Я ждал, что ты заговоришь об этом.
— Я купил книжку Гибсона и вчера вечером почитал.
Я тоже, Виктор, старина!
— Ну и?..
— Ну, и есть связь между фразами Вокса и этого писателя.
—Можно даже сказать, что фразы Вокса звучат так, словно их взяли из научно-фантастического романа.
— Совершенно верно. И знаешь, что мы сделаем, пока Левин развлекается на телевидении?
— Позвоним Уильяму Гибсону?
Арно Дюкен, критик, специализирующийся на научно-фантастической литературе и друг Геджа, попросил Брюса еще раз прочесть ему текст.
— «Вспомни о „Дип Блю“./ Все взаимосвязано./ Мы можем создавать своих богов./ Мы можем стать богами./ Мы строим то, что будет управлять нами./ Это затишье перед бурей./ Ум должен лишь обрести совесть./ Мы проживаем последние часы человечества./ Животное — это машина./ Звезды— это машины. Вселенная это машина».
— Тут из контекста выбивается только «Дип Блю».
— А что это?
— Название компьютера, разработанного в «Ай-Би-Эм». Он сам по себе стал революцией.
— Почему?
— В 1997 году «Дип Блю» обыграл в шахматы Гарри Каспарова. Обычно Каспаров использовал стратегию, представлявшую смесь психологического давления и наступательной игры. Этот метод оказался совершенно неэффективным против машины, которую Каспаров, в конце концов, сам назвал монстром. Он неоднократно улавливал признаки разума в игре своего силиконового противника.
Брюс вспомнил результаты анализа одного психиатра, выложенные в Интернете: «Становясь монстром для других, для самого себя он остается невинным». Компьютер как метафора серийного убийцы. Он эффективен, потому что всеведущ в своей области, и он невинен, потому что не является человеком.
— Рассуждая в категориях научной фантастики, мы забегаем вперед, Алекс.
— Ты говоришь об этапе до научной фантастики?
— Именно. Я говорю о научных спекуляциях.
— И думаешь о последней передаче Кастро, о роботах.
— Совершенно верно.
— Виктор, ты должен позвонить Майте Жуаньи и попросить у нее координаты последней гостьи «Запретных ночей». Валери Кассен, специалистка по кибернетике.
— Почему я?
— Потому что на твои вопросы Жуаньи отвечает гораздо быстрее, чем на мои. Тут вопрос стиля.
Это точно, я куда более стильный, чем ты, старик.
В Токио он купил себе комбинезон из латекса. Четыре дырки: глаза, рот, член. В нем он становился похож на упрощенного Фантомаса. Или на гигантского Микки-Мауса, потерявшего свои уши. Левин скорчила понимающую гримасу. Он лежал на кровати, скрестив ноги, его улыбка выделялась розовой запятой на фоне блестящей черноты мрака. Со стюардом Бертраном ситуация вечно доходила до грани смешного. Но никогда не заходила за нее. По крайней мере, до сих пор. Если когда-нибудь они перейдут эту грань, придется подумать о том, чтобы его выставить. Пока что он имел право останавливаться у нее между двумя рейсами, курить ее сигареты или просить, чтобы она секла его, через латекс или прямо по коже, в зависимости от настроения. Во всяком случае, он не дойдет до того, что захочет быть подвешенным к потолку, как Армандо Мендоза. Еще не хватало!.
— Мартина, в самолете я видел тебя в теленовостях. Супер!
Она улыбнулась ему. Сняла куртку, ремень с кобурой, где лежал «руджер СП», расстегнула блузку. Раздевшись до пояса, решила остаться в брюках.
— Я не сказал другим членам экипажа, что знаю тебя. Никто не знает, что мы вместе?
— «Мы вместе», Бертран?
— Когда ты этого хочешь. Мне тебя не хватало.
