– Я буду ездить ТУДА ровно столько, сколько мне понадобится! Нравится это тебе или нет!
Громко крякнула вбитая в рычаг трубка таксофона.
Хотелось закричать.
Хотелось ударить кого-нибудь и бить до полного изнеможения.
Радостно покалывая малюсенькими иголочками нервные окончания, побежала от затылка к вискам знакомая боль.
Сухонькая петербургская старушка в аккуратном пальто с меховым воротником укоризненно покачала головой, украшенной седыми буклями, глядя на жалобно раскачивающуюся трубку. Антон заставил себя грустно ей улыбнуться. Дождь набирал силу. Быстро темнело.
Бредя по улице Восстания, он обнаружил, что папиросы подошли к концу. Это было совсем погано, и ноги сами повернули к «Василисе». Ксения была на месте и резко выделялась в удушливо-табачном полумраке своей ослепительной белозубой улыбкой.
– Привет. – Он облокотился на стойку, оглядывая сплошь занятые столики.
– Привет. – Она улыбнулась ему персонально. – Работаешь?
– Нет. – Он покачал головой. – Пролетом. Наших никого не было?
– Никого. Даже Сашки.
– Денег не дали.
– Знаю.
Ксения прикурила.
– Тебя покормить? Или…
– Приплюсуй мне, пожалуйста, еще пачку «Беломора».
Она кивнула и полезла под стойку.
– Совсем обалдели: вам, за такую работу, и не платить…
– Что, Антоша, ты не весел? Что головушку повесил?
Он обернулся на коренастого парня в стандартном «пилоте», устроившегося с пивной кружкой за ближайшим столиком.
– Серж? Рощин? Как тебя занесло в места боевой славы?
– Пытаюсь кого-нибудь спровоцировать, дискредитировать и скоррумпировать. Например, тебя! – Сергей бесцеремонно выхватил из-под носа пьяненького мужичка свободный стул. – Подсаживайся. Ксения, налей, пожалуйста, нам по одной светлого. Надеюсь, ты не в завязке?
– Увы.
Рощин уволился полтора года назад. Антону он всегда нравился, хотя многие недолюбливали его несколько ироничную манеру общения, резкость суждений и постоянные подколки. Его отец в чине генерал-майора являлся одним из заместителей начальника главка, и большинство воспринимало его появление в уголовном розыске района как придурь сиятельного отпрыска или краткую первую ступеньку в стремительном росте. Тем не менее он проработал на одном месте четыре года, никуда не тронувшись даже поcле объединения районов. Уволился он за один день, встав в середине какого-то из бесконечных итоговых совещаний и, со словами: «Как вы меня достали!», положил ксиву на стол президиума. Некоторые считали это очередными дешевыми понтами, но Антон видел сергеевские глаза, когда он шел по проходу актового зала к входной двери. В них была тупая, вечная боль, бережно укутанная мертвенно-блеклой пленкой тоски.
– Ты где и как? – Антон отхлебнул пива и поежился: от плохо притворенной двери за спиной тянуло сыростью.
– Нигде и никак. Сам с собой. – Рощин усмехнулся. – Частный сыщик Филипп Марлоу к вашим услугам.
– А эта контора, куда ты… – Антон поморщился. – Не помню названия.
– «Тигр-протекшн». – Рощин кивнул, поставил кружку и потянулся за сигаретами. – Пройденный этап.
– А чего?
– Не люблю быть на побегушках. Особенно втемную. Особенно у бандитов.
Рощин помолчал, прикуривая. Пламя зажигалки на секунду выхватило из полумрака его лицо. Глаза у него были точь-в-точь как тогда…
– Особенно, если они бывшие наши, – закончил он.
Антон тоже закурил.
– Одному лучше? – ушел он с явно неприятной темы.
– Свободнее.
– Интересно?
– По-разному.
– Прибыльно?
– Не голодаю.
