Я повернулся спиной к дороге и сделал вид, что вожусь с осью тележки. Женщина поздоровалась со мной, и это был самый страшный момент после того, как меня перевесили через край обрыва. Я угрюмо ответил ей, и она прошла мимо. Ждать, когда на дороге станет пусто, было настоящей пыткой, но мне нужно было дождаться момента, когда бы меня никто не видел. Я не мог с независимым видом уволочь сверток в пшеницу. Я должен был ступать осторожно, раздвигать колосья, чтобы не оставлять за собой никаких следов.
Наконец я смог спокойно притулиться на коленках и развернуть сверток, что благословенный рыбак оставил для меня. Там была бутылка молока в удачном сочетании с пузырьком бренди, хлеб и лучший кусок холодной жареной курицы. Он все продумал великолепно: в свертке был даже термос с горячей водой для бритья.
Поев, я уже мог посмотреть на себя в зеркало. Благодаря утреннему купанию, я оказался вымыт чище, чем можно было ожидать. Поразил меня не разбитый глаз — заплывший, синий и страшный, а здоровый. Из зеркала на меня смотрел глаз пронзительный и огромный, глаз человека, активно живого, живее, чем я себя ощущал. Лицо было бледным и осунувшимся, как у христианских мучеников на средневековых изображениях, а поверх всего — зверская щетина. Меня просто восхитило, какую растительность родит эта тощая и питаемая одним святым духом почва.
Я натянул перчатки, они были мягкой кожи и, да вознаградит его Господь, значительно большего размера! Побрился, почистился и привел свой костюм в порядок. Мои пиджак и рубашка были в коричневых тонах, следы крови на них во время плавания к острову поблекли и едва различались. Приведя себя в порядок и приладив повязку на глаз, я пришел к заключению, что скорее вызываю сочувствие чем подозрение. Меня могли принять за клерка или школьного учителя, перенесшего тяжелый несчастный случай. Это могло стать самой подходящей для меня легендой.
Как только привел себя в порядок, я вышел из пшеницы, уже не заботясь, сколь широк остается за мной след. Никто не видел, откуда я выбрел на дорогу. Шоссе стало свободнее; оно прекратило наполнять и опустошать городок и лежало прямым путем в широкую жизнь. Безостановочно пробегали мимо неторопливо тарахтевшие грузовики и легковые машины. Для шоферов эта миля ничем не отличалась от остальной дороги, а какой-то паршивый пешеход их и вовсе не интересовал. До городка я ковылял, стараясь не хромать, насколько мне позволяли силы, часто останавливался передохнуть. Порой я шагал очень медленно и расчетливо, опираясь всем телом то на одну ногу, то на другую, будто я кого-то поджидаю.
Оказавшись между двумя рядами домов, я отчаянно занервничал. Столько окон смотрели на меня и такие толпы людей! Оглядываясь назад, припоминаю, что встретил по пути едва больше двух десятков пешеходов — в основном обходящих магазины женщин; но и в лучшие времена я страдаю боязнью многолюдства — агорафобией. Даже в Лондоне я всячески стараюсь избегать переполненных народом улиц; для меня пытка — пробираться сквозь толпы зевак из пригородов на Оксфорд-стрит. Улицы этого городка в действительности были оживлены не более и не менее провинциальных городков моей собственной страны, и особенно волноваться мне было не из-за нечего, но я ощущал себя так, будто годы провел, не видя живого человека.
Первым же переулком я свернул в сторону вымощенной набережной, где, не привлекая ничьего внимания, мог свободно шагать своей неестественной походкой среди цветочных клумб и танцевальных площадок. Впереди под мостом разместилась стоянка дюжины лодок. Подойдя к ним, я увидел свежеокрашенный павильон с желанной вывеской «Прокат лодок». В задумчивости опершись на ограду, стоял человек в расстегнутой куртке, очевидно, переваривавший свой завтрак, что ошибочно считал моментом размышлений.
