Три года мы были вместе. Я тогда даже носил красноармейскую шинель. Они сняли с меня шинель, отвели на несколько шагов в переулок и выстрелили в спину. Ушли, полагая, что я мертв. Вот тебе, Петер, рассказ обо мне.
— Что больше всего интересовало Бенца? — спросил Аркадий.
— Ничего особенного, — подумав, ответил Шиллер. — Вообще-то у меня осталось впечатление, что он сравнивал свой перечень с моим. По существу, это неотесанный парень, настоящий казарменный ублюдок. В конце разговор шел только о том, как изготавливать упаковочную обрешетку. Эсэсовцы привлекали плотников из берлинской фирмы Кнауэра — самых опытных специалистов в области транспортировки произведений искусства в то время. Я набросал ему чертежи. Больше всего его интересовали гвозди, дерево и документация, нежели само искусство.
— Что вы имели в виду, назвав его казарменным ублюдком?
— Это общеизвестное выражение, — ответил Шиллер. — Сколько немецких девушек заимели детей от размещенных здесь иностранных солдат!
— Бенц родился в Потсдаме, — сказал Аркадий. — Вы хотите сказать, что его отец русский?
— Похоже на то, — заметил Шиллер.
Петер взорвался:
— Грош цена твоим сказочкам о том, как ты защищал Германию! Ты был вор — сначала работал на одних, потом на других. Почему ты не рассказывал мне обо всем этом раньше? И почему рассказываешь теперь?
Банкир с трудом сунул ноги в шлепанцы и, насколько мог, повернулся к Петеру. В нем заговорило сочетание качеств, свойственных старости: крайняя уязвимость и грубая откровенность.
— Это не имело к тебе отношения. Прошлое, казалось, безвозвратно ушло, но теперь всплыло вновь. Все имеет свою цену. Если нам удастся вернуть нашу собственность, если удастся вернуться домой, Петер, то это та цена, которую тебе приходится платить.
Петер высадил Аркадия у дома Стаса и умчался в темноту.
Аркадий отпер дверь ключом, который дал ему Стас. Лайка спокойно обнюхала его и впустила в квартиру. Он направился на кухню и разделил поздний ужин с собакой: ей — засохшее печенье, себе — чай с вареньем и сигареты. В прихожей послышались шаги. Стас в надетой наизнанку пижаме прислонился к косяку двери, разглядывая Лайку и печенье.
— Фу!
— Я тебя разбудил, — извинился Аркадий.
— А я еще не проснулся. Если бы проснулся, то спросил бы, где тебя черт носит, — как во сне, он побрел к холодильнику и достал бутылку пива. — Ты, вероятно, считаешь меня швейцаром, консьержкой, мальчиком, который чистит ботинки. Итак, где ты был?
— Я был со своим немецким коллегой. Он взялся за дело с бешеной энергией. Я в свою очередь в меру сил сбивал его с правильного пути.
Стас сел.
— Сбить немца с толку еще более невозможно, чем направить его на правильный путь.
Несмотря на это, Аркадию удалось обмануть Петера, умолчав о Максе.
Из-за Ирины. Теперь Петер убежден, что его дед — единственное лицо, связывающее Томми с Бенцем.
— Я играл на его чувстве национальной вины.
— Если есть шанс найти немца с чувством вины, то на нем стоит играть. Вообще-то я обнаружил, что эта страна, где почти все страдают потерей памяти, но уж если находишь чувствующего за собой вину немца, то гарантирую: никто на свете не терзается более сильным чувством.
— Что ж, близко к истине.
Стас опрокинул бутылку, которая, казалось, балансировала у него на губах, потом поставил ее, уже пустую.
— Во всяком случае, я не спал. Думал, что если бы я остался в России, то, скорее всего, кончил бы жизнь в лагере. А может быть, и приспособился бы, превратился в блин.
— Правильно сделал, что уехал.
— В результате оказываю огромное влияние на мировые события. Я, конечно, прохожусь по адресу станции, но бюджет «Свободы» меньше стоимости одного стратегического бомбардировщика.
— Неужели?
— То, что я освобожден от уплаты налогов, не в счет.
— Неплохо.
Стас уставился на часы. Секундная стрелка прыгала со щелчком, словно в замке бесконечно поворачивали ключ. Лайка подошла к хозяину и положила ему на колени свою лохматую голову.
