока не пошел в отказ.
– Он не пойдет. Я чувствую. – Антон тоже закрыл глаза и положил голову на спинку дивана.
– Ты где служил?
– Там же, где и он. В Кандалакше.
– В тебе актер пропадает.
– Спасибо.
– Он на тебя как на Бога смотрел.
– Я воплощаю его несбывшуюся мечту.
– А его сбывшуюся мечту воплощает мертвый художник.
– Пожалуй…
– Мистерия: два мнимых «афганца» нашли друг друга.
– Только труп настоящий…
– Тебе приходилось убивать?
– Мне приходилось умирать.
– Тоже не слабо, но это разное.
– Ты знаешь?
– Имел счастье.
– Не завидую.
– Правильно.
Кто-то прошел по коридору мимо дверей. Несколько человек. Антон прислушался. Дверь напротив заскрипела и хлопнула. Наверное, вернулся Полянский. Похоже – не один.
– Миша, ты сколько «на мокрухах сидишь»?
– Шесть лет.
– На психику не давит?
– По-всякому…
– Как думаешь, он нормальный?
– Градусов? Абсолютно. Он просто дешевый продукт времени.
– В смысле?
– Умение убивать – ныне в ряду человеческих ценностей. Посмотри, кто кумиры подростков и домохозяек: «Бесноватый», «Помеченный», «Глухой». Лихие мозголомы – гроза «плохих ребят». А на раздаче те, кто клеит таблички «плохой» или «хороший». Но это еще не апогей.
Антон открыл глаза.
– Есть и дорогие продукты времени?
– Да. – Максаков почувствовал его взгляд. – Деликатесы. Эстеты. Те, кто находит для всего философское обоснование и в нем остро нуждается. Интеллигенция смерти. Аккуратные, предусмотрительные, скромные. Не холодные суперпрофессионалы. Утонченные маэстро – самоучки. У них нет алгоритма. Полная антилогика поступков.
– Ты с такими сталкивался?
– Бывало…
– Их можно переиграть?
– Если не зацикливаться на победе во что бы то ни стало.
– То есть?
– Просто делать все, что нужно. Когда-нибудь они ошибаются. Главное – заметить ошибку.
– Совсем охренели капиталисты! – Ледогоров ввалился в кабинет с видом переплывшего океан. – Все ларьки закрыты. Пришлось почти к метро бежать. Мишка, держи свою «тройку».
– Пойду все же нитки стрелять. – Антон с трудом вылез из объятий дивана. – Без пуговиц как-то неудобно.
В дежурке творилось, как всегда, черт-те что. На полу возле камер лежал здоровенный детина, связанный «ласточкой», и орал что-то про «фашистов в фуражках». Первая камера походила на банку селедки – в ней сидело человек пятнадцать малолеток, в нарушение всех правил – обоих полов. Антону даже показалось, что парочка в дальнем углу уже приступила к характерным телодвижениям. У запасного выхода два бомжа скоблили под покраску оконные решетки.
– В церковь звоните, бабушка, я вам уже говорил! – Обычно спокойный Новоселец с остервенением бросил трубку. Телефон сразу затрезвонил снова.
– Вася! Возьми «ноль-два»! – заорал он и, повернувшись к Антону, полез за сигаретами: – Тебе чего?
– Нитки есть? – Антон показал рубашку. – Чего? Вешаешься?
– Дурдом! – Костя наконец закурил и кивнул на неумолкающую «ласточку». – Этого урода насилу успокоили. Потом Бенереску, ваш дежурный, на краже целый притон накрыл. Вон переправил сюда толпу недоносков, а держать негде. Во второй камере две наркотки по «сотке» закрытые, а в третьей мужик по розыску, за Петродворцом. Мера пресечения – арест, а приехать могут только утром – машин нет. Я их понимаю…
Он перевел дух.
– Еще бабка задолбала! Ангел ее изнасиловал! Дева Мария, блин!
В стекло постучали. Средних лет милицейский полковник в плаще, с папкой под мышкой, стряхивал с фуражки дождевые капли.
– О черт! – прошипел Новоселец. – Кажись, проверяющего принесло. Возьми нитки в «спячке», – он показал в сторону комнаты отдыха, – и отваливай.
– Здравствуйте, – голос у полковника был громкий и звучный, – я по поводу прав человека.
На Новосельца было страшно смотреть. Антону на секунду показалось, что того хватит удар – так перекосилось его лицо.
– Одну секундочку! Я только выдам оружие смене! – наконец выдавил он и вскочил с кресла.
Если раньше Антон мог бы высказать сомнения, что можно кричать шепотом, то сейчас он в этом убедился.
– Жопа, – шипел Костя, – быстро всех через задний ход, на хрен.