– Вернуться не тянет?
Рощин ткнул папиросу в пепельницу и залпом осушил полкружки:
– Как ребята? Все на месте?
Антон пожал плечами:
– Смотря о ком ты. Гарбузенко сидит. За взятку.
– Знаю.
– Емеля в главке, Дударев и Гималаев в «убойном». Остальные на месте.
– Поляк как?
– Зубрит очередной язык. Португальский. По-моему, уже пятый. Мечтает уволиться.
– И чего? Новое место не найти?
– Нет. Со старым не расстаться.
Рощин хмыкнул.
– Дед работает?
– На пенсии. Кумачев тоже.
– Неужели ушел? Пять лет собирался. А вместо деда кто?
– Вышегородский. Бывший зам девяносто седьмого.
– И как?
– Терпимо.
Дверь сзади хлопала все чаще и чаще, обдавая спину заунывным ноябрьским холодом. Монотонный гул голосов плыл в ушах, сливаясь с хрипами магнитофона, звяканьем посуды и женским смехом. Место было неудобным: отходящие от стойки постоянно толкали в правое плечо. От пива внутри все заледенело. Язык от табака свернулся в трубочку и стал как наждачка.
– Давай по водке? – предложил Антон, впомнив, что торопиться ему явно некуда.
– Сейчас возьму, – кивнул Рощин.
– Не надо. У меня есть. – Антон извлек из кармана бутылку.
– Не слабо, – покачал головой Рощин. – Тогда хоть закусить возьму.
– Лучше соку, – попросил вдогонку Антон.
Рощин принес тарелку бутербродов с колбасой, пакет «Тампико» и две рюмки.
– За встречу!
– Давай!
– Водка хорошая.
– Да, чистая.
– Майора получил?
– В январе.
– Я не дождался.
– Вернись и получи.
– Не смеши.
– А что? Тебя часто вспоминают.
– Матами…
– Не только. Особенно в следствии…
– Ну, это естественно…
– Особенно девчонки…
– Блин… Вечно все опошлишь. По пятьдесят?
– Легко…
Дверь крякала и крякала. Сиреневые слои дыма принимали замысловатые формы и моментально рвались, когда очередной страждущий устремлялся к стойке или выходил на воздух. Из динамиков сипел Лебединский. В углу безудержно хихикала какая-то девица.
– Почему ты ушел?
– Это сложно.
– Я попытаюсь.
– А почему ты ушел из РУОПа?
– Я же псих, душевнобольной. Ты разве не знаешь?
– Знаю. Я тоже… Но я попытался вылечиться.
– Получилось?
– Слушай, а «трубочника» не раскрыли?
– Кого?
– Ну мужика, который червяков ловил и на рынке рыбакам продавал. На Восстания его подрезали в хате. Помнишь?
– А-а… Не, не раскрыли, но я знаю – его Бес и Толик-Блудень завалили. Мне недавно шепнули. Но там же доказухи – ноль. Тем более это дело трехгодичной давности – оно ни в какую статистику уже не пойдет. Кто ж мне даст им заниматься. А что?
– Ничего. Просто запомнилось… А как мы с тобой и с Дударевым по пояс в болотах Синявино ползали в поисках корешей убиенного?
– Ну! А засаду ночью, на станции помнишь? Когда в билетной кассе грелись по очереди.
– Все не помещались. Кассирша святой человек.
– Жаль, немолода была.
– Заметьте: не я об этом вспомнил!
– По пятьдесят?
– По сто!
В зал вбежала собака. Рыжая с черными пятнами. Она появлялась здесь каждый день, но клички ее никто не знал, точнее, у нее было много кличек: за каждым столом ее называли по-новому. Она бегала по проходу, откликалась на все клички и получала свои кусочки. Антон называл ее Бедой. Она приходила постоянно, но когда уже никто не ждал, и всегда получала свое. Сегодня она была мокрой и всклокоченной, а желтые глаза смотрели радостно и хищно.