— А может быть, лучше было остаться? — спросил Стас.
27
Утром из-за плотного тумана водители включили фары. Велосипедисты появлялись и исчезали словно привидения.
Ирина жила в квартале от парка, на улице, где жилые дома перемежались со студиями художников и салонами дамской моды. Все здания, кроме ее дома, выстроенного в простой современной манере, были выдержаны в отживающем свой век югендстиле. Хотя ее окна и находились в дальнем конце дома, Аркадий отыскал глазами нужный балкон, хромированные перила на фоне пышно разросшейся и блестевшей от дождя зелени. Он стоял на автобусной остановке в конце улицы — самом подходящем и малозаметном месте для ожидания.
Есть ли из кухни выход на балкон? Его воображению представало тепло помещения, запах кофе. Представлялся и Макс, наливающий себе еще чашечку, но надо было либо исключать его из воображаемой картины, либо всецело отдаваться парализующей ревности. Ирина может отправиться на станцию на машине. Хуже того, она может выйти вместе с Максом. Он цеплялся за надежду, что она одна, что вот она вытирает чашку и блюдечко, надевает плащ и собирается выходить.
Посреди улицы остановился автофургон. Водитель выбрался из кабины, открыл задние дверцы, спустил на землю с помощью гидравлического подъемника тележку с вешалками и покатил ее в магазин одежды. «Дворники» продолжали ритмично работать, хотя дождя не было — он как бы висел в воздухе мелкой пылью. За машинами оставались блестящие следы. Чтобы лучше видеть окно Ирины, Аркадий сошел на мостовую, но тут подошел автобус, и ему пришлось вернуться на тротуар. Пассажиры входили в автобус и все до одного — поразительная вещь! — компостировали свои билеты.
Автобус ушел. Отъехал и фургон. Спустя минуту Аркадий заметил, что зеленая стена плюща на балконе Ирины потемнела. Значит, в квартире выключили свет. Он еще минуту смотрел на дверь подъезда, пока до него не дошло, что она вышла в то время, когда фургон загораживал ему вид. Он ожидал, что в такую погоду она поедет автобусом, а она ушла в обратном направлении через парк, и он упустил ее.
Аркадий побежал через улицу к парку. Ему и без того от волнения было трудно разглядеть, что там впереди, а тут еще со всех сторон мелькали зонтики. Между машинами лавировал на велосипеде турок в свернутом из газеты колпаке. На противоположной стороне улицы плотной стеной вставали гигантские буки. Несколько дальше в ворота парка входила женщина в белом плаще.
Аркадий побежал быстрее. Радиостанция находилась по другую сторону парка. Чтобы выйти к ней, надо было пересечь его по диагонали. Он вбежал в ворота: дорожки, извиваясь, разбегались вправо и влево. Английский парк называют «зелеными легкими» Мюнхена. В нем река, ручьи, лес, озера. Все это сейчас было затянуто туманом, отчего в парке веяло холодом. Аркадий поднял воротник пиджака.
Он слышал ее. Слышал, по крайней мере, что впереди кто-то идет. Помнил ли он ее походку? Широкий, уверенный шаг. Она ненавидела зонты, не любила толпу. Аркадий поспешил за отдававшимися эхом шагами, боясь, что если промедлит, она уйдет еще дальше. Конечно, если только это она. Тропинка, похоже, сворачивала в сторону. Над головой в тумане терялись вершины буков. Деревья пониже склонились по бокам аллеи, словно прося подаяния. Там, где тропинка пересекала ручей, над водой, словно призрачное видение, клубился пар. Какое-то живое существо, похожее на большую гусеницу, быстро перемещалось с места на место, обнюхивая сырые листья. Вблизи оно оказалось таксой с жесткой, как проволока, шерстью. Сзади ковылял одетый в желтый плащ хозяин с совочком и целлофановым мешочком в руках.
А Ирина исчезла из виду — если только это была Ирина. Сколько лет виделась она ему во многих женщинах! Это была несбыточная мечта, кошмар всей его жизни.
Казалось, Аркадий остался один во всем парке. Он слышал, как на листья медленно садится туман, как на влажную землю падают с буков орешки, как порхают в ветвях невидимые птицы. Посветлело, и он увидел, что стоит на краю широкой поляны, окруженной густой зеленью. В дальнем конце поляны мелькнула и исчезла белая фигура.
