Я вежливо с ним согласился, а глаз и рот закрыл; после этого он перестал морализировать и занялся своим прямым делом. Доктор честно признал, что помочь мне не в силах, что мне повезет, если я буду что-то видеть, кроме света и тьмы, а в целом посоветовал глаз извлечь и заменить его ради исправления внешности стеклянным. Он ошибался. Мой глаз некрасив, но его работа с каждым днем улучшается.
Доктор и слышать не хотел про темные очки безо всякой повязки, так что пришлось просить повязку сделать на всю голову. Тут он мне пошел навстречу, видимо, решив, что в случае отказа я могу что-нибудь натворить; я же хотел выглядеть так, будто у меня повреждена вся голова, а не только один глаз. Он сказал, что мое лицо ему знакомо, и я позволил ему решить, что мы могли встретиться с ним в Вене.
Следующим делом было посещение своих поверенных на Линкольнз-инн филдз. Мой компаньон, ведущий все мои имущественные дела, — человек моих лет, с которым мы близко дружим. В моем поведении ему не нравятся две вещи: отказ заседать в правлении какой-то паршивой фирмы и отстаивание своего права вкладывать свои деньги в сельское хозяйство. Он не возражает против других моих расходов и компенсирует себя удовольствием замещать меня, пока я странствую и предпринимаю диковинные путешествия. Он и сам тянется к менее размеренной жизни, что проявляется у него в отношении к своему гардеробу. Днем он облачен в богатый и предельно строгий костюм, а несколько лет назад стал ходить в черной шелковой мантии. Вечером он в костюме из твида, в свитере и таком галстуке, от которого шарахаются даже газетчики. Никто и ничто не заставит его пристойно одеться к обеду. Он скорее откажется от приглашения.
Здороваясь, мой Сол был скорее озабочен нежели удивлен; он будто ждал, что я заскочу только на минуту и в наихудшем виде. Он затворил дверь и предупредил распорядителя своего офиса, чтобы нас не беспокоили.
Я уверил друга, что у меня все в порядке, что повязка на мне в четыре раза длиннее, чем это требуется. Спросил, что ему известно и спрашивал ли кто меня.
Он отвечал, что был подчеркнуто случайный звонок от Святого Георгия, а несколько дней спустя пришел человек за консультацией по немыслимо запутанному делу, подпадающему под закон об имущественных правах замужней женщины.
— Он выглядел таким прекрасным образчиком отставного военного с Запада Англии, что чувствовалось что-то ненатуральное, — рассказал Сол. — Говорил, что дружит с тобой по-соседски и постоянно поминал твое имя. Когда я его немного порасспросил, стало похоже, что свое дело он вычитал из юридической литературы, а пришел исключительно что-то разузнать о тебе. Назвался майором Куив-Смитом. Слышал о таком?
— Нет, никогда. Такого соседа у меня нет точно. Он англичанин?
— Похоже, да. Думаешь, он может быть не англичанином?
Я отказался отвечать на его невинные вопросы: он все-таки служитель Фемиды, и мне не хотелось бы впутывать его в мои дела.
— Скажи мне только, за границу ты ездил по поручению нашего правительства?
— Нет, по личным делам. Но мне надо исчезнуть.
— Не следует считать, что полиция лишена такта, — напомнил он осторожно. — Человек твоего положения, безусловно, находится под ее защитой. Ты так долго был за границей, что, мне кажется, уже не представляешь авторитета своего имени. Понимаешь, тебе доверяют автоматически.
Я сказал, что свой народ я знаю не хуже его, а может, даже получше, потому что, будучи довольно долго в дальних странах, наблюдал наших людей со стороны. Но так или иначе, мне надо исчезнуть. Есть опасность потерять честь.
Какое отвратительное выражение. Я не уронил ее и никогда утрачу.
— Так могу я сгинуть — в плане финансов? У тебя все права моего доверенного лица и адвоката, и ты знаешь состояние моих дел лучше меня. Ты можешь взять управление моим имуществом, если я никогда больше не появлюсь?