– Тебе же нравилось работать?
– Мне много чего нравилось. Мне надоело.
– Надоело работать?
– Надоело биться головой о непробиваемую стену.
– Иногда ее удавалось пробить.
– Слишком иногда. От головы уже ничего не осталось.
– Зато если…
– Я помню.
– Тут Наташка Шохина приходила. Помнишь такую? Вовка все-таки сорвался и снова подсел, по двести двадцать четвертой. Ну, это я по-старому.
– Жаль. Они же почти переломались. Как мы их крутили по квартире архитектора… Кайф!
– Мы! Ты ее колонул, а ему уже тогда и Бог велел. Я-то…
– Отстань! Если бы ты с репликой про ребенка не влез – я мог бы хоть наизнанку вывернуться, все без толку.
– Так почему ты ушел?
– Отстань, я сказал.
– По сто?
– По сто.
Снаружи быстро темнело. Стук дождя в оконные стекла заглушал даже голоса вокруг, которые становились все громче и громче по мере приближения ночи и опустошения посуды на столах. Где-то уже билось стекло. Антону давно перестал мешать сквозняк из дверей. Стало тепло и хорошо.
– Знаешь, кто больше всего убивался о твоем уходе?
– Ну?
– Инка Строева. Из дознания.
– Да ты чего?
– Ж-жестко! При ней о тебе ничего плохого говорить нельзя. 3-загрызет.
– Она же меня в упор не вид-д-дела. Я ее подругу по кабинету Таньку… Ну ты в курсе. Так Инна на меня волком смотрела.
– Правильно, поэтому и смотрела.
– У нее же муж в ОБО…
– Бывший муж.
– Да, круто…
– Поляк с Чергачевой живет, с идээнщицей.
– Помню, фактурная такая. Ну и?
– Нормально живут. Сам-то как?
– Как ветер. Твои-то в норме?
– Они да.
– Я нет.
– Собачитесь?
– Кошатимся! Ты когда вернешься?!
– Когда все дебилы в ментуре вымрут!
– Мечтатель. По сто?
– По пятьдесят.
– Хрен тебе! По сто!
Зал покачивался, как корабельная каюта в шторм. Дышать было почти нечем, и кто-то распахнул настежь входную дверь. Волна осеннего воздуха, хлынув вовнутрь, на мгновение остудила головы и заставила большинство сидящих замолчать и обернуться. На пороге, на фоне сверкающей в свете уличных фонарей сетки дождя стояла Беда и, повернув голову, смотрела в зал. Антон готов был поклясться, что ее желтые глаза улыбались.
– Ненавижу собак!
– Сам-то чем лучше. Тоже служишь хозяину.
– Интерес-с-сно, блин! Может, имя хозяина назовешь?
– А кто там у вас начальник ГУВД? Суббота? Как его звать?
– Иди ты! Так любую работу можно опошлить.
– Я н-не опошляю. Я называю вещи своими именами.
– А ты?
– Что я?
– Ты вообще служишь кому придется.
– Я не служу. Я работаю.
– Ты нас предал.
– Я предал?! Да нас предали до того, как мы родились! Понял?
– Не понял! Мы делаем свое дело. Это как десять заповедей. Они есть всегда.
– Но не для всех. Я просто поступил честно. Надоело разрешать издеваться над собой тем уродам, которые нами командуют. Депутаты, генералы, министры! Ты посмотри на их лоснящиеся довольные лица. А тебя часто поощряли, хвалили? Что ты получил от системы, кроме пули и психбольницы? А? Нас прессуют, нам не платят, нас сажают, нас убивают. Во имя чего? Они уже не знают, какой эксперимент над нами поставить. Помнишь, нам дали по рукам по делу квартирного агентства, где главковские на подсосе сидели. Знаешь, кто инициатор? Нет? Мой папаша! «Служи, сын, честно, чтобы не опозорить фамилию!» Так кто кого предал?! Ненавижу!!! Гниды!!!