Я поздоровался и спросил, не могу ли я взять напрокат лодку. Он с подозрением глянул на меня и заметил, что никогда раньше меня не видел, как бы закрывая этим вопрос о прокате. Пришлось объяснять, что я учитель, поправляюсь после тяжелой автоаварии и что доктор мне рекомендовал провести неделю на открытом воздухе. Человек вынул изо рта трубку и ответил, что чужим лодку в прокат не дает. Может, тогда он продаст мне одну лодку? Нет, этого он не может — финал наших переговоров. Ему, по-видимому, я не понравился, и торговаться со мной у него желания не было.
Из окна спальной комнаты раздался пронзительный крик:
— Идиот, продай ему плоскодонку!
Я поднял голову. С подоконника свешивались красное лицо и массивная грудь, и то и другое тряслось в негодовании.
Я поклонился ей с галантностью школьного учителя. Разгневанная особа спустилась вниз.
— Продай ему, что он хочет, болван! — приказала дама.
При ее массивной фигуре голос ее был тонким и звучал пискляво. Мне казалось, ее нетерпение поднимало голос все выше и выше, пока он не достиг тона предельной высоты.
— Я не знаю его, — продолжал твердить муж с глупым упрямством.
— Ну, кто вы такой? — завизжала она, как будто я упорно отказывался сообщать ей требуемые сведения.
Я рассказал свою историю: мне еще трудно ходить, а потому хочу провести несколько дней на лодке, сплавляясь по реке от города к городу, о чем мечтал с детства.
— Где ваш багаж? — поинтересовался этот чертов лодочник.
Я похлопал себя по карманам, оттопыренным термосом и бритвенным прибором. Добавил, что, кроме пижамы и зубной щетки, мне ничего не требуется.
Бабенка завелась снова. Она завизжала, как поросенок, согнанный со своей подстилки.
— Ты думаешь, для прогулки ему нужен сундук? Это разумный, воспитанный человек, а не бессовестный бездельник, который транжирит деньги по клубам на официантов и проституток, и скорее отправится на речку, чем станет сводить счеты с жизнью в петле. Он получит лодку, и недорого!
Дама прошествовала к причалу и указала мне на плоскодонку. Она был удобна, но слишком громоздка для человека, который не мог сидеть на веслах. И была недешева: цена оказалась вдвое большей, чем можно было ожидать. Доброта ее оказалась совсем не бескорыстной.
Там еще стояла небольшая шлюпка с красным парусом, и я спросил, нельзя ли купить ее. Дама ответила, что она будет мне не по карману.
— Я продам ее в конце своего похода, — возразил я. — У меня есть немного денег — компенсация за увечье.
Хозяйка велела мужу поставить мачту и поднять парус. Как мы ему оба были ненавистны! Он с жаром объявил, что я наверняка утону, а вина ляжет на жену, хотя с такой лодкой и ребенок мог управиться. Парус был скорее игрушечным, но при попутном ветре мог существенно ускорить движение, и не столь велик, чтобы мешать, вздумай я пустить лодку просто по течению. Я понимал, что мне понадобится не один день, чтобы быть в состоянии самостоятельно управлять парусом.
Пока женщина ругалась с мужем, я поспешил извлечь бумажник. Мне не хотелось показывать его содержимое и демонстрировать свою неловкость в отсчете ассигнаций.
— Вот! — протянул ей пачку банкнот. — Это все, что я могу дать. Скажите, да или нет.
Я не знал, больше или меньше эта сумма той, что она намеревалась запросить, но это было много больше стоимости малюсенькой ладьи для всякого, только не для меня. Дама была явно удивлена моей деревенской простоватостью, но для проформы стала торговаться. Я соглашался с ней, говорил, что она, несомненно, права, но что это все, что я в состоянии предложить за ее лодку. Она, конечно, уступила и дала мне счет. Через пять минут я уже плыл по реке, удивляя их, почему этот сумасшедший учитель стал на колени на деревянный подстил, вместо того чтобы усесться на шлюпочной банке, и почему он не починит свой пиджак.
Описывать ход дней и ночей, проведенных в плаванье по притоку и самой реке, особенно нечего. Непосредственная опасность мне не грозила, и я был доволен судьбой, доволен куда больше нынешней, хотя живу не менее уединенно. Меня не было на свете, и пока я не должен был предъявлять документы, даже оснований для моего бытия не существовало. Все, что мне было нужно, — это терпение, а это было не такое трудное дело. Я понемногу становился крепче, как идущий на поправку больной, каким я себя и представлял; и в самом деле, разыгранная мною роль содействовала выздоровлению. Я сам почти поверил в автомобильную аварию, в свою начальную школу, домоправительницу и своих любимых учеников, о чем болтал со встречными на реке и за обедом в уединенных береговых тавернах.