Бертран Делькур был ее первым любовником-мазохистом. До сих пор она знала десяток вполне нормальных типов, иногда даже слишком нормальных. Стюард «Эр Франс» был красивым парнем — латиноамериканский тип, по-спортивному худой, двадцать восемь лет, — и ему нравилась сама идея спать с сотрудницей полиции. Он был не болтлив — что целиком свидетельствовало в его пользу, — всегда в хорошем настроении, и ему нравилось, чтобы его иногда унижали. Расслабившись после бурных забав, он превращался в обычного парня с горячим телом, запах которого был ей очень приятен, даже утром, даже когда он потел. Инстинкт подсказывал, что сейчас ей нужен именно такой запах. А обстоятельства, при которых они встретились, побуждали ее пройти вместе с ним часть пути. До какого-то перекрестка, который пока что не виден.
Сейчас ей предстояло заняться этим переодетым телом. Левин раздумывала недолго. Она не собиралась превращать каждое свидание в изысканную игру. Иначе ему это слишком понравится, и покончить с этим будет трудно. Ей тоже. Она не выносила даже мысли о зависимости. Иногда она по месяцу запрещала себе выпивать с коллегами, чтобы сохранять дистанцию, чтобы не пускаться в разговоры, к которым так располагает кружечка пива. Отношения с Делькуром развивались с крейсерской скоростью. Нужно остановиться.
Она приказала ему лечь на живот. Он молча повиновался. Со спины комбинезон придавал ему сходство с удавом. Черный удав на коричневом покрывале. Она открыла шкаф и достала хлыст. Его подарок на день рождения. От «Эрмес». Стюарду нравилось все красивое. Рукоятью из красивой туго сплетенной кожи она погладила его по шее, провела вдоль позвоночника. Между ног. Вдоль ног. По ступням. Потом Левин подняла хлыст и добрых десять минут охаживала им Делькура. Большую часть времени он лежал, уткнувшись лицом в подушку, иногда поднимал голову, чтобы издать несколько сдержанных стонов. Он знал, что поднимать слишком большой шум — не в его интересах.
Она сняла брюки, сложила их, повесила на кресло, убрала на место хлыст. Упершись руками в бедра, она несколько секунд смотрела на него, потом сказала, что предпочла бы увидеть его без этой резиновой дребедени. Он не сильно протестовал. В доме действовала централизованная система регуляции отопления, и по прихоти владелицы, постоянно зябнущей старушонки, в квартирах стояла постоянная духота. Неудивительно, что в костюме Микки-мутанта было жарковато.
Она не видела его целую неделю. Они страстно занялись любовью. В конце она заметила, что его глаза увлажнились. Он повернулся на бок. Она оперлась на локоть, приподнялась, увидела слезу, катившуюся по его щеке, и слизнула ее прежде, чем она добежала до переносицы. Она подумала, что никогда не плакала, занимаясь любовью. И что последний раз плакала очень давно. Вообще-то Мартина Левин прекрасно помнила этот последний раз. Тогда она молила о пощаде истязавшего ее жирного борова.
Она проснулась около трех часов с тяжелой головой, попыталась вернуться к реальности. Она никогда не помнила своих снов, но по своему психологическому состоянию в момент пробуждения понимала, какими они были — нейтральными, приятными или кошмарными. Сейчас она точно знала — ей снился кошмар. Тягучий, вязкий, если не липкий, теперь уже зарывшийся глубоко в извилины ее мозга.
Рядом с ней неподвижной тенью виднелось тело стюарда, она слышала его ровное дыхание. Она встала, пошла на кухню, выпила стакан воды, открыла окно в надежде услышать шум проходящего поезда. Три квартала жилых домов отделяли улицу Клапейрон от железнодорожных путей, ведущих к вокзалу Сен-Лазар. Только в те часы, когда уличное движение совсем затухало, из квартиры Мартины Левин можно было расслышать звуки жизни железной дороги, и ей нравилось, когда короткое металлическое лязганье рассекало парижскую ночь. Оно пробуждало давно забытые чувства, спрятавшиеся так же глубоко, как ее сны. Самым близким был образ буйка посреди бесконечной серой водной глади, за который она могла схватиться в случае необходимости. Похоже на какое-то пугало для души. Она снова легла и подумала об Алексе Брюсе.
Спокойная. Трезвая. Вы производите именно такое впечатление. Не было ли иронии в его словах? Определенно была. Может быть, эта ирония должна была скрыть его осведомленность о ее прошлом? Узнать о нем было несложно. Достаточно расспросить коллег. Они знали обо всем, что с ней случилось.