Антон разлил по фужерам остатки водки. В голове гудело. Перед глазами прыгало. Наворачивались пьяные слезы трезвой тоски. Глубже и глубже бурило дорогу в сердце ощущение абсолютной неприкаянности. Он подумал, что никто, кроме своих, не сможет этого понять. Ольга всегда останется за чертой. Семья – это Рощин, Ледогоров, Полянский, Максаков…
– Давай за нас!
Рощин кивнул.
Водка колом встала в горле и чуть было не подалась назад. Антон с трудом перевел дух.
– Я бы вернулся. – Рощин смотрел куда-то в сторону. – Ты не представляешь как страшно, когда у тебя не трезвонит телефон, тебе некуда торопиться, ты никому не нужен. Сам за себя. И так день, два, месяц… Но я не хочу опять быть марионеткой. Кукловоды дергают за ниточки… Ненавижу…
Голос у него стал глухим, глаза заволоклись пеленой.
– Я сейчас. – Антон поднялся.
Кафе почти опустело. Картежники да компания за угловым столом. Ксении за стойкой не было. Туалет располагался в глубине подсобок. Перед выходом он тщательно сполоснул лицо холодной водой. Из раскрытой двери директорского кабинетика вываливался в темный коридор ярко-желтый квадрат света. Ксения, куря, заполняла какие-то бумажки.
– Чего, Антоша? – улыбнулась она ему.
Он пожал плечами: «Действительно. Чего приперся?»
– Ты что-то закладываешь последние дни не меньше Сашки. – Она покачала головой и убрала документы.
– Так… Не очень… – Он не знал, что сказать.
На ней была синяя блузка и черная юбка до колена. Терпкий запах духов кружил и без того туманную голову. Ему мучительно захотелось дотронуться до нее.
– Пойдем в зал.
Она подошла так близко, что коснулась своим роскошным бюстом его груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Громко крякнула вбитая в рычаг трубка таксофона.
Хотелось закричать.
Хотелось ударить кого-нибудь и бить до полного изнеможения.
Радостно покалывая малюсенькими иголочками нервные окончания, побежала от затылка к вискам знакомая боль.
Сухонькая петербургская старушка в аккуратном пальто с меховым воротником укоризненно покачала головой, украшенной седыми буклями, глядя на жалобно раскачивающуюся трубку. Антон заставил себя грустно ей улыбнуться. Дождь набирал силу. Быстро темнело.
Бредя по улице Восстания, он обнаружил, что папиросы подошли к концу. Это было совсем погано, и ноги сами повернули к «Василисе». Ксения была на месте и резко выделялась в удушливо-табачном полумраке своей ослепительной белозубой улыбкой.
– Привет. – Он облокотился на стойку, оглядывая сплошь занятые столики.
– Привет. – Она улыбнулась ему персонально. – Работаешь?
– Нет. – Он покачал головой. – Пролетом. Наших никого не было?
– Никого. Даже Сашки.
– Денег не дали.
– Знаю.
Ксения прикурила.
– Тебя покормить? Или…
– Приплюсуй мне, пожалуйста, еще пачку «Беломора».
Она кивнула и полезла под стойку.
– Совсем обалдели: вам, за такую работу, и не платить…
– Что, Антоша, ты не весел? Что головушку повесил?
Он обернулся на коренастого парня в стандартном «пилоте», устроившегося с пивной кружкой за ближайшим столиком.
– Серж? Рощин? Как тебя занесло в места боевой славы?
– Пытаюсь кого-нибудь спровоцировать, дискредитировать и скоррумпировать. Например, тебя! – Сергей бесцеремонно выхватил из-под носа пьяненького мужичка свободный стул. – Подсаживайся. Ксения, налей, пожалуйста, нам по одной светлого. Надеюсь, ты не в завязке?