На ночь я причаливал свою лодку в безлюдных местах, выбирая берег пообрывистей, поболотистей или погуще заросший кустами, где никто не мог свалиться на меня с расспросами. Поначалу я выбирал каналы или заводи, но опасность таких мест мне показал один фермер, пригнавший своих лошадей в мою временную гавань на водопой и упорно настаивавший на подозрительном характере моей особы. Самым тяжким испытанием для меня был дождь. Промокнув насквозь за ночь, в утреннем тумане я трясся от холода. Резиновую накидку достать было негде, зато удалось купить кусок брезента. Он позволял мне оставаться сухим и как-то сохранять тепло, но был тяжел; разворачивать и сворачивать его для моих рук было делом нелегким. Только самый сильный дождь мог вынудить меня спрятаться под его укрытие.
За первую неделю я проплыл всего миль шестьдесят. Спешить мне было незачем, куда важнее было скорее поправиться. Я не рисковал и не напрягался. Пока мой зад не зарубцевался, я дрейфовал или шел под парусом, стоя на коленях, а спал на животе. Это ограничивало скорость моего плаванья. Грести я совсем не мог.
На второй неделе я надумал купить подвесной мотор, но вовремя спохватился и от этой идеи отказался. Выяснилось, что при покупке мотора и горючего придется подписывать столько бумаг, что всякий прослышавший обо мне полицейский или административный орган сможет спокойно меня арестовать. Должен заметить, что писанина делает положение правонарушителя чрезвычайно трудным.
В очередном на пути городе я нашел старую судовую верфь, где купил реечный парус для рыбацкой шаланды и включил в сделку еще установку на мачте фока. После этого я уже загрузился припасами и мог не заходить в деревни и города. С новыми парусами и пользуясь течением, я мог за день проходить до сорока миль, а что еще важнее — обходить стороной баржи и буксиры, ведущие себя на реке полными хозяевами.
Весь путь по реке я обдумывал, как мне выбраться из этой страны, и наметил три варианта. Первый заключался в том, чтобы продолжать плыть и положиться на везение. Этот путь был определенно рискованным, потому что только на быстроходной моторке можно было бы проскользнуть мимо патрульного катера пограничного порта. А так меня завернут как подозрительную личность или безмозглого идиота, которого не следует близко подпускать к лодкам; да и шансов у моей двенадцатифутовой лодчонки хоть недолго продержаться на плаву при выходе в море практически не было.
Второй вариант предусматривал открытую посадку на пассажирское судно или поезд и надежду, что мое имя и описание еще не дошли до пограничной полиции. Раньше, будь я в своих прежних силах, я попытался бы. Но по мере того, как мое путешествие затянулось на третью неделю, становилось очевидным, что поиски моего тела прекращены, и меня могли считать выжившим, а посему всякий усердный чинуша молил судьбу меня засечь и получить за это повышение по службе.
Третий вариант предполагал отирание в районе доков с целью пробраться зайцем на заграничное судно, кражу надежной лодки или высматривание яхты друзей. Но это требовало много времени, а я не мог ни остановиться в отеле, где меня попросили бы предъявить документы, ни проводить ночь на открытом воздухе, потому что эти же документы мог потребовать полицейский. Но, как бы то ни было, по прибытии в порт мне следовало сразу определиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Наконец я смог спокойно притулиться на коленках и развернуть сверток, что благословенный рыбак оставил для меня. Там была бутылка молока в удачном сочетании с пузырьком бренди, хлеб и лучший кусок холодной жареной курицы. Он все продумал великолепно: в свертке был даже термос с горячей водой для бритья.