— Насколько я тебя знаю, ты еще жив.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Достаточно будет открытки через год в это же время.
— Крестик означает мое окно, а это — пальма?
— Вполне достаточно, если написано твоей рукой даже без подписи.
— A у тебя не могут просить подтверждений?
— Нет. Если я говорю, что ты жив, какие, к черту, еще могут быть вопросы. Только присылай мне время от времени открытки. Не поставь меня в положение утверждающего то, чего уже нет.
Я сказал, что если он получит одну открытку, то получит еще много других: мое правило — первым делом написать и разрешить, что может вызывать сомнения.
Он надулся и сказал, что я смешной дурак. Брань и любовь в нем совмещались, как у моего покойного отца, и больше ни у кого. Не думал, что мое исчезновение окажется для него таким тяжелым; он любит меня, как я его, и это объясняет все. Он снова стал упрашивать меня разрешить ему заявить в полицию. Я даже представления не имею, продолжал он настаивать, сколько струн и какой тонкости можно для этого задействовать.
Мне оставалось лишь выразить свое горькое сожаление, после чего, помолчав, я сказал, что мне нужно пять тысяч фунтов.
Он вынул папку с актами и счета. Мой банковский актив составлял три тысячи фунтов; на две тысячи он выписал собственный чек. В этом он весь: никакого вздора относительно ожидания продажи имущества и запроса на право превышения кредита.
— Не пойти ли нам перекусить, пока посыльный ходит в банк? — предложил Сол.
— Думаю, что выйти отсюда мне можно только один раз.
— За тобой могут следить? Ничего, это мы быстренько уладим.
Он позвал Пила, невысокого роста седовласого человека в костюмчике под цвет волос, которого я заметил, когда он вытряхивал из корзин бумаги и приносил чай.
— Никто нами не интересуется, Пил?
— В парке, что идет от нас к Ремнант-стрит, какой-то человек кормит птичек. Но это у него не очень хорошо получается, сэр, — Пил позволил себе коротки смешок, — хотя он там уже с прошлой недели проводит все рабочие часы. И в конторе Прусе и Фозергилл мне рассказали еще о двоих на Ньюменз-роу. Один поджидает даму у выхода из конторы, тут, я думаю, супружеские дела. Второго мы не знаем, сэр, его видели общающимся с человеком у голубей, подошел к нему сразу, как вышел из такси.
Сол поблагодарил седого человека и послал его принести нам холодной курятины и пива.
Я спросил, откуда Пил ведет наблюдение. Мне рисовалось, что в свободное время Пил осматривает улицу, перегнувшись через парапет на крыше.
— Бог с тобой! — изумился Сол, будто я сказал немыслимую глупость. — Он знает всех частных сыщиков, отирающихся вокруг Линкольнз-инн филдз, и, кажется, с ними на короткой ноге. Время от времени тем надо отлучиться выпить пива, и они просят Пила и его коллег смотреть в оба. Когда они замечают, так сказать, члена другого профсоюза, все бывают предупреждены.
Пил вернулся с ленчем и принес свежие сведения непосредственно с угла возле бара. Любитель голубей проявляет большой интерес к нашим окнам и дважды звонил по телефону. Малый на Ньюменз-роу остановил мое такси, когда машина отъезжала. Ему ничего не стоило проследить мой путь до Харлей-стрит и до магазина готового платья, где несколькими ловкими вопросами он может найти предлог, чтобы посмотреть костюм, который я там сбросил; моя личность будет точно установлена. Это уже практически ничего не меняло: наблюдатели и так имели серьезное подозрение, что я тот, кто им нужен.
Пил не мог сказать, поставлен ли еще один наблюдатель на Ньюменз-роу и ведется ли наблюдение за другими выходами из Линкольнз-инн филдз. Я был уверен, что там все уже под наблюдением, и упрекнул Сола, что любая из солидных адвокатских фирм (которые ведут более скабрезные дела, чем просто нечестные) должна иметь черный ход. Сол возразил, что они не такие дураки, как может показаться, и что Пил может провести меня в Линкольнз-инн или судебные палаты, и там меня никто не найдет.
