упоминалась информация анонимного источника, поставившего под сомнение честность Воронцова; выдвигались обвинения против аппаратчиков МВД, которые на партийные деньги приобрели для себя доходные предприятия. Автор очерка утверждал: убили Воронцова из-за того, что он раскрыл махинации аппаратчиков и принялся их шантажировать.
Ясно было, как дважды два – четыре, что безымянного источника, допустившего утечку служебной информации, звали не Шевченко, а Годунов, и был он из управления по борьбе с экономическими преступлениями, и прочили его теперь в начальники следственного управления.
– Очень жаль, – сказал Юрий ломающимся от волнения голосом, – но я чего-то недопонимаю.
У меня хватило сил лишь на то, чтобы пожать плечами. Судя по всему, Шевченко придерживался нашей договоренности, а вот Сергей, черт бы его побрал, явно не держал обещаний. Да как он позволил этому сопливому наглецу украсть мой материал и опубликовать очерк? Почему тиснул этот заголовок? Да, Сергей говорил о себе, что он безжалостен и беспощаден, но и я никогда не обольщался…
Задохнувшись от гнева, отбросив газету в сторону, я схватил телефон и набрал номер редакции «Правды».
– Мне Сергея Мурашова, – буркнул я в трубку, но секретарша ответила, что его нет на месте и она не знает, когда он придет.
– Что-что? Ну так передайте, когда он придет, что звонил Николай Катков и сказал, что он порядочная сволочь.
Разозлившись вконец и уже ничего не соображая, я со стуком швырнул трубку. Юрий вопросительно глянул на меня.
– Сергея сняли с работы.
У Юрия даже усы зашевелились.
– И догадайся, кто сел на его место?
– Наверное, тот сопляк паршивый?
Я мрачно кивнул.
– И что теперь ты намерен делать?
Этого я не знал. Удар был слишком неожиданным и болезненным. После того как я отмотал срок в лагерях ГУЛАГа, так глубоко и чувствительно меня еще не обижали.
– Клянусь, я задушил бы его голыми руками.
– Да будет тебе. – Юрий замолк, дожидаясь, когда я поостыну и буду способен прислушиваться к его словам. – Как знать, может, тот, кто охотится на тебя, теперь переключится на другую личность и тебя минует беда.
В словах Юрия что-то есть. Теперь под очерком фамилия того сопляка, а не моя. И если мои убийцы захотят отомстить… Я даже улыбнулся при этой мысли.
В воскресенье, ближе к вечеру, мы пустились в обратный путь. Всю дорогу молчали. Дома Юрий сразу плюхнулся в кресло перед телевизором с фирменным стаканчиком любимого мороженого. Меня же одолевала тоска, усилившаяся после вечерних «Новостей». Передача шла на фоне огромного, во весь экран, портрета Бориса Ельцина. Я слушал ведущего:
«При выходе из зала, где проходила очередная бурная сессия парламента, президент Ельцин, окруженный толпой журналистов, не стал комментировать слухи о том, что правительства стран «Большой семерки» собираются отказаться от предоставления нам помощи на миллиард долларов. Он сказал также, что не читал в «Правде» очерк о скандале в Госкомимуществе, но подчеркнул необходимость пресечения отлива капитала за рубеж и значительного увеличения частных капиталовложений в экономику страны с целью ее стабилизации и дальнейшего роста».
При этом во весь экран зажглись красные буквы «СКАНДАЛ», а портрет Ельцина постепенно померк.
«Тем не менее начальник следственного управления Евгений Годунов провел сегодня пресс-конференцию, на которой подтвердил, что в Госкомимуществе ведется следствие. Он также воспользовался микрофоном, чтобы выразить свое недовольство действиями средств массовой информации».
Я так и впился глазами в лицо человека, появившееся на экране. На вопросы журналистов отвечал тот самый неопрятный, неприятный тип, которого я видел тогда в Главном управлении милиции вместе с Древним. Я ничего не понимал. Да, Сергей был прав. Сопляк был связан с Годуновым! Крематорий Годунов! Да я бы с превеликим удовольствием сам сжег его в синем пламени.