– Увы.
Рощин уволился полтора года назад. Антону он всегда нравился, хотя многие недолюбливали его несколько ироничную манеру общения, резкость суждений и постоянные подколки. Его отец в чине генерал-майора являлся одним из заместителей начальника главка, и большинство воспринимало его появление в уголовном розыске района как придурь сиятельного отпрыска или краткую первую ступеньку в стремительном росте. Тем не менее он проработал на одном месте четыре года, никуда не тронувшись даже поcле объединения районов. Уволился он за один день, встав в середине какого-то из бесконечных итоговых совещаний и, со словами: «Как вы меня достали!», положил ксиву на стол президиума. Некоторые считали это очередными дешевыми понтами, но Антон видел сергеевские глаза, когда он шел по проходу актового зала к входной двери. В них была тупая, вечная боль, бережно укутанная мертвенно-блеклой пленкой тоски.
– Ты где и как? – Антон отхлебнул пива и поежился: от плохо притворенной двери за спиной тянуло сыростью.
– Нигде и никак. Сам с собой. – Рощин усмехнулся. – Частный сыщик Филипп Марлоу к вашим услугам.
– А эта контора, куда ты… – Антон поморщился. – Не помню названия.
– «Тигр-протекшн». – Рощин кивнул, поставил кружку и потянулся за сигаретами. – Пройденный этап.
– А чего?
– Не люблю быть на побегушках. Особенно втемную. Особенно у бандитов.
Рощин помолчал, прикуривая. Пламя зажигалки на секунду выхватило из полумрака его лицо. Глаза у него были точь-в-точь как тогда…
– Особенно, если они бывшие наши, – закончил он.
Антон тоже закурил.
– Одному лучше? – ушел он с явно неприятной темы.
– Свободнее.
– Интересно?
– По-разному.
– Прибыльно?
– Не голодаю.
– Вернуться не тянет?
Рощин ткнул папиросу в пепельницу и залпом осушил полкружки:
– Как ребята? Все на месте?
Антон пожал плечами:
– Смотря о ком ты. Гарбузенко сидит. За взятку.
– Знаю.
– Емеля в главке, Дударев и Гималаев в «убойном». Остальные на месте.
– Поляк как?
– Зубрит очередной язык. Португальский. По-моему, уже пятый. Мечтает уволиться.
– И чего? Новое место не найти?
– Нет. Со старым не расстаться.
Рощин хмыкнул.
– Дед работает?
– На пенсии. Кумачев тоже.
– Неужели ушел? Пять лет собирался. А вместо деда кто?
– Вышегородский. Бывший зам девяносто седьмого.
– И как?
– Терпимо.
Дверь сзади хлопала все чаще и чаще, обдавая спину заунывным ноябрьским холодом. Монотонный гул голосов плыл в ушах, сливаясь с хрипами магнитофона, звяканьем посуды и женским смехом. Место было неудобным: отходящие от стойки постоянно толкали в правое плечо. От пива внутри все заледенело. Язык от табака свернулся в трубочку и стал как наждачка.
– Давай по водке? – предложил Антон, впомнив, что торопиться ему явно некуда.
– Сейчас возьму, – кивнул Рощин.
– Не надо. У меня есть. – Антон извлек из кармана бутылку.
– Не слабо, – покачал головой Рощин. – Тогда хоть закусить возьму.
– Лучше соку, – попросил вдогонку Антон.
Рощин принес тарелку бутербродов с колбасой, пакет «Тампико» и две рюмки.
– За встречу!
– Давай!
– Водка хорошая.
– Да, чистая.
– Майора получил?
– В январе.
– Я не дождался.
– Вернись и получи.
– Не смеши.
– А что? Тебя часто вспоминают.
– Матами…
– Не только. Особенно в следствии…
– Ну, это естественно…
– Особенно девчонки…
– Блин… Вечно все опошлишь. По пятьдесят?