Наверное, я должен был довериться им, но подумал, что их приемы могут годиться, чтоб оторваться от одного частного детектива, а от моих преследователей так просто мне не отделаться. Решил помешать охоте на меня своими средствами.
Когда во время еды я не снял перчатки, Сол отбросил свою солидность и стал обеспокоенным другом. Думаю, он уже подозревал, что со мной произошло, хотя не знал почему. Мне пришлось уговаривать его оставить эту тему.
После ленча, чтобы закончить незавершенные дела, я подписал несколько бумаг, и мы вчерне набросали давно нами обсуждавшийся план организации кооперативного общества арендаторов. Поскольку со своей земли я не получал ни гроша, я подумал, что арендаторы могут ренту получать сами, самостоятельно проводить ремонт, давать ссуды с правом выкупа используемой земли в рассрочку по устанавливаемой комитетом цене. Надеюсь, так дело пойдет. Во всяком случае, Сол и управляющий моим имением смогут удержать их от ссор между собой. Других иждивенцев у меня нет.
Потом я рассказал Солу о том рыболове и передал его адрес. Мы договорились о регулярной выплате ему самым наилучшим образом. Это будет негласный фонд, следы от которого ко мне будут предусмотрительно скрыты. Средства для фонда заимствовались из состояния недавно умершей дамы, завещавшей основную часть своих денег ведомству по вакцинации попугаев против болезни, которой они подвержены, — орнитоза; остальная часть отдавалась на любую благотворительную деятельность, какую Сол, как ее единственный поверенный, сочтет подходящей.
Других дел не было, мне осталось уложить деньги в специальный пояс и проститься с Солом. Попросил его, если когда-нибудь случится, что осматривающий мое тело следователь вынесет определение о самоубийстве, не верить этому, но никаких шагов по пересмотру дела не предпринимать.
Пил вывел меня на площадь, через Гейт-стрит мы вышли на Кингсуэй. Я заметил, что за нами шел высокий, безобидный на вид человек в грязном макинтоше и потрепанной фетровой шляпе: это был «голубятник». На Ремнан-стрит мы также заметили бодрого военного в пальто с разрезом для верховой езды и узких брюках, уже вышедших из моды, в котором Пил сразу узнал майора Куив-Смита. Так я увидел, по крайней мере, двоих, которых надо сбить со следа.
С Пилом мы расстались на станции Холборн. Я взял билет за шиллинг, с которым я мог ехать до самой дальней станции. «Голубятник» оказался впереди меня. Я обошел его в переходе на Центральную линию и спустился на эскалаторе на линию Пикадилли западного направления. Через десять секунд за мной на платформе появился майор Куив-Смит. Он разглядывал рекламы и ухмылялся над комичными плакатами, как если бы не бывал в Лондоне несколько лет.
Я сделал вид, будто что-то забыл, и бросился на выход вверх по лестнице и вниз по переходу на платформу северного направления. Поездов на ней не оказалось. Но если бы и были, то майор следовал так близко, что успеть сесть и оставить его на платформе я не успел бы.
Заметил, что с той же платформы отошел челнок на Альдвич. Он позволял оторваться в случае, если не будет поезда.
Эскалатором я снова поднялся на Центральную линию. «Голубятник» стоял возле стеклянной будки узлового контролера. По назначению тот должен отбирать проездные билеты, но, видимо, этим он вовсе не занимался, а отвечал на всякие дурацкие вопросы, и «голубятник» о чем-то его расспрашивал. Я быстро вскочил на второй эскалатор вверх и сразу перешел на идущий вниз.