«Это серьезное, болезненное дело, а не материал для подкормки бредовых мыслей некоторых журналистов, – поучал Годунов хриплым, суровым голосом. Операторы показали его лицо крупным планом, среди реденьких зубов мелькнула золотая коронка. – К нему надо подходить осторожно и осмотрительно, как оно того и заслуживает».
– Милицейский инструктаж, как надо заметать следы, – с усмешкой заметил Юрий.
«К тому же еще, – заливался соловьем Годунов, рисуясь перед телевизионными камерами, – должен сообщить, что виновный в утечке конфиденциальной служебной информации будет выявлен и сурово наказан».
– Как же, накажут, – пробормотал Юрий.
– Вот подонок, сам и организовал эту утечку, – с горечью прошептал я. Многое стало мне ясно. Докладную записку составил Шевченко, Годунов снял с нее копию, переделал, как ему требовалось, и научил того дурачка из «Правды», как и что писать.
Я тупо уставился на телевизионный экран. Фигуры и лица расплывались, словно в тумане. До меня доносились отдельные несвязные слова. Мне жуть как захотелось умыть руки, не обращать внимания на всю эту дьявольскую кутерьму. Неплохо бы для начала вернуть Чуркиной ордена и медали.
Я звонил ей несколько раз, но трубку никто не брал. Должно быть, она куда-то уехала, скорей всего, на загородную дачу. Я не был дома уже почти неделю. Там, поди, холодно, тоскливо, да и поговорить не с кем, но мне вдруг остро захотелось оказаться у себя. Я, как раненый зверь, мечтал о своей норе, чтобы зализать раны и подлечиться. Юрий захотел подвезти меня, но по дороге прошла снегоочистка и завалила «жигуленка» снегом по самые ручки дверей. Битых полчаса мы откапывали машину, а откопав, не могли завести движок – зима всегда припасает свои коварные подлости напоследок, когда москвичи уже устали от снега и холода.
Кончилось все тем, что я остался у Юрия ночевать, а утром взял такси. Стекла у машины были серенькие, грязноватые, как и небо над Москвой, как улицы, по которым мы проезжали, как, собственно, весь город в эту пору года. Серенькие, в унисон моему настроению. Даже в Люблино настроение у меня не улучшилось.
Возле дома я заметил крытый грузовик. Со ступенек лестницы спускались двое мужиков, на плечах у них был свернутый в рулон ковер.
Я попросил таксиста не отъезжать от дома на тот случай, если меня начнут убивать. Но кто? Древний из «Правды» убивать меня не собирался, того израильтянина в узком пальто на свете уже нет. Старых спортсменов в кожаных куртках поблизости не видно. Нет и «Вольво» с мордоворотами в темных очках «Рей-Бан». За домом никто не следит.
Таксист повернул за угол, чтобы развернуться, а в это время двое грузчиков тащили с лестницы тяжеленный гардероб. Развернувшись, таксист остановился сзади грузовика. Я сунул ему кучку скомканных сторублевок и поспешил в дом, мимо грузчиков. В глаза мне бросилось, что вроде гардероб-то знакомый.
– Эй, ребята! Куда это вы его тащите?
– Как куда? В машину, – проворчал здоровенный малый. – А что такого?
– А то, что гардероб-то мой, а я не помню, чтобы собирался переезжать. Тут, по-видимому, какая-то ошибка.
– Да нет тут никакой ошибки, товарищ, – прорычал он. – Мне дали команду вынести отсюда все и отвезти на склад.
– А вы часом не ошиблись адресом?
Он опустил свой край гардероба, который с тяжелым стуком плюхнулся на обледенелую ступеньку, затем устало потащился к машине и рванул дверь.
– Вот смотри, – размахивал он сколотой пачкой заказ-нарядов. – Вот эта улица, дом одиннадцать, второй этаж, прямо. Фамилия Катков, верно?
– Да, Катков я и есть, – подтвердил я, совершенно сбитый с толку. Впервые за многие годы меня выселяют из квартиры. Но так ведь делать нельзя, и плачу я аккуратно.
– Мне наплевать, что у вас там написано. Тащите гардероб туда, где взяли. Тащите все назад, – потребовал я, заметив, что они успели погрузить уже большую часть моих вещей.