– Легко…
Дверь крякала и крякала. Сиреневые слои дыма принимали замысловатые формы и моментально рвались, когда очередной страждущий устремлялся к стойке или выходил на воздух. Из динамиков сипел Лебединский. В углу безудержно хихикала какая-то девица.
– Почему ты ушел?
– Это сложно.
– Я попытаюсь.
– А почему ты ушел из РУОПа?
– Я же псих, душевнобольной. Ты разве не знаешь?
– Знаю. Я тоже… Но я попытался вылечиться.
– Получилось?
– Слушай, а «трубочника» не раскрыли?
– Кого?
– Ну мужика, который червяков ловил и на рынке рыбакам продавал. На Восстания его подрезали в хате. Помнишь?
– А-а… Не, не раскрыли, но я знаю – его Бес и Толик-Блудень завалили. Мне недавно шепнули. Но там же доказухи – ноль. Тем более это дело трехгодичной давности – оно ни в какую статистику уже не пойдет. Кто ж мне даст им заниматься. А что?
– Ничего. Просто запомнилось… А как мы с тобой и с Дударевым по пояс в болотах Синявино ползали в поисках корешей убиенного?
– Ну! А засаду ночью, на станции помнишь? Когда в билетной кассе грелись по очереди.
– Все не помещались. Кассирша святой человек.
– Жаль, немолода была.
– Заметьте: не я об этом вспомнил!
– По пятьдесят?
– По сто!
В зал вбежала собака. Рыжая с черными пятнами. Она появлялась здесь каждый день, но клички ее никто не знал, точнее, у нее было много кличек: за каждым столом ее называли по-новому. Она бегала по проходу, откликалась на все клички и получала свои кусочки. Антон называл ее Бедой. Она приходила постоянно, но когда уже никто не ждал, и всегда получала свое. Сегодня она была мокрой и всклокоченной, а желтые глаза смотрели радостно и хищно.
– Тебе же нравилось работать?
– Мне много чего нравилось. Мне надоело.
– Надоело работать?
– Надоело биться головой о непробиваемую стену.
– Иногда ее удавалось пробить.
– Слишком иногда. От головы уже ничего не осталось.
– Зато если…
– Я помню.
– Тут Наташка Шохина приходила. Помнишь такую? Вовка все-таки сорвался и снова подсел, по двести двадцать четвертой. Ну, это я по-старому.
– Жаль. Они же почти переломались. Как мы их крутили по квартире архитектора… Кайф!
– Мы! Ты ее колонул, а ему уже тогда и Бог велел. Я-то…
– Отстань! Если бы ты с репликой про ребенка не влез – я мог бы хоть наизнанку вывернуться, все без толку.
– Так почему ты ушел?
– Отстань, я сказал.
– По сто?
– По сто.
Снаружи быстро темнело. Стук дождя в оконные стекла заглушал даже голоса вокруг, которые становились все громче и громче по мере приближения ночи и опустошения посуды на столах. Где-то уже билось стекло. Антону давно перестал мешать сквозняк из дверей. Стало тепло и хорошо.
– Знаешь, кто больше всего убивался о твоем уходе?
– Ну?
– Инка Строева. Из дознания.
– Да ты чего?
– Ж-жестко! При ней о тебе ничего плохого говорить нельзя. 3-загрызет.
– Она же меня в упор не вид-д-дела. Я ее подругу по кабинету Таньку… Ну ты в курсе. Так Инна на меня волком смотрела.
– Правильно, поэтому и смотрела.
– У нее же муж в ОБО…
– Бывший муж.
– Да, круто…
– Поляк с Чергачевой живет, с идээнщицей.
– Помню, фактурная такая. Ну и?
– Нормально живут. Сам-то как?
– Как ветер. Твои-то в норме?
– Они да.
– Я нет.
– Собачитесь?