«Голубятник» кинулся за мной, но запоздал. Мы разминулись как раз посредине, его тянуло вверх, а меня вниз, и оба мы как сумасшедшие прыгали через ступени. Мне казалось, я выигрывал и мог бы вперед его успеть на поезд Центральной линии; но он решил действовать наверняка и перепрыгнул ограждение между эскалаторами противоположных направлений. Спустился я с опережением благодаря скорости эскалатора, но расстояние между нами было всего ярдов десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Доктор и слышать не хотел про темные очки безо всякой повязки, так что пришлось просить повязку сделать на всю голову. Тут он мне пошел навстречу, видимо, решив, что в случае отказа я могу что-нибудь натворить; я же хотел выглядеть так, будто у меня повреждена вся голова, а не только один глаз. Он сказал, что мое лицо ему знакомо, и я позволил ему решить, что мы могли встретиться с ним в Вене.
Следующим делом было посещение своих поверенных на Линкольнз-инн филдз. Мой компаньон, ведущий все мои имущественные дела, — человек моих лет, с которым мы близко дружим. В моем поведении ему не нравятся две вещи: отказ заседать в правлении какой-то паршивой фирмы и отстаивание своего права вкладывать свои деньги в сельское хозяйство. Он не возражает против других моих расходов и компенсирует себя удовольствием замещать меня, пока я странствую и предпринимаю диковинные путешествия. Он и сам тянется к менее размеренной жизни, что проявляется у него в отношении к своему гардеробу. Днем он облачен в богатый и предельно строгий костюм, а несколько лет назад стал ходить в черной шелковой мантии. Вечером он в костюме из твида, в свитере и таком галстуке, от которого шарахаются даже газетчики. Никто и ничто не заставит его пристойно одеться к обеду. Он скорее откажется от приглашения.
Здороваясь, мой Сол был скорее озабочен нежели удивлен; он будто ждал, что я заскочу только на минуту и в наихудшем виде. Он затворил дверь и предупредил распорядителя своего офиса, чтобы нас не беспокоили.
Я уверил друга, что у меня все в порядке, что повязка на мне в четыре раза длиннее, чем это требуется. Спросил, что ему известно и спрашивал ли кто меня.
Он отвечал, что был подчеркнуто случайный звонок от Святого Георгия, а несколько дней спустя пришел человек за консультацией по немыслимо запутанному делу, подпадающему под закон об имущественных правах замужней женщины.
— Он выглядел таким прекрасным образчиком отставного военного с Запада Англии, что чувствовалось что-то ненатуральное, — рассказал Сол. — Говорил, что дружит с тобой по-соседски и постоянно поминал твое имя. Когда я его немного порасспросил, стало похоже, что свое дело он вычитал из юридической литературы, а пришел исключительно что-то разузнать о тебе. Назвался майором Куив-Смитом. Слышал о таком?
— Нет, никогда. Такого соседа у меня нет точно. Он англичанин?
— Похоже, да. Думаешь, он может быть не англичанином?
Я отказался отвечать на его невинные вопросы: он все-таки служитель Фемиды, и мне не хотелось бы впутывать его в мои дела.
— Скажи мне только, за границу ты ездил по поручению нашего правительства?
— Нет, по личным делам. Но мне надо исчезнуть.
— Не следует считать, что полиция лишена такта, — напомнил он осторожно. — Человек твоего положения, безусловно, находится под ее защитой. Ты так долго был за границей, что, мне кажется, уже не представляешь авторитета своего имени. Понимаешь, тебе доверяют автоматически.
Я сказал, что свой народ я знаю не хуже его, а может, даже получше, потому что, будучи довольно долго в дальних странах, наблюдал наших людей со стороны. Но так или иначе, мне надо исчезнуть. Есть опасность потерять честь.
Какое отвратительное выражение. Я не уронил ее и никогда утрачу.
— Так могу я сгинуть — в плане финансов? У тебя все права моего доверенного лица и адвоката, и ты знаешь состояние моих дел лучше меня. Ты можешь взять управление моим имуществом, если я никогда больше не появлюсь?
— Насколько я тебя знаю, ты еще жив.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Достаточно будет открытки через год в это же время.
— Крестик означает мое окно, а это — пальма?
