– Ладно, договорились. ГУМ. Полдень подойдет?
Меня вовсе не удивило, что Юрия поджимает время; он торчал на службе до позднего часа. Но вот тот факт, что в министерстве и слыхом не слыхивали об убийстве их сотрудника, возбудило мое любопытство. Я попросил Юрия, чтобы его секретарь от моего имени позвонил в приемную Воронцова. Там ответили, что их шеф заболел. Я совсем растерялся. В иные времена было принято утаивать происшествия с высокопоставленными лицами. Может, тут что-то не так или же Шевченко, вопреки своему обещанию, плотно законопатил все щелки.
Записав для памяти, о чем нужно спросить, я направился к метро, а затем сквозь толпу народа к ГУМу, этому универсальному торговому монстру напротив Кремля. От мраморных плит на полу, от стеклянных куполов на крыше звуки здесь отскакивают, словно биллиардные шары. Постоянный гул просто оглушает. Мы с Юрием не раз встречались здесь, не опасаясь, что пас засекут и подслушают.
Я прождал его полчаса на одном из переходных мостиков, аркой выгнувшихся между торговыми линиями.
– Извини, дружище. Только собрался идти, а тут телефон, – объяснил он, но, озадаченный моим заговорщическим видом, понизил голос и быстро спросил:
– Что стряслось?
– Прошлой ночью из моей квартиры увели Веру.
Юрий побледнел. Ему не надо было объяснять, кто такая Вера. Его аккуратно подстриженные усики, острые скулы и глубоко посаженные глаза придавали ему вид шаловливого грызуна, но сейчас он оставался совершенно серьезным. Он уже открыл рот, чтобы ответить, как вдруг в его твердом взгляде промелькнул страх – он что-то увидел у меня за спиной.
Оглянувшись, я заметил Мужчину плотного телосложения. Направлялся он прямо к нам. Узкое длинное пальто. Каменное лицо. Все внешние признаки агента КГБ. Поодиночке они никогда не ходят, предпочитают выслеживать жертвы втроем. Я забегал глазами, отыскивая других. Юрий еле удерживался, чтобы не дать деру, но бежать было поздно – они застукали нас на переходном мостике. Я же прикидывал, как бы поудобнее спрыгнуть вниз. В этот момент человек из КГБ быстро прошел мимо, мельком бросив на нас безразличный взгляд, и буквально расцвел при виде женщины, которая кинулась в его объятия, глупо хихикая, будто школьница.
Юрий с облегчением вздохнул. В этот момент я бы сумел опустошить водочную бутылку прямо из горлышка, на одном дыхании. Конечно, мы слышали о роспуске КГБ, даже своими глазами видели признаки его кончины. Но нас запугивали десятилетиями. На то, чтобы преодолеть страх перед органами, потребуются тоже десятилетия. Некоторое время мы приходили в себя, а затем молча побрели на другой конец мостика.
Наконец Юрий успокоился, вытащил сигарету и вкратце сообщил, что ему стало известно о Воронцове: ему шестьдесят, родился в Жуковке, элитарном поселке под Москвой, изучал экономику в Плехановском институте, затем перешел учиться в престижный институт международных отношений; номенклатурный работник, принадлежит к привилегированной партийной иерархии, работал в советских посольствах в Лондоне, Берлине, Токио и Вашингтоне; в настоящее время контролирует деятельность комитета по управлению государственным имуществом.
– Контролирует? А я-то думал, что Госкомимущество – самостоятельное учреждение.
– Было таким, пока не одолела его коррупция и Министерству внутренних дел не поручили курировать комитет.
– Стало быть, Воронцов как бы контролер?
Юрий кивнул, уточнив:
– Один из таких надсмотрщиков.
– Он чист или замаран?
– Понятия не имею. А что?
Юрий был явно ошеломлен, когда я вкратце рассказал ему об убийстве.
– А ты отдаешь себе отчет в том, что теперь у тебя в руках? – спросил он.
