А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Вертел попал ему прямо над переносицей. Когда он затих, у него был вид, будто в лоб ему ввинтили кольцо.
Я расширил топориком свою сторону вентиляционного отверстия, так чтобы мог в него пролезть. Потом отполз назад и рванул со всей силой наружу, работая головой и плечами. Куив-Смит лежал на спине и смотрел на меня. Не успев опомниться, я схватил его за горло. Часть вертела длиной с фут торчала у него сзади из черепа и держала голову в естественном положении просто лежащего человека. Сменной одежды он не принес. Вероятно, он не намеревался оставить меня живым, получив мою подпись; возможно, он не верил, что я подпишусь. В этом случае он был более снисходительным. У него в кармане лежал заряженный револьвер, но он не служил подтверждением ни первого исхода, ни второго.
Я сжег этот скандальный документ, затем подтянулся к изгороди и глянул сквозь нее на такое знакомое мне поле. Пата не было видно, его коровы мирно паслись. Паташон на холме разговаривал со своим пастухом. Был серый ноябрьский день, тихий, без ветра и солнца, такой мягкой неопределенности, что, оказавшись в нем эксгумированным из могилы, я не мог определить, было ли сейчас десять градусов тепла или тридцать. Часы Куив-Смита показывали одиннадцать. Я съел его ленч. И вот Сисара лежит мертвый и кол в виске его.
Я разбросал ветки, скрывавшие кинокамеру, разбил ее (хотя, насколько успел узнать майора, был удивлен, что он действительно инсценировал научное наблюдение за жизнью барсуков) свернул тяжелый дорожный плед, которым он накрывался для тепла. Потом я сдвинул бревно, вбитое между стенками лощины, открыл дверцу своей норы. Оттуда потянуло ужасной вонью. Я пробыл на воздухе всего полчаса, но мне уже казалось, что атмосферу, в которой я жил, создал другой человек.
Вскипятил на примусе грязной воды и обтер все тело — не столько мытье, сколько просто махание руками. Переоделся в сухую и теплую одежду майора и будто сразу попал в рай. Она состояла из габардиновых бриджей и подбитой мехом спортивной куртки (скорее центрально-европейского покроя, а не английского — идеальный костюм для его работы), еще твидовых брюк и полушинели на шерстяной подкладке поверх всего.
Одевшись, стал смотреть его бумаги. У него был партийный билет и личные документы своей страны с его настоящим именем и фамилией. Был также английский паспорт на имя Куив-Смита. Это имя и типаж он взял для данной работы. В графе род занятий было поставлено «Член совета директоров компании» — столь же уклончиво, как «писатель». В любой полицейской регистратуре знают, что под тем и другим родом занятий может выступать любой, зато вполне солидно.
В специальном поясе на теле обнаружились 200 фунтов золотыми монетами и еще один паспорт. Он дважды продлевался неведомым консульством, но штампов и виз на нем не было, значит, ни разу для поездок не использовался. Что этот паспорт предназначался для сугубо личных целей, не было никаких сомнений. На фотографии он был крашеным брюнетом со смуглым лицом и без усов. Будь я на месте Куив-Смита, я бы позаботился о приобретении такого документа; случись размолвка с начальством, он имел возможность бесследно исчезнуть и устроиться на жительство в очень приятной маленькой романской стране.
Решать, что делать дальше, не стал: сначала следовало расспросить швейцарца. Когда обстриг волосы и побрился, оставив усы точно как у майора и на его манер гладко зачесал волосы назад, мне пришло в голову, что имя и должность члена совета директоров мне могут прекрасно подойти.
Извлек останки Асмодея и захоронил их на тропе, где он жил и охотился, положив рядом банку тушенки — перебиться, пока не освоит повадки своей добычи в ином мире.
Бесформенную дыру, проделанную спешным рывком из норы, заполнил своей старой одеждой, постелью и землей; вынул из норы свои деньги и тетрадь с двумя частями своего повествования. Водворил на место дверцу и приставил металлическую плиту к стенке расщелины, засыпав все землей и закидав ветками. Когда весной здесь вырастут свежая крапива и папоротник, а они хорошо растут на перекопанной земле, никаких следов ни от кого из нас здесь не останется.