— Вполне достаточно, если написано твоей рукой даже без подписи.
— A у тебя не могут просить подтверждений?
— Нет. Если я говорю, что ты жив, какие, к черту, еще могут быть вопросы. Только присылай мне время от времени открытки. Не поставь меня в положение утверждающего то, чего уже нет.
Я сказал, что если он получит одну открытку, то получит еще много других: мое правило — первым делом написать и разрешить, что может вызывать сомнения.
Он надулся и сказал, что я смешной дурак. Брань и любовь в нем совмещались, как у моего покойного отца, и больше ни у кого. Не думал, что мое исчезновение окажется для него таким тяжелым; он любит меня, как я его, и это объясняет все. Он снова стал упрашивать меня разрешить ему заявить в полицию. Я даже представления не имею, продолжал он настаивать, сколько струн и какой тонкости можно для этого задействовать.
Мне оставалось лишь выразить свое горькое сожаление, после чего, помолчав, я сказал, что мне нужно пять тысяч фунтов.
Он вынул папку с актами и счета. Мой банковский актив составлял три тысячи фунтов; на две тысячи он выписал собственный чек. В этом он весь: никакого вздора относительно ожидания продажи имущества и запроса на право превышения кредита.
— Не пойти ли нам перекусить, пока посыльный ходит в банк? — предложил Сол.
— Думаю, что выйти отсюда мне можно только один раз.
— За тобой могут следить? Ничего, это мы быстренько уладим.
Он позвал Пила, невысокого роста седовласого человека в костюмчике под цвет волос, которого я заметил, когда он вытряхивал из корзин бумаги и приносил чай.
— Никто нами не интересуется, Пил?
— В парке, что идет от нас к Ремнант-стрит, какой-то человек кормит птичек. Но это у него не очень хорошо получается, сэр, — Пил позволил себе коротки смешок, — хотя он там уже с прошлой недели проводит все рабочие часы. И в конторе Прусе и Фозергилл мне рассказали еще о двоих на Ньюменз-роу. Один поджидает даму у выхода из конторы, тут, я думаю, супружеские дела. Второго мы не знаем, сэр, его видели общающимся с человеком у голубей, подошел к нему сразу, как вышел из такси.
Сол поблагодарил седого человека и послал его принести нам холодной курятины и пива.
Я спросил, откуда Пил ведет наблюдение. Мне рисовалось, что в свободное время Пил осматривает улицу, перегнувшись через парапет на крыше.
— Бог с тобой! — изумился Сол, будто я сказал немыслимую глупость. — Он знает всех частных сыщиков, отирающихся вокруг Линкольнз-инн филдз, и, кажется, с ними на короткой ноге. Время от времени тем надо отлучиться выпить пива, и они просят Пила и его коллег смотреть в оба. Когда они замечают, так сказать, члена другого профсоюза, все бывают предупреждены.
Пил вернулся с ленчем и принес свежие сведения непосредственно с угла возле бара. Любитель голубей проявляет большой интерес к нашим окнам и дважды звонил по телефону. Малый на Ньюменз-роу остановил мое такси, когда машина отъезжала. Ему ничего не стоило проследить мой путь до Харлей-стрит и до магазина готового платья, где несколькими ловкими вопросами он может найти предлог, чтобы посмотреть костюм, который я там сбросил; моя личность будет точно установлена. Это уже практически ничего не меняло: наблюдатели и так имели серьезное подозрение, что я тот, кто им нужен.
Пил не мог сказать, поставлен ли еще один наблюдатель на Ньюменз-роу и ведется ли наблюдение за другими выходами из Линкольнз-инн филдз. Я был уверен, что там все уже под наблюдением, и упрекнул Сола, что любая из солидных адвокатских фирм (которые ведут более скабрезные дела, чем просто нечестные) должна иметь черный ход. Сол возразил, что они не такие дураки, как может показаться, и что Пил может провести меня в Линкольнз-инн или судебные палаты, и там меня никто не найдет.