Я кивнул, а он между тем продолжал:
– Это дело угрожает становлению и развитию рыночной экономики. Если начнут уклоняться от выполнения обязательств, то частные капиталовложения в нашу экономику станут быстро сокращаться. Но эта… эта… наша внутренняя коррупция – это тебе не переметнувшийся конгресс США, это не перебежчики, предавшие Ельцина и захватившие в свои руки Белый дом. То, что они свергнут нынешнее правительство, объявят в стране чрезвычайное положение и распустят парламент, – это лишь вопрос времени. Но Ельцин пока еще может поломать все их затеи. Если он этого не сделает, тогда можно сказать «гуд бай» всем нашим начинаниям и распрощаться с получением твердой валюты в том числе. Не будет ни долларов, ни франков, ни фунтов, ни марок. Ничего не будет. – Он остановился на секунду-другую, сам поразившись обрисованной перспективе, а затем, озабочено глядя мне в глаза, сказал: – На твоем месте я бы ко всем этим фактам подходил с особой осторожностью.
Я снова согласно кивнул, но давать обещание воздержался. Дойдя до конца мостика, мы побрели вдоль торговой линии на втором этаже.
– Откуда у тебя такие факты? – спросил он – Из «Новостей»?
Он имел в виду «Московские новости», самую осведомленную газету, сотрудничающую с движением «Гласность», она раньше всех воспользовалась свободой печати, активно поддерживала политические реформы, ее переводили во многих странах, в том числе в Англии, Франции, США, а в Израиле распространяли на русском языке. Так она начинала, но все это ушло в прошлое, после того как газета перешла в боязливые руки других редакторов.
– А ты все еще ее выписываешь? – не ответив, спросил я, хотя знал заранее, что он скажет.
– Нет. Я переключился на «Независимую газету», – ухмыльнулся Юрий, назвав беспартийную аналитическую газету, которая хотела быть похожей на «Нью-Йорк таймс», а стала сильно смахивать на «Нью-Йорк пост».
– О-о, как же так?
– Видишь ли, для меня «Новости» стали степенной респектабельной газетой. Они утратили свою независимость.
– А почему же ты решил, что я черпаю информацию у них?
– Мне кажется, эта газета больше отвечает твоему стилю.
– Степенная газета? Утратившая независимость?
– Тебе лучше знать, Николай. «Новости» отличаются зрелостью мыслей и содержательностью. Ну, а «Независимая» – она тенденциозна и злободневна. Хотя обе газеты по-своему интересны.
– Да, все тащат свои статьи именно в эти газеты. Образовался как бы рынок спроса.
– А где его нет? У «Коммерсанта»? «Аргументов и фактов»? У «Огонька»? – перечислял Юрий популярные либеральные издания.
– У «Правды» нет.
– У «Правды»? – переспросил Юрий, иронически хмыкнув. – Я-то считал, что «Правда» сошла с дистанции.
– Временно. Теперь она возвращается на беговую дорожку как сугубо политическая газета. Разоблачение скандальных происшествий придало бы ей характер поборника попранных прав. Да такой поворот уже сам по себе новость.
– И все же «Правда» – это истрепанная коммунистическая газетенка. Ее номерам место в унитазе.
– А это как раз и создает рынок предложений.
– Вовсе нет. Поэтому-то они и платят гроши.
– Ну, моя информация стоит дорого.
– Да, на тех страницах ее никто всерьез не воспринимает. Тебе лучше знать об этом. Недаром ведь шутили, что «Правда» означает истинную правду.
– Насмешки можно пресечь, лишь опубликовав в конце концов истинную правду. Другого варианта нет. Я намерен предложить им такой шанс.
– Если только ты прав. Если можно доказать существование этой недоказанной пока коррупции. Если ты сумеешь…
– Хватит. У меня насчет этого верные предчувствия, Юра. Очень верные. От этого перевернется вся моя жизнь.
– Или на этом и оборвется.
– А разве есть что-то новое? Мы годами имели дела с головорезами. С громилами Сталина, Хрущева, Брежнева. Они сошли со сцены, а мы все еще здесь.
– Верно говоришь, – задумчиво произнес Юрий. Эскалатор подвез нас к толпе покупателей, суетливо метавшихся из одной очереди в другую. – Но теперь распознать их намного труднее.
4
– Она так и не возвращалась, – проскрипела бабушка Парфенова, подметая холодный тротуар метлой из березовых прутьев.