Тело Куив-Смита я прислонил к кусту в стороне, чтобы не мешал проходу. Дело не из приятных, но его осада лишила меня всякой чувствительности. Испытываемое огромное облегчение не оставляло места для других чувств. С наступлением сумерек, чтобы размять ноги, я прошелся по выгону Пата. Чувствовал себя очень слабым и слегка не в себе. Поскольку предстоящее связано с огромным риском, легкое безумие помехой не было.
Отпечатки ног в грязи говорили, что швейцарец всегда приходил и уходил верхом лощины. Спутать со следами необычайно маленьких ног Куив-Смита было невозможно. Обувь мне пришлось надеть свою, пятка его носков осталась комом под моей ступней.
Присел на корточки в темном углу лощины и стал ждать. Заслышал шаги парня за четверть мили. Где на тропе было сухо, он шел довольно осторожно, но на грязных участках выдержки ему не хватало.
Когда он был в нескольких шагах, я направил луч фонаря Куив-Смита ему в лицо и приказал поднять руки верх. Никогда не видел такого напуганного мужчину. С его точки зрения, он внезапно оказался в руках маньяка, немало на него обозленного, и в полной неопределенности.
Заставил его стать лицом к изгороди, извлек из карманов документы, пистолет и оторвал с брюк пуговицы. О таком приеме я читал, но никогда не видел его в действии. Прием оказался весьма эффективным. Мужчина с брюками на щиколотках не только обездвижен, он морально подавлен.
У него имелся паспорт. Типы такого рода всегда при документах. Взгляд на первую страницу документа мне рассказал, что зовут его Мюллер, принял английское подданство, а по профессии — гостиничный швейцар. Это был рослый малый, блондин с пышными усами, закрученными в стрелку. Он выглядел так, будто подделался под отставного унтер-офицера из объединения бывших военнослужащих, которое содействует ветеранам в устройстве на работу в отелях и магазинах.
— Он мертв? — спросил меня, заикаясь.
Я велел ему повернуться, держа под прицелом, и осветил фонарем голое тело Куив-Смита. Потом опять поставил лицом к ограде. Парень трясся от страха и холода. Ноги у него дрожали. С ним произошли все другие невольные реакции, сопутствующие панике. Я дал полную волю его воображению.
Он только твердил: «Что... что... что...» Вероятно, хотел спросить, что я намерен с ним сделать.
— Кто я, заешь?
— Нет, не знаю.
— Хорошо подумай, Мюллер!
Я прижал к его ягодицам холодный нож. Бог его знает, что подумал он о холодном предмете, коснувшемся его тела, и что я намерен с этим делать! Воя, он свалился на землю. Перепачканным он был мне не нужен, поэтому я поднял его на ноги за одно ухо и толкнул на куст боярышника рядом с телом Куив-Смита.
— Говори, кто я, — спросил его снова.
— Альдвич... п-п... п-полиция вас разыскивает.
— Кто тот человек, одежда которого на мне!
— Номер 43. До этого я никогда его не видел. Знаю его как майора Куив-Смита.
— Почему майор Куив-Смит не сдал меня полиции?
— Он говорил, что вы его агент и знаете слишком много.
Это звучало подлинным изобретением Куив-Смита; оно объясняло неискушенному лицу необходимость меня уничтожить и почему они делали это самостоятельно, без ве-дома полиции; такая версия обеспечивала также безоговорочное послушание «Второго убийцы».
— Как вы собирались поступить с моим телом той ночью?
— Не знаю, — он плакал, — клянусь вам, не знаю. Мне было приказано сидеть в машине, дожидаться выстрела и потом подойти к нему.
— Где взяли металлическую пластину?
— Я вырезал ее в Бридпорте в то утро, когда он узнал, что вы находитесь здесь. Для получения указаний я обычно встречался с ним около той фермы.
— Как долго работаешь в гостиницах?
— Десять лет. Два последних года — ночным привратником.
— Семья есть?