Александр Брюс, офицер уголовного розыска. Полицейский, отобранный среди тысяч других за свои способности. Соответствие минимальным требованиям говорит о многом. Пять лет службы и тесного соседства со смертью. Способность переносить стрессы, тяжелые удары, разочарования от расследования, которое снова и снова выводит на пути, не имеющие выхода. Упорство, ставшее второй натурой. Ничего общего с ковбойской антигангстерской удалью. Думающий, настойчивый, спокойный. Она хотела быть такой же. Она хотела вкалывать вместе с Брюсом и другими. После тринадцати лет работы в комиссариате 8-го округа она чувствовала себя готовой к этому.
Вообще-то в комиссариате ты видишь больше трупов, чем в угрозыске. Постоянные расследования случаев смерти, передозировок, происшествий. Или ты пребываешь в постоянном напряжении, или тупеешь. Потому что приходится иметь дело со всеми слоями общества. Ей нужно отличиться в деле Вокса. Нужно сделать все возможное и при этом сохранить достоинство. «Лучше всего быть трезвой и спокойной». «Вы производите именно такое впечатление».
Это не только впечатление, майор. Посмотрите на меня, шеф. Посмотри на меня, Алекс.
Его люди с ним на «ты». У них слаженная команда. Одно тело, один мозг, одно и то же спокойное упорство. И я хочу стать одной из них.
В данный момент полицейское начальство принимало все меры для решения «женского вопроса». Но чтобы пересчитать женщин, работающих в уголовном розыске, всегда хватало пальцев одной руки. Сейчас подходящее время, чтобы получить должность. Но может быть, где-то найдется психолог, который выявит в ней изъян. Ему придется потрудиться. Она все спрятала. Черный колодец под контролем. Даже если придется заглянуть в бездну, это ее не испугает. После жирного борова что-то в ней пропало. Может быть, роговой панцирь оказался слишком хрупким.
Она не умерла. У нее выросла новая кожа. Вначале — чересчур нежная. Потом время сделало свое дело и задубило ее. Стать сильной можно, только открыто признав свои промахи. И продолжая работать. И если какой-то специалист по психическим расстройствам начнет рыскать вокруг ее черного колодца, она сумеет дать ему отпор. Как сумела дать отпор Саньяку. Спокойствие и трезвость.
Как обычно, она проснулась раньше, чем он. Ему очень нравилось притворяться спящим и наблюдать, как она ходит взад и вперед из спальни в ванную комнату. Как делает упражнения для пресса на тренажере или на ковре. Как работает с гантелями. Ему нравились ее мускулистые руки, ее стройные бедра. Было видно, что она всерьез относится к спорту. Это отличало ее от других женщин. Бег трусцой, кун-фу, стрельба в тире, а теперь еще и телевидение. Хорошо. Очень, очень хорошо. Была когда-то такая песенка, подумал Бертран Делькур:
«Ее глаза — пистолет, убить может взгляд. Первый выстрел за ней, я ранен, сражен наповал…»
Как странно, эта глупая песенка словно написана про Мартину Левин.
10
Брюс протянул руку над девушкой, чтобы снять трубку.
— Слушай, где вы взяли эту деваху?
— Фред, который час?
— Какая разница, старик, если ты еще в постели? Так кто эта Мартина Левин? По-моему, она просто классная. Такая спокойная, что ничего, кроме голоса, и не замечаешь. Я уверен, что Дельмон что-то замыслил.
— Подожди минутку.
Девушка открыла глаза. Ласково улыбнулась и сунула голову ему под мышку. Ночью она его всего обнюхала, сказав, что ей нравится его кожа. Милая малышка. Брюс потянул телефонный провод, перелез через девушку, погладившую его при этом по бедру, и вышел в коридор, чтобы закрыть дверь.
— Алло! Так я говорю, что ничего, кроме ее голоса, и не замечаешь. Что у вас за план?
— Перерезать пуповину.
— У тебя отняли любимую игрушку. Тебя находят недостаточно телегеничным. Это должно было случиться, Алекс. В один прекрасный день со всеми нами случается что-то в этом роде.