– Кошатимся! Ты когда вернешься?!
– Когда все дебилы в ментуре вымрут!
– Мечтатель. По сто?
– По пятьдесят.
– Хрен тебе! По сто!
Зал покачивался, как корабельная каюта в шторм. Дышать было почти нечем, и кто-то распахнул настежь входную дверь. Волна осеннего воздуха, хлынув вовнутрь, на мгновение остудила головы и заставила большинство сидящих замолчать и обернуться. На пороге, на фоне сверкающей в свете уличных фонарей сетки дождя стояла Беда и, повернув голову, смотрела в зал. Антон готов был поклясться, что ее желтые глаза улыбались.
– Ненавижу собак!
– Сам-то чем лучше. Тоже служишь хозяину.
– Интерес-с-сно, блин! Может, имя хозяина назовешь?
– А кто там у вас начальник ГУВД? Суббота? Как его звать?
– Иди ты! Так любую работу можно опошлить.
– Я н-не опошляю. Я называю вещи своими именами.
– А ты?
– Что я?
– Ты вообще служишь кому придется.
– Я не служу. Я работаю.
– Ты нас предал.
– Я предал?! Да нас предали до того, как мы родились! Понял?
– Не понял! Мы делаем свое дело. Это как десять заповедей. Они есть всегда.
– Но не для всех. Я просто поступил честно. Надоело разрешать издеваться над собой тем уродам, которые нами командуют. Депутаты, генералы, министры! Ты посмотри на их лоснящиеся довольные лица. А тебя часто поощряли, хвалили? Что ты получил от системы, кроме пули и психбольницы? А? Нас прессуют, нам не платят, нас сажают, нас убивают. Во имя чего? Они уже не знают, какой эксперимент над нами поставить. Помнишь, нам дали по рукам по делу квартирного агентства, где главковские на подсосе сидели. Знаешь, кто инициатор? Нет? Мой папаша! «Служи, сын, честно, чтобы не опозорить фамилию!» Так кто кого предал?! Ненавижу!!! Гниды!!!
Антон разлил по фужерам остатки водки. В голове гудело. Перед глазами прыгало. Наворачивались пьяные слезы трезвой тоски. Глубже и глубже бурило дорогу в сердце ощущение абсолютной неприкаянности. Он подумал, что никто, кроме своих, не сможет этого понять. Ольга всегда останется за чертой. Семья – это Рощин, Ледогоров, Полянский, Максаков…
– Давай за нас!
Рощин кивнул.
Водка колом встала в горле и чуть было не подалась назад. Антон с трудом перевел дух.
– Я бы вернулся. – Рощин смотрел куда-то в сторону. – Ты не представляешь как страшно, когда у тебя не трезвонит телефон, тебе некуда торопиться, ты никому не нужен. Сам за себя. И так день, два, месяц… Но я не хочу опять быть марионеткой. Кукловоды дергают за ниточки… Ненавижу…
Голос у него стал глухим, глаза заволоклись пеленой.
– Я сейчас. – Антон поднялся.
Кафе почти опустело. Картежники да компания за угловым столом. Ксении за стойкой не было. Туалет располагался в глубине подсобок. Перед выходом он тщательно сполоснул лицо холодной водой. Из раскрытой двери директорского кабинетика вываливался в темный коридор ярко-желтый квадрат света. Ксения, куря, заполняла какие-то бумажки.
– Чего, Антоша? – улыбнулась она ему.
Он пожал плечами: «Действительно. Чего приперся?»
– Ты что-то закладываешь последние дни не меньше Сашки. – Она покачала головой и убрала документы.
– Так… Не очень… – Он не знал, что сказать.
На ней была синяя блузка и черная юбка до колена. Терпкий запах духов кружил и без того туманную голову. Ему мучительно захотелось дотронуться до нее.
– Пойдем в зал.
Она подошла так близко, что коснулась своим роскошным бюстом его груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38