— Жена и двое малышей, сэр, — сказал он жалобно.
Голос у него стал плаксивым; почувствовал, что лжет. Его хозяева располагают самым разношерстным человеческим материалом, и для работы с неопределенным режимом они едва ли наймут семейного человека.
— Что жена знает о том, где ты находишься?
— На подмене в... в Токвее.
— Она верит?
— Да.
— Писем от тебя не ждет?
— Нет.
— Ей может показаться, что ты с другой женщиной?
— Нет.
— Хорошо подумай, Мюллер.
Я просто поднял револьвер на уровень его глаз. Он закричал, что сказал неправду. Стал махать правой рукой, будто пытаясь перехватить летящую в него пулю. Несчастный малый боялся смерти, будто привидения. Я согласен, смерть — явление страшное, но можно ли ее образно представить? Но даже идущему на виселицу хочется попытаться сделать встречу с ней более или менее достойной.
— От кого получал распоряжения? — продолжал я допрашивать.
— От управляющего гостиницы.
— Больше ни от кого?
— Ни от кого, клянусь вам.
— Какая гостиница?
Он сказал название отеля и его управляющего. Здесь их упоминать не стану. Подозревать это заведение не стоит, но по тем или иным признакам наши люди опознают это место. Если не опознают, достаточно спросить, в какой из них в последних числах октября исчез ночной привратник и больше не появлялся.
— Какое совершил преступление? — спросил я.
Мне было ясно, что у них в руках было средство держать его как абсолютно послушное орудие. Ночные привратники, по моим наблюдениям, отличаются хамской бесцеремонностью.
— Изнасилование, — пробормотал он, с трудом выдавливая постыдное признание.
— Как это было?
— Она пригласила в свой номер... так мне показалось. Я не должен был это делать! Я знаю. Но я кончал дежурство. Потом... потом я пошел к ней и поступил немножко грубо. Я думал, она сама меня подбивает, понимаете. А она стала кричать, управляющий и ее отец прибежали. Она выглядела ребенком. Я думал, что сойду с ума. Она смеялась со мной по-дружески, сэр, когда приходила вечерами, и я подумал... Могу поклясться, что...
— Я знаю, что ты подумал. Почему они не подали на тебя в суд?
— Репутация отеля, сэр. Управляющий замял это дело.
— И тебя не уволили?
— Нет. Управляющий заставил написать объяснение, и все они подписали его как свидетели.
— Значит, с тех пор ты делал все, что тебе говорили?
— Да.
— Почему не ушел на другое место?
— Они бы не дали мне рекомендации, сэр, и я не виню их.
Он неподдельно стыдился себя. Когда ему вспомнилась реальная беда его жизни, он вышел из плена панического страха, навязанного разыгравшимся воображением. Бедолагу держали на двойной привязи. Они не только добились его полного повиновения, они отняли у него самоуважение.
— Понимаешь, что тебя же подловили?
Мне это было совершенно ясно. Любая опытная семнадцатилетняя стервоза умеет строить глазки, а потом привести в замешательство резкой переменой из соблазнительницы в напуганного ребенка.
— Пожалуй, что так, сэр, — сказал он, качая головой.
Неудивительно, что он раздражал Куив-Смита.
Я же снова становился человеком. По всем данным, Мюллер мог оказаться гангстером самого свирепого и потому трусливого типа. Мне нужно было его сломить. Не только разыгрывая расправу: мне следовало без колебаний его пристрелить, если он окажется для меня бесполезным. Когда же я отказался от крови, мое облегчение было не меньшим, чем у него. Сказал ему, чтобы он натянул штаны, дал ему шнурок их подвязать и предложил сигарету. Револьвер, разумеется, я держал на виду, пусть знает, что у розочки есть острые шипы.
— На ферме тебя знают?
— Да. Я отвез туда майора.
— Как кто? Его слуга?
— Да. Он им говорил, что я свой отпуск провожу на взморье.
— С того раза еще был на ферме?
— Один раз. Мы ели там ленч в тот день, когда ... когда ...
— Когда меня заживо похоронили?
— О, сэр! Если бы я знал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28