— У тебя это случилось с Изабель Кастро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Я купил книжку Гибсона и вчера вечером почитал.
Я тоже, Виктор, старина!
— Ну и?..
— Ну, и есть связь между фразами Вокса и этого писателя.
—Можно даже сказать, что фразы Вокса звучат так, словно их взяли из научно-фантастического романа.
— Совершенно верно. И знаешь, что мы сделаем, пока Левин развлекается на телевидении?
— Позвоним Уильяму Гибсону?
Арно Дюкен, критик, специализирующийся на научно-фантастической литературе и друг Геджа, попросил Брюса еще раз прочесть ему текст.
— «Вспомни о „Дип Блю“./ Все взаимосвязано./ Мы можем создавать своих богов./ Мы можем стать богами./ Мы строим то, что будет управлять нами./ Это затишье перед бурей./ Ум должен лишь обрести совесть./ Мы проживаем последние часы человечества./ Животное — это машина./ Звезды— это машины. Вселенная это машина».
— Тут из контекста выбивается только «Дип Блю».
— А что это?
— Название компьютера, разработанного в «Ай-Би-Эм». Он сам по себе стал революцией.
— Почему?
— В 1997 году «Дип Блю» обыграл в шахматы Гарри Каспарова. Обычно Каспаров использовал стратегию, представлявшую смесь психологического давления и наступательной игры. Этот метод оказался совершенно неэффективным против машины, которую Каспаров, в конце концов, сам назвал монстром. Он неоднократно улавливал признаки разума в игре своего силиконового противника.
Брюс вспомнил результаты анализа одного психиатра, выложенные в Интернете: «Становясь монстром для других, для самого себя он остается невинным». Компьютер как метафора серийного убийцы. Он эффективен, потому что всеведущ в своей области, и он невинен, потому что не является человеком.
— Рассуждая в категориях научной фантастики, мы забегаем вперед, Алекс.
— Ты говоришь об этапе до научной фантастики?
— Именно. Я говорю о научных спекуляциях.
— И думаешь о последней передаче Кастро, о роботах.
— Совершенно верно.
— Виктор, ты должен позвонить Майте Жуаньи и попросить у нее координаты последней гостьи «Запретных ночей». Валери Кассен, специалистка по кибернетике.
— Почему я?
— Потому что на твои вопросы Жуаньи отвечает гораздо быстрее, чем на мои. Тут вопрос стиля.
Это точно, я куда более стильный, чем ты, старик.
В Токио он купил себе комбинезон из латекса. Четыре дырки: глаза, рот, член. В нем он становился похож на упрощенного Фантомаса. Или на гигантского Микки-Мауса, потерявшего свои уши. Левин скорчила понимающую гримасу. Он лежал на кровати, скрестив ноги, его улыбка выделялась розовой запятой на фоне блестящей черноты мрака. Со стюардом Бертраном ситуация вечно доходила до грани смешного. Но никогда не заходила за нее. По крайней мере, до сих пор. Если когда-нибудь они перейдут эту грань, придется подумать о том, чтобы его выставить. Пока что он имел право останавливаться у нее между двумя рейсами, курить ее сигареты или просить, чтобы она секла его, через латекс или прямо по коже, в зависимости от настроения. Во всяком случае, он не дойдет до того, что захочет быть подвешенным к потолку, как Армандо Мендоза. Еще не хватало!.
— Мартина, в самолете я видел тебя в теленовостях. Супер!
Она улыбнулась ему. Сняла куртку, ремень с кобурой, где лежал «руджер СП», расстегнула блузку. Раздевшись до пояса, решила остаться в брюках.
— Я не сказал другим членам экипажа, что знаю тебя. Никто не знает, что мы вместе?
— «Мы вместе», Бертран?
— Когда ты этого хочешь. Мне тебя не хватало.