Стараясь ровно дышать и высоко, словно журавль, поднимая ноги, он побежал по траве. Когда он добежал до места, где мелькнул светлый плащ, в пределах видимости опять никого не было. Но теперь он по крайней мере знал, в каком направлении она идет. Тропинка вела вдоль красновато-коричневой стены кленов и лениво клубящегося пара еще над одним ручьем. Он снова услышал шаги и, когда кончились клены, увидел ее, идущую с сумочкой через плечо. Плащ был скорее серебристый, чем белый. Ничем не покрытые волосы потемнели от дождя. Она оглянулась и, ускорив шаги, пошла дальше.
Они двигались с одной скоростью в десяти шагах друг от друга по темной еловой аллее. Там, где тропинка сузилась и лентой побежала промеж берез, она задержала шаг, потом остановилась и прислонилась к белому как снег стволу березы, ожидая, когда он нагонит ее.
Они молча пошли рядом. У Аркадия было ощущение, будто он приблизился к лани. «Одно неосторожное слово, — думал он, — и она стремглав умчится прочь, навсегда». Когда она повернула к нему лицо, он не осмелился заглянуть ей в глаза. Достаточно того, что они шли бок о бок. Одно это уже было победой.
Его очень огорчало, что он предстал перед ней в таком жалком виде: ботинки облеплены мокрыми листьями, одежда прилипла к спине, тощий, как жердь, в глазах голодный блеск.
Они подошли к озерку: черная, неподвижная вода. Ирина посмотрела на их отражения, на мужчину и женщину, глядящих на них из воды, и сказала:
— Самое печальное зрелище в моей жизни.
— Я? — спросил Аркадий.
— Мы.
Слетелись птицы. В парке их было много. Из тумана появлялись кряквы с бархатными головками, лесные уточки, чирки и, садясь на воду, нарушали ее гладкую поверхность. Чайки, прежде чем сесть, вычерчивали в воздухе замысловатые фигуры, гуси шлепались на воду, словно увесистые мешки.
Они присели на скамейку.
— Некоторые каждый день приходят сюда кормить птиц, — сказала Ирина. — Приносят с собой крендели размером с колесо.
Было довольно прохладно. Дыхание превращалось в пар.
— Люблю этих птиц, — вздохнула она. — А ты так и не прилетел. Никогда тебе этого не прощу.
— Знаю.
— А теперь, когда ты объявился, я снова чувствую себя здесь чужой. Мне это не по душе.
— Кому такое по душе?
— Но я же прожила на Западе много лет. Я заслужила право быть здесь. Аркадий, уезжай домой. Оставь меня в покое.
— Нет, не поеду.
Он думал, она встанет и уйдет. Он бы пошел следом. Что ему еще оставалось делать? Но она осталась. Позволила ему зажечь ей еще одну сигарету.
— Дурная привычка, — сказала она. — Вроде тебя.
Воздух был пропитан отчаянием. Холод проникал сквозь тонкий пиджачок Аркадия. Он слышал, как эхом отдавалось биение его сердца. Ходячий набор дурных привычек — вот кто он. Невежественность, неуправляемость, нежелание следить за собой, тупые бритвы.
Налетело невероятное количество птиц, некоторые садились целыми стаями, другие появлялись из тумана поодиночке. Это напомнило Аркадию о плавучем рыбозаводе, на котором ему пришлось провести часть ссылки, о круживших за кормой чайках, выхватывавших рыбу из сетей и отбросы. Он вспоминал, как, стоя на ветру, раскрывал свежую пачку сигарет и чайки подхватывали в воздухе добычу — белый клочок бумаги.
— Найди здесь русскую утку, — предложил он.
— Где она?
— Которая с грязными перьями, кривым клювом и с сигаретой в зубах.
— Таких не бывает.
— Но ты искала, я видел. Представляешь, когда русские утки услышат об этом озере, где угощают кренделями, сюда налетят миллионы.
— И лебеди?
Сквозь суетливое скопление уток царственно скользила цепочка лебедей. Когда одна из крякв не захотела уступить дорогу, плывущий впереди лебедь вытянул свою длинную шею, открыл ярко-желтый клюв и зашипел на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65