– Хорошо, отнесем, если заплатите за погрузку-разгрузку.
– За погрузку-разгрузку? Не буду ни за что платить. Тащите вещи назад, пли вызову милицию.
– Будем даже рады. У вас впереди девяносто дней, а если не заплатите за хранение, все вещи пойдут с молотка. Если же вырученных денег не хватит, мы вызываем милицию. Не обессудьте, таков закон.
– Послушайте, я знать не знаю, что здесь происходит, но…
– Николай! Николаша! – В вестибюле стояла старушка Парфенова и звала меня, помахивая свернутой газетой.
– Одну минутку, бабушка, – крикнул я, не желая расставаться со своими вещами.
– Николай! Николаша, дело срочное и важное!
– Не уезжайте, пока не вернусь, – бросил я грузчикам и заспешил к дому по обледенелому тротуару.
– Тут тебя искали, приезжали, – сразу сказала бабушка.
– А кто, не знаете?
– Да несколько дней назад, я и не помню. Где ты болтался? Я же не видела тебя цельную неделю.
– Ну извините, извините… Уезжал я из Москвы. А на кого они хоть похожи-то? Приезжали на шикарной машине? В кожаных куртках? В кроссовках?
Старушка лишь пожала плечами, в глазах у нее промелькнула настороженность.
– Да, вспомнила. Двое их было. А может, трое.
– Какие они? Высокие или низкие, толстые или худые? – Грузчики в этот момент пошли за другими вещами. – А случаем, не милиционеры?
Парфенова опять пожала плечами.
– Темные очки. Темные очки и бритая голова, – только и смогла припомнить она и зашаркала в свою квартиру.
Темные очки? Бритая голова? Я двинулся вслед за ней, ломая голову: уже не тот ли мордоворот в очках «Рей-Бан» приходил по мою душу? В комнате у нее ничего не было, стоял лишь колченогий столик да лежали три упакованные корзины.
– Что у нас, черт бы все побрал, происходит?
Она вытащила из-под руки свернутую в трубочку газету и тяжело опустилась на корзинку.
– Вот я и говорю: в черных очках и голова бритая.
– Да нет, я спрашиваю, почему хозяйничают здесь грузчики? – В этот момент они несли через вестибюль мой письменный стол, отчего я опять заволновался: – Да они же выносят все мои вещи!
– Ах, вы про это, – как-то буднично заметила бабушка, словно я поинтересовался погодой. – Да нас всех должны выселить не позднее нынешнего дня. Грузчиков, должно быть, нанял новый владелец…
– Как это, новый владелец? – остолбенел я от неожиданности.
– Ну, ведь особняк-то наш продали.
– Как продали?
– Да знаете вы как. Сами же мне говорили, что по закону теперь он частная собственность, – качнула она головой, качнула неодобрительно.
– Я-то знаю, но вместе с тем…
– Купил его один из тех, о ком вы все время говорите, как это называется? Свободное… чего свободное-то?
– Свободное предпринимательство?
– Во-во, он из маклеров, – презрительно шепнула она, употребив это немецкое слово вместо английского «брокер». – Такие молодые симпатичные люди, как-то они приходили сюда и сказали, что купили наш дом у государства.
– У государства?
Она лишь кивнула в подтверждение.
– Но ведь до того, как коммунисты конфисковали это здание, оно принадлежало вашим родителям, так ведь?
– Его построил еще мой дед, – тоскливо вздохнула бабушка.
– В таком случае в первую очередь только вы имеете право владеть домом. А у них такого права нет.
Она опять вздохнула, на сей раз безропотно – дескать, что поделаешь.
– Они, Николай, делают все, что захотят. Теперь уже поздно переигрывать. Должно, кого-то они подкупили, чтобы переделать документы на право владения. Как будто вы не знаете наших подонков из ЖЭКа, – запричитала она, проклиная на чем свет стоит мелких служащих домоуправления. – Почему же вы не предупредили меня раньше?
– Я вообще об этом впервые слышу, – резко ответил я, с трудом удерживаясь, чтобы не психануть.
– Ну как же, я же, помнится, говорила.