Бертран Делькур был ее первым любовником-мазохистом. До сих пор она знала десяток вполне нормальных типов, иногда даже слишком нормальных. Стюард «Эр Франс» был красивым парнем — латиноамериканский тип, по-спортивному худой, двадцать восемь лет, — и ему нравилась сама идея спать с сотрудницей полиции. Он был не болтлив — что целиком свидетельствовало в его пользу, — всегда в хорошем настроении, и ему нравилось, чтобы его иногда унижали. Расслабившись после бурных забав, он превращался в обычного парня с горячим телом, запах которого был ей очень приятен, даже утром, даже когда он потел. Инстинкт подсказывал, что сейчас ей нужен именно такой запах. А обстоятельства, при которых они встретились, побуждали ее пройти вместе с ним часть пути. До какого-то перекрестка, который пока что не виден.
Сейчас ей предстояло заняться этим переодетым телом. Левин раздумывала недолго. Она не собиралась превращать каждое свидание в изысканную игру. Иначе ему это слишком понравится, и покончить с этим будет трудно. Ей тоже. Она не выносила даже мысли о зависимости. Иногда она по месяцу запрещала себе выпивать с коллегами, чтобы сохранять дистанцию, чтобы не пускаться в разговоры, к которым так располагает кружечка пива. Отношения с Делькуром развивались с крейсерской скоростью. Нужно остановиться.
Она приказала ему лечь на живот. Он молча повиновался. Со спины комбинезон придавал ему сходство с удавом. Черный удав на коричневом покрывале. Она открыла шкаф и достала хлыст. Его подарок на день рождения. От «Эрмес». Стюарду нравилось все красивое. Рукоятью из красивой туго сплетенной кожи она погладила его по шее, провела вдоль позвоночника. Между ног. Вдоль ног. По ступням. Потом Левин подняла хлыст и добрых десять минут охаживала им Делькура. Большую часть времени он лежал, уткнувшись лицом в подушку, иногда поднимал голову, чтобы издать несколько сдержанных стонов. Он знал, что поднимать слишком большой шум — не в его интересах.
Она сняла брюки, сложила их, повесила на кресло, убрала на место хлыст. Упершись руками в бедра, она несколько секунд смотрела на него, потом сказала, что предпочла бы увидеть его без этой резиновой дребедени. Он не сильно протестовал. В доме действовала централизованная система регуляции отопления, и по прихоти владелицы, постоянно зябнущей старушонки, в квартирах стояла постоянная духота. Неудивительно, что в костюме Микки-мутанта было жарковато.
Она не видела его целую неделю. Они страстно занялись любовью. В конце она заметила, что его глаза увлажнились. Он повернулся на бок. Она оперлась на локоть, приподнялась, увидела слезу, катившуюся по его щеке, и слизнула ее прежде, чем она добежала до переносицы. Она подумала, что никогда не плакала, занимаясь любовью. И что последний раз плакала очень давно. Вообще-то Мартина Левин прекрасно помнила этот последний раз. Тогда она молила о пощаде истязавшего ее жирного борова.
Она проснулась около трех часов с тяжелой головой, попыталась вернуться к реальности. Она никогда не помнила своих снов, но по своему психологическому состоянию в момент пробуждения понимала, какими они были — нейтральными, приятными или кошмарными. Сейчас она точно знала — ей снился кошмар. Тягучий, вязкий, если не липкий, теперь уже зарывшийся глубоко в извилины ее мозга.
Рядом с ней неподвижной тенью виднелось тело стюарда, она слышала его ровное дыхание. Она встала, пошла на кухню, выпила стакан воды, открыла окно в надежде услышать шум проходящего поезда. Три квартала жилых домов отделяли улицу Клапейрон от железнодорожных путей, ведущих к вокзалу Сен-Лазар. Только в те часы, когда уличное движение совсем затухало, из квартиры Мартины Левин можно было расслышать звуки жизни железной дороги, и ей нравилось, когда короткое металлическое лязганье рассекало парижскую ночь. Оно пробуждало давно забытые чувства, спрятавшиеся так же глубоко, как ее сны. Самым близким был образ буйка посреди бесконечной серой водной глади, за который она могла схватиться в случае необходимости. Похоже на какое-то пугало для души. Она снова легла и подумала об Алексе Брюсе.
Спокойная. Трезвая. Вы производите именно такое впечатление. Не было ли иронии в его словах? Определенно была. Может быть, эта ирония должна была скрыть его осведомленность о ее прошлом? Узнать о нем было несложно. Достаточно расспросить коллег. Они знали обо всем, что с ней случилось.