Наверное, я должен был довериться им, но подумал, что их приемы могут годиться, чтоб оторваться от одного частного детектива, а от моих преследователей так просто мне не отделаться. Решил помешать охоте на меня своими средствами.
Когда во время еды я не снял перчатки, Сол отбросил свою солидность и стал обеспокоенным другом. Думаю, он уже подозревал, что со мной произошло, хотя не знал почему. Мне пришлось уговаривать его оставить эту тему.
После ленча, чтобы закончить незавершенные дела, я подписал несколько бумаг, и мы вчерне набросали давно нами обсуждавшийся план организации кооперативного общества арендаторов. Поскольку со своей земли я не получал ни гроша, я подумал, что арендаторы могут ренту получать сами, самостоятельно проводить ремонт, давать ссуды с правом выкупа используемой земли в рассрочку по устанавливаемой комитетом цене. Надеюсь, так дело пойдет. Во всяком случае, Сол и управляющий моим имением смогут удержать их от ссор между собой. Других иждивенцев у меня нет.
Потом я рассказал Солу о том рыболове и передал его адрес. Мы договорились о регулярной выплате ему самым наилучшим образом. Это будет негласный фонд, следы от которого ко мне будут предусмотрительно скрыты. Средства для фонда заимствовались из состояния недавно умершей дамы, завещавшей основную часть своих денег ведомству по вакцинации попугаев против болезни, которой они подвержены, — орнитоза; остальная часть отдавалась на любую благотворительную деятельность, какую Сол, как ее единственный поверенный, сочтет подходящей.
Других дел не было, мне осталось уложить деньги в специальный пояс и проститься с Солом. Попросил его, если когда-нибудь случится, что осматривающий мое тело следователь вынесет определение о самоубийстве, не верить этому, но никаких шагов по пересмотру дела не предпринимать.
Пил вывел меня на площадь, через Гейт-стрит мы вышли на Кингсуэй. Я заметил, что за нами шел высокий, безобидный на вид человек в грязном макинтоше и потрепанной фетровой шляпе: это был «голубятник». На Ремнан-стрит мы также заметили бодрого военного в пальто с разрезом для верховой езды и узких брюках, уже вышедших из моды, в котором Пил сразу узнал майора Куив-Смита. Так я увидел, по крайней мере, двоих, которых надо сбить со следа.
С Пилом мы расстались на станции Холборн. Я взял билет за шиллинг, с которым я мог ехать до самой дальней станции. «Голубятник» оказался впереди меня. Я обошел его в переходе на Центральную линию и спустился на эскалаторе на линию Пикадилли западного направления. Через десять секунд за мной на платформе появился майор Куив-Смит. Он разглядывал рекламы и ухмылялся над комичными плакатами, как если бы не бывал в Лондоне несколько лет.
Я сделал вид, будто что-то забыл, и бросился на выход вверх по лестнице и вниз по переходу на платформу северного направления. Поездов на ней не оказалось. Но если бы и были, то майор следовал так близко, что успеть сесть и оставить его на платформе я не успел бы.
Заметил, что с той же платформы отошел челнок на Альдвич. Он позволял оторваться в случае, если не будет поезда.
Эскалатором я снова поднялся на Центральную линию. «Голубятник» стоял возле стеклянной будки узлового контролера. По назначению тот должен отбирать проездные билеты, но, видимо, этим он вовсе не занимался, а отвечал на всякие дурацкие вопросы, и «голубятник» о чем-то его расспрашивал. Я быстро вскочил на второй эскалатор вверх и сразу перешел на идущий вниз.
«Голубятник» кинулся за мной, но запоздал. Мы разминулись как раз посредине, его тянуло вверх, а меня вниз, и оба мы как сумасшедшие прыгали через ступени. Мне казалось, я выигрывал и мог бы вперед его успеть на поезд Центральной линии; но он решил действовать наверняка и перепрыгнул ограждение между эскалаторами противоположных направлений. Спустился я с опережением благодаря скорости эскалатора, но расстояние между нами было всего ярдов десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28