– Нет, нет и нет, бабушка. Может, и говорили кому, но не мне. Вы что-то хотели сказать, даже несколько раз, да так и не вспомнили.
– Да ты всегда так занят, Николай, поди, и забыл, а я тебе говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Ясно было, как дважды два – четыре, что безымянного источника, допустившего утечку служебной информации, звали не Шевченко, а Годунов, и был он из управления по борьбе с экономическими преступлениями, и прочили его теперь в начальники следственного управления.
– Очень жаль, – сказал Юрий ломающимся от волнения голосом, – но я чего-то недопонимаю.
У меня хватило сил лишь на то, чтобы пожать плечами. Судя по всему, Шевченко придерживался нашей договоренности, а вот Сергей, черт бы его побрал, явно не держал обещаний. Да как он позволил этому сопливому наглецу украсть мой материал и опубликовать очерк? Почему тиснул этот заголовок? Да, Сергей говорил о себе, что он безжалостен и беспощаден, но и я никогда не обольщался…
Задохнувшись от гнева, отбросив газету в сторону, я схватил телефон и набрал номер редакции «Правды».
– Мне Сергея Мурашова, – буркнул я в трубку, но секретарша ответила, что его нет на месте и она не знает, когда он придет.
– Что-что? Ну так передайте, когда он придет, что звонил Николай Катков и сказал, что он порядочная сволочь.
Разозлившись вконец и уже ничего не соображая, я со стуком швырнул трубку. Юрий вопросительно глянул на меня.
– Сергея сняли с работы.
У Юрия даже усы зашевелились.
– И догадайся, кто сел на его место?
– Наверное, тот сопляк паршивый?
Я мрачно кивнул.
– И что теперь ты намерен делать?
Этого я не знал. Удар был слишком неожиданным и болезненным. После того как я отмотал срок в лагерях ГУЛАГа, так глубоко и чувствительно меня еще не обижали.
– Клянусь, я задушил бы его голыми руками.
– Да будет тебе. – Юрий замолк, дожидаясь, когда я поостыну и буду способен прислушиваться к его словам. – Как знать, может, тот, кто охотится на тебя, теперь переключится на другую личность и тебя минует беда.
В словах Юрия что-то есть. Теперь под очерком фамилия того сопляка, а не моя. И если мои убийцы захотят отомстить… Я даже улыбнулся при этой мысли.
В воскресенье, ближе к вечеру, мы пустились в обратный путь. Всю дорогу молчали. Дома Юрий сразу плюхнулся в кресло перед телевизором с фирменным стаканчиком любимого мороженого. Меня же одолевала тоска, усилившаяся после вечерних «Новостей». Передача шла на фоне огромного, во весь экран, портрета Бориса Ельцина. Я слушал ведущего:
«При выходе из зала, где проходила очередная бурная сессия парламента, президент Ельцин, окруженный толпой журналистов, не стал комментировать слухи о том, что правительства стран «Большой семерки» собираются отказаться от предоставления нам помощи на миллиард долларов. Он сказал также, что не читал в «Правде» очерк о скандале в Госкомимуществе, но подчеркнул необходимость пресечения отлива капитала за рубеж и значительного увеличения частных капиталовложений в экономику страны с целью ее стабилизации и дальнейшего роста».
При этом во весь экран зажглись красные буквы «СКАНДАЛ», а портрет Ельцина постепенно померк.
«Тем не менее начальник следственного управления Евгений Годунов провел сегодня пресс-конференцию, на которой подтвердил, что в Госкомимуществе ведется следствие. Он также воспользовался микрофоном, чтобы выразить свое недовольство действиями средств массовой информации».
Я так и впился глазами в лицо человека, появившееся на экране. На вопросы журналистов отвечал тот самый неопрятный, неприятный тип, которого я видел тогда в Главном управлении милиции вместе с Древним. Я ничего не понимал. Да, Сергей был прав. Сопляк был связан с Годуновым! Крематорий Годунов! Да я бы с превеликим удовольствием сам сжег его в синем пламени.
«Это серьезное, болезненное дело, а не материал для подкормки бредовых мыслей некоторых журналистов, – поучал Годунов хриплым, суровым голосом. Операторы показали его лицо крупным планом, среди реденьких зубов мелькнула золотая коронка. – К нему надо подходить осторожно и осмотрительно, как оно того и заслуживает».