Малолетки вихрем освободили камеру. Замеченная Антоном парочка едва не падала, путаясь в одежде. Один из подневольных маляров пытался что-то ляпнуть насчет обещанной бутылки, но, получив ускорение, вылетел вслед за всеми. Лежащий буян, видя что-то непонятное, даже приутих. В следующую секунду во рту у него оказалась какая-то тряпка.
– Значит, так, – Костя обращался к двум молодым милиционерам, – быстро выносите эту тушу за гаражи. Пережидаете и по моему сигналу приносите обратно. Отпускать его нельзя, а развязывать времени нет.
– Но, – протянул один из милиционеров, – там же дождь и…
– Памперсы ему подстелишь! – Казалось, Новоселец хочет удавить тугодума на месте. – Быстрее, блин!
Выскочивший из «спячки» помощник дежурного схватил швабру и с видом милиционера с учебных плакатов приготовился имитировать утреннюю уборку. Дежурный участковый швырнул через дверь во двор недопитую бутьшку пива и углубился в чтение инструкции по противопожарной безопасности времен культа личности. Антон тоже для безопасности схватил со стола какой-то материал, памятуя белый стих, сочиненный одним из талантливых коллег:
«Если ты зашел в дежурку, просто так, от нефиг делать, ты возьми КП в дежурке, потому как, если спросят, вроде был ты делом занят».
Новоселец поправил фуражку, подтянул галстук, огладил руками китель и, отворив дверь, широким жестом предложил полковнику войти:
– Слушаю вас!
Полковник секунду помялся:
– Понимаете, ребята, тут такое дело: у одного человека «права» забрали. Как бы этот вопрос решить?
Антон почувствовал, как дикие колики безудержного хохота начинают скручивать его изнутри. На лице Кости менялись цвета радуги.
Ночь катилась к концу. Дождь продолжался…
* * *
Утро не принесло Цыбину спокойствия. Стоя у покосившейся двери собственной парадной и глядя в серое, моросящее небо, он затягивался табаком и ругал себя за вчерашнюю сентиментальность и слабость. Непрерывно текущие по набережной грузовики извергали облака вонючих выхлопных газов и оглашали район нетерпеливыми резкими сигналами. Было пусто и тревожно. Словно постоянно чутко дремлющий в груди червяк тоски проснулся и начал жевать душу. Убедить себя в сиюминутности слабости не удавалось. Жесткий ветер пронизывал до костей. Не хотелось никуда идти. Не хотелось возвращаться в выстуженную, безжизненную квартиру. Не хотелось ничего… Только уехать.
Окурок полетел в лужу. Дорожка к остановке была грязной, замусоренной, в собачьих нечистотах. Под крышей павильона пряталось несколько человек. Все одинаково серые с утомленными безрадостными лицами. Цыбина всегда поражало одинаковое выражение лица у большинства окружающих. С печатью тревожного ожидания. Причем независимо от уровня жизни и финансового положения. Он остановил такси, чувствуя на себе неприязненные взгляды.
Лиговка была забита «пробками». Сквозь запотевшие окна проглядывалась нескончаемая вереница урчащих машин. Телефон Анны молчал и утром. На работе ответили, что у нее сегодня выходной. Трудно было сказать, что его больше волнует: мужская ревность или профессиональная тревога о единственном человеке, обладающем о нем информацией. Слишком обширной информацией. Цыбин неоднократно думал о том, что она – его единственное слабое место. Но очень слабое. Ее участие в РАБОТЕ не являлось гарантией. Хорошие профессионалы могли прекрасно «выкупить» ее на том, что она женщина, запуганная, зашоренная, только помогала, боялась и т. д. Голова у нее соображала хорошо. Просто отлично. Если что – она не упустит такого шанса. Он долго думал – не подставка ли она? После того как той страшной ночью, после стрельбы у «Олимпийского», она сбила его машиной и помогла спрятаться от кишевших вокруг ментов. Он тогда был практически невменяем. Потом проверял ее изощренно и неоднократно. В случайную встречу с недавней любовью при таких экстремальных обстоятельствах особо не верилось. Потом успокоилось. Убедился. Или заставил себя поверить, что убедился. Нужен был кто-то рядом, чтобы восстановиться. Кто-то близкий. Дальше все развивалось в духе типичных голливудских сценариев…
– Литейный в каком месте? – Таксист свернул у «Октябрьского» на Жуковского.
– Почти угол с Некрасова.
Цыбин подумал вдруг, что можно было жениться на Анне. Это значительно упростило бы РАБОТУ. Постоянный контроль. Взаимное алиби. Много преимуществ. Хотя теперь, если он уходит, то имеет ли это смысл?
– С вас двадцать.
В соседнем с издательством израильском магазине одежды, видимо, была распродажа. Народ возбужденно топтался у дверей. С трудом протиснувшись, Цыбин поднялся на второй этаж.
– Здравствуйте! Давно не появлялись! – Елена Сергеевна в своей неизменной белой кофте закрывала кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38