– Спасибо, что предупредили. Сколько времени прошло, а я ничего о ней не узнал.
Она угрюмо кивнула, сметая сор со ступенек лестницы.
– Больше никто не приходил сюда? – на всякий случай спросил я.
– Вы имеете в виду тех людей, так ведь?
Я кивнул. Она прекратила орудовать метлой и буркнула, что никого не было. Затем глаза у нее затуманились.
– Вы еще не успели спросить, а я все еще не могу припомнить.
– Что? Что именно?
Она досадливо затрясла головой и ткнула метлой, показывая, чтобы я шел домой.
На этот раз не было запахов духов, кофе, не было никаких неожиданностей. Меня встретила холодная, пустая квартира. Несколько часов я обрабатывал полученную от Юрия информацию, сочиняя небольшой репортаж и пытаясь складно и завлекательно выстроить услышанное. Напечатав, я в нетерпении вытащил из каретки последнюю страничку, но не потому, что закончил работу. Нет, это не конец, а только начало ее. Копирку и копии репортажа я сложил отдельно, а оригинал, закрепив скрепкой, положил в плоский кожаный кейс.
Это был подарок моей жены. Я получил его лет двадцать тому назад, продав свой первый материал Французскому информационному агентству. Кейс хоть и потускнел и был весь в царапинах, но с тех пор я не расставался с ним никогда. А вот семья наша распалась: жена ушла от меня, когда мое диссидентство стало угрожать ее медицинской карьере.
Заперев потускневшие застежки кейса, я снова вышел на улицу. Мне не давали покоя исчезновение Веры и опасения Юрия по поводу головорезов.
Был еще день, но из-за смога и ранних сумерек Люблино уже погружалось во мрак. За спиной у меня загорелись фары автомашины, отбрасывая блики на бетонные фасады домов. Сердце начало отбивать частые удары, но машина проехала мимо. Нет, это не черный милицейский «воронок». И не кагэбэшная троица в «Жигулях», просто такси, рыскающее в поисках пассажиров. Нынче нет их и среди молодежи, толпящейся у газетного киоска напротив станции метро. Таких киосков становится все меньше – газеты теперь распространяются главным образом по подписке. Но этот киоск существует за счет повышенных цен на газеты и журналы, их разбирают постоянные клиенты, которые рано уходят на работу, не дождавшись почтальона и своей периодики.
По пути к редакции «Правды» в вагоне метро я внимательно просмотрел свежие газеты. Ни одна не сообщала об убийстве Воронцова. Шевченко держал слово. Эскалатор на станции метро «Белорусская» поднимал пассажиров на площадь, покрытую ледяной изморозью. Короткий переход под мостом, начало Ленинградского шоссе, еще чуть больше километра – и вот я у мрачного здания на улице Правды, где находятся редакции газет и журналов.
Лифтом пользоваться я не стал, предпочел лестницу. Все стены в приемной редакции были увешаны фотографиями, готовыми в любую минуту сорваться с крючков. Мебель, освещение, чугунные радиаторы отопления, треск механических пишущих машинок – все напоминало 50-е годы, все было старым. Кроме сотрудников и сотрудниц. Молодые, симпатичные, они внимательно вчитывались в тексты, усердно стучали по клавишам.
Я проскользнул в дальний конец большой комнаты, к стеклянной перегородке с табличкой «Редактор». Там сидел средних лет человек с зачесанными назад волнистыми волосами. Очки в круглой оправе, восседавшие на крупном носу, придавали ему вид взъерошенной совы. Кажется, удачное сравнение.
Я давно знал Сергея Мурашова, уважаемого журналиста. Как и многие партийные идеологические работники, он жил под страхом быть сосланным в лагеря ГУЛАГа, поэтому ни в какие дискуссии не ввязывался, писал по мелочам. После коренных перемен в политическом климате он расправил крылья. Изредка он обменивался с Юрием запрещенной литературой, а я тесно сотрудничал с ним на протяжении многих лет. И теперь Сергей Мурашов – главный редактор газеты.
Когда я появился в дверях, Сергей, углубившись в какую-то статью, даже не заметил меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63