– Милицейский инструктаж, как надо заметать следы, – с усмешкой заметил Юрий.
«К тому же еще, – заливался соловьем Годунов, рисуясь перед телевизионными камерами, – должен сообщить, что виновный в утечке конфиденциальной служебной информации будет выявлен и сурово наказан».
– Как же, накажут, – пробормотал Юрий.
– Вот подонок, сам и организовал эту утечку, – с горечью прошептал я. Многое стало мне ясно. Докладную записку составил Шевченко, Годунов снял с нее копию, переделал, как ему требовалось, и научил того дурачка из «Правды», как и что писать.
Я тупо уставился на телевизионный экран. Фигуры и лица расплывались, словно в тумане. До меня доносились отдельные несвязные слова. Мне жуть как захотелось умыть руки, не обращать внимания на всю эту дьявольскую кутерьму. Неплохо бы для начала вернуть Чуркиной ордена и медали.
Я звонил ей несколько раз, но трубку никто не брал. Должно быть, она куда-то уехала, скорей всего, на загородную дачу. Я не был дома уже почти неделю. Там, поди, холодно, тоскливо, да и поговорить не с кем, но мне вдруг остро захотелось оказаться у себя. Я, как раненый зверь, мечтал о своей норе, чтобы зализать раны и подлечиться. Юрий захотел подвезти меня, но по дороге прошла снегоочистка и завалила «жигуленка» снегом по самые ручки дверей. Битых полчаса мы откапывали машину, а откопав, не могли завести движок – зима всегда припасает свои коварные подлости напоследок, когда москвичи уже устали от снега и холода.
Кончилось все тем, что я остался у Юрия ночевать, а утром взял такси. Стекла у машины были серенькие, грязноватые, как и небо над Москвой, как улицы, по которым мы проезжали, как, собственно, весь город в эту пору года. Серенькие, в унисон моему настроению. Даже в Люблино настроение у меня не улучшилось.
Возле дома я заметил крытый грузовик. Со ступенек лестницы спускались двое мужиков, на плечах у них был свернутый в рулон ковер.
Я попросил таксиста не отъезжать от дома на тот случай, если меня начнут убивать. Но кто? Древний из «Правды» убивать меня не собирался, того израильтянина в узком пальто на свете уже нет. Старых спортсменов в кожаных куртках поблизости не видно. Нет и «Вольво» с мордоворотами в темных очках «Рей-Бан». За домом никто не следит.
Таксист повернул за угол, чтобы развернуться, а в это время двое грузчиков тащили с лестницы тяжеленный гардероб. Развернувшись, таксист остановился сзади грузовика. Я сунул ему кучку скомканных сторублевок и поспешил в дом, мимо грузчиков. В глаза мне бросилось, что вроде гардероб-то знакомый.
– Эй, ребята! Куда это вы его тащите?
– Как куда? В машину, – проворчал здоровенный малый. – А что такого?
– А то, что гардероб-то мой, а я не помню, чтобы собирался переезжать. Тут, по-видимому, какая-то ошибка.
– Да нет тут никакой ошибки, товарищ, – прорычал он. – Мне дали команду вынести отсюда все и отвезти на склад.
– А вы часом не ошиблись адресом?
Он опустил свой край гардероба, который с тяжелым стуком плюхнулся на обледенелую ступеньку, затем устало потащился к машине и рванул дверь.
– Вот смотри, – размахивал он сколотой пачкой заказ-нарядов. – Вот эта улица, дом одиннадцать, второй этаж, прямо. Фамилия Катков, верно?
– Да, Катков я и есть, – подтвердил я, совершенно сбитый с толку. Впервые за многие годы меня выселяют из квартиры. Но так ведь делать нельзя, и плачу я аккуратно.
– Мне наплевать, что у вас там написано. Тащите гардероб туда, где взяли. Тащите все назад, – потребовал я, заметив, что они успели погрузить уже большую часть моих вещей.
– Хорошо, отнесем, если заплатите за погрузку-разгрузку.
– За погрузку-разгрузку? Не буду ни за что платить. Тащите вещи назад, пли вызову милицию.