Александр Брюс, офицер уголовного розыска. Полицейский, отобранный среди тысяч других за свои способности. Соответствие минимальным требованиям говорит о многом. Пять лет службы и тесного соседства со смертью. Способность переносить стрессы, тяжелые удары, разочарования от расследования, которое снова и снова выводит на пути, не имеющие выхода. Упорство, ставшее второй натурой. Ничего общего с ковбойской антигангстерской удалью. Думающий, настойчивый, спокойный. Она хотела быть такой же. Она хотела вкалывать вместе с Брюсом и другими. После тринадцати лет работы в комиссариате 8-го округа она чувствовала себя готовой к этому.
Вообще-то в комиссариате ты видишь больше трупов, чем в угрозыске. Постоянные расследования случаев смерти, передозировок, происшествий. Или ты пребываешь в постоянном напряжении, или тупеешь. Потому что приходится иметь дело со всеми слоями общества. Ей нужно отличиться в деле Вокса. Нужно сделать все возможное и при этом сохранить достоинство. «Лучше всего быть трезвой и спокойной». «Вы производите именно такое впечатление».
Это не только впечатление, майор. Посмотрите на меня, шеф. Посмотри на меня, Алекс.
Его люди с ним на «ты». У них слаженная команда. Одно тело, один мозг, одно и то же спокойное упорство. И я хочу стать одной из них.
В данный момент полицейское начальство принимало все меры для решения «женского вопроса». Но чтобы пересчитать женщин, работающих в уголовном розыске, всегда хватало пальцев одной руки. Сейчас подходящее время, чтобы получить должность. Но может быть, где-то найдется психолог, который выявит в ней изъян. Ему придется потрудиться. Она все спрятала. Черный колодец под контролем. Даже если придется заглянуть в бездну, это ее не испугает. После жирного борова что-то в ней пропало. Может быть, роговой панцирь оказался слишком хрупким.
Она не умерла. У нее выросла новая кожа. Вначале — чересчур нежная. Потом время сделало свое дело и задубило ее. Стать сильной можно, только открыто признав свои промахи. И продолжая работать. И если какой-то специалист по психическим расстройствам начнет рыскать вокруг ее черного колодца, она сумеет дать ему отпор. Как сумела дать отпор Саньяку. Спокойствие и трезвость.
Как обычно, она проснулась раньше, чем он. Ему очень нравилось притворяться спящим и наблюдать, как она ходит взад и вперед из спальни в ванную комнату. Как делает упражнения для пресса на тренажере или на ковре. Как работает с гантелями. Ему нравились ее мускулистые руки, ее стройные бедра. Было видно, что она всерьез относится к спорту. Это отличало ее от других женщин. Бег трусцой, кун-фу, стрельба в тире, а теперь еще и телевидение. Хорошо. Очень, очень хорошо. Была когда-то такая песенка, подумал Бертран Делькур:
«Ее глаза — пистолет, убить может взгляд. Первый выстрел за ней, я ранен, сражен наповал…»
Как странно, эта глупая песенка словно написана про Мартину Левин.
10
Брюс протянул руку над девушкой, чтобы снять трубку.
— Слушай, где вы взяли эту деваху?
— Фред, который час?
— Какая разница, старик, если ты еще в постели? Так кто эта Мартина Левин? По-моему, она просто классная. Такая спокойная, что ничего, кроме голоса, и не замечаешь. Я уверен, что Дельмон что-то замыслил.
— Подожди минутку.
Девушка открыла глаза. Ласково улыбнулась и сунула голову ему под мышку. Ночью она его всего обнюхала, сказав, что ей нравится его кожа. Милая малышка. Брюс потянул телефонный провод, перелез через девушку, погладившую его при этом по бедру, и вышел в коридор, чтобы закрыть дверь.
— Алло! Так я говорю, что ничего, кроме ее голоса, и не замечаешь. Что у вас за план?
— Перерезать пуповину.
— У тебя отняли любимую игрушку. Тебя находят недостаточно телегеничным. Это должно было случиться, Алекс. В один прекрасный день со всеми нами случается что-то в этом роде.
— У тебя это случилось с Изабель Кастро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35