– Будем даже рады. У вас впереди девяносто дней, а если не заплатите за хранение, все вещи пойдут с молотка. Если же вырученных денег не хватит, мы вызываем милицию. Не обессудьте, таков закон.
– Послушайте, я знать не знаю, что здесь происходит, но…
– Николай! Николаша! – В вестибюле стояла старушка Парфенова и звала меня, помахивая свернутой газетой.
– Одну минутку, бабушка, – крикнул я, не желая расставаться со своими вещами.
– Николай! Николаша, дело срочное и важное!
– Не уезжайте, пока не вернусь, – бросил я грузчикам и заспешил к дому по обледенелому тротуару.
– Тут тебя искали, приезжали, – сразу сказала бабушка.
– А кто, не знаете?
– Да несколько дней назад, я и не помню. Где ты болтался? Я же не видела тебя цельную неделю.
– Ну извините, извините… Уезжал я из Москвы. А на кого они хоть похожи-то? Приезжали на шикарной машине? В кожаных куртках? В кроссовках?
Старушка лишь пожала плечами, в глазах у нее промелькнула настороженность.
– Да, вспомнила. Двое их было. А может, трое.
– Какие они? Высокие или низкие, толстые или худые? – Грузчики в этот момент пошли за другими вещами. – А случаем, не милиционеры?
Парфенова опять пожала плечами.
– Темные очки. Темные очки и бритая голова, – только и смогла припомнить она и зашаркала в свою квартиру.
Темные очки? Бритая голова? Я двинулся вслед за ней, ломая голову: уже не тот ли мордоворот в очках «Рей-Бан» приходил по мою душу? В комнате у нее ничего не было, стоял лишь колченогий столик да лежали три упакованные корзины.
– Что у нас, черт бы все побрал, происходит?
Она вытащила из-под руки свернутую в трубочку газету и тяжело опустилась на корзинку.
– Вот я и говорю: в черных очках и голова бритая.
– Да нет, я спрашиваю, почему хозяйничают здесь грузчики? – В этот момент они несли через вестибюль мой письменный стол, отчего я опять заволновался: – Да они же выносят все мои вещи!
– Ах, вы про это, – как-то буднично заметила бабушка, словно я поинтересовался погодой. – Да нас всех должны выселить не позднее нынешнего дня. Грузчиков, должно быть, нанял новый владелец…
– Как это, новый владелец? – остолбенел я от неожиданности.
– Ну, ведь особняк-то наш продали.
– Как продали?
– Да знаете вы как. Сами же мне говорили, что по закону теперь он частная собственность, – качнула она головой, качнула неодобрительно.
– Я-то знаю, но вместе с тем…
– Купил его один из тех, о ком вы все время говорите, как это называется? Свободное… чего свободное-то?
– Свободное предпринимательство?
– Во-во, он из маклеров, – презрительно шепнула она, употребив это немецкое слово вместо английского «брокер». – Такие молодые симпатичные люди, как-то они приходили сюда и сказали, что купили наш дом у государства.
– У государства?
Она лишь кивнула в подтверждение.
– Но ведь до того, как коммунисты конфисковали это здание, оно принадлежало вашим родителям, так ведь?
– Его построил еще мой дед, – тоскливо вздохнула бабушка.
– В таком случае в первую очередь только вы имеете право владеть домом. А у них такого права нет.
Она опять вздохнула, на сей раз безропотно – дескать, что поделаешь.
– Они, Николай, делают все, что захотят. Теперь уже поздно переигрывать. Должно, кого-то они подкупили, чтобы переделать документы на право владения. Как будто вы не знаете наших подонков из ЖЭКа, – запричитала она, проклиная на чем свет стоит мелких служащих домоуправления. – Почему же вы не предупредили меня раньше?
– Я вообще об этом впервые слышу, – резко ответил я, с трудом удерживаясь, чтобы не психануть.
– Ну как же, я же, помнится, говорила.
– Нет, нет и нет, бабушка. Может, и говорили кому, но не мне. Вы что-то хотели сказать, даже несколько раз, да так и не вспомнили.
– Да ты всегда так занят, Николай, поди, и забыл, а я тебе говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63