Поев, я уже мог посмотреть на себя в зеркало. Благодаря утреннему купанию, я оказался вымыт чище, чем можно было ожидать. Поразил меня не разбитый глаз — заплывший, синий и страшный, а здоровый. Из зеркала на меня смотрел глаз пронзительный и огромный, глаз человека, активно живого, живее, чем я себя ощущал. Лицо было бледным и осунувшимся, как у христианских мучеников на средневековых изображениях, а поверх всего — зверская щетина. Меня просто восхитило, какую растительность родит эта тощая и питаемая одним святым духом почва.
Я натянул перчатки, они были мягкой кожи и, да вознаградит его Господь, значительно большего размера! Побрился, почистился и привел свой костюм в порядок. Мои пиджак и рубашка были в коричневых тонах, следы крови на них во время плавания к острову поблекли и едва различались. Приведя себя в порядок и приладив повязку на глаз, я пришел к заключению, что скорее вызываю сочувствие чем подозрение. Меня могли принять за клерка или школьного учителя, перенесшего тяжелый несчастный случай. Это могло стать самой подходящей для меня легендой.
Как только привел себя в порядок, я вышел из пшеницы, уже не заботясь, сколь широк остается за мной след. Никто не видел, откуда я выбрел на дорогу. Шоссе стало свободнее; оно прекратило наполнять и опустошать городок и лежало прямым путем в широкую жизнь. Безостановочно пробегали мимо неторопливо тарахтевшие грузовики и легковые машины. Для шоферов эта миля ничем не отличалась от остальной дороги, а какой-то паршивый пешеход их и вовсе не интересовал. До городка я ковылял, стараясь не хромать, насколько мне позволяли силы, часто останавливался передохнуть. Порой я шагал очень медленно и расчетливо, опираясь всем телом то на одну ногу, то на другую, будто я кого-то поджидаю.
Оказавшись между двумя рядами домов, я отчаянно занервничал. Столько окон смотрели на меня и такие толпы людей! Оглядываясь назад, припоминаю, что встретил по пути едва больше двух десятков пешеходов — в основном обходящих магазины женщин; но и в лучшие времена я страдаю боязнью многолюдства — агорафобией. Даже в Лондоне я всячески стараюсь избегать переполненных народом улиц; для меня пытка — пробираться сквозь толпы зевак из пригородов на Оксфорд-стрит. Улицы этого городка в действительности были оживлены не более и не менее провинциальных городков моей собственной страны, и особенно волноваться мне было не из-за нечего, но я ощущал себя так, будто годы провел, не видя живого человека.
Первым же переулком я свернул в сторону вымощенной набережной, где, не привлекая ничьего внимания, мог свободно шагать своей неестественной походкой среди цветочных клумб и танцевальных площадок. Впереди под мостом разместилась стоянка дюжины лодок. Подойдя к ним, я увидел свежеокрашенный павильон с желанной вывеской «Прокат лодок». В задумчивости опершись на ограду, стоял человек в расстегнутой куртке, очевидно, переваривавший свой завтрак, что ошибочно считал моментом размышлений.
Я поздоровался и спросил, не могу ли я взять напрокат лодку. Он с подозрением глянул на меня и заметил, что никогда раньше меня не видел, как бы закрывая этим вопрос о прокате. Пришлось объяснять, что я учитель, поправляюсь после тяжелой автоаварии и что доктор мне рекомендовал провести неделю на открытом воздухе. Человек вынул изо рта трубку и ответил, что чужим лодку в прокат не дает. Может, тогда он продаст мне одну лодку? Нет, этого он не может — финал наших переговоров. Ему, по-видимому, я не понравился, и торговаться со мной у него желания не было.
Из окна спальной комнаты раздался пронзительный крик:
— Идиот, продай ему плоскодонку!
Я поднял голову. С подоконника свешивались красное лицо и массивная грудь, и то и другое тряслось в негодовании.
Я поклонился ей с галантностью школьного учителя. Разгневанная особа спустилась вниз.
— Продай ему, что он хочет, болван! — приказала дама.
При ее массивной фигуре голос ее был тонким и звучал пискляво. Мне казалось, ее нетерпение поднимало голос все выше и выше, пока он не достиг тона предельной высоты.
— Я не знаю его, — продолжал твердить муж с глупым упрямством.
— Ну, кто вы такой? — завизжала она, как будто я упорно отказывался сообщать ей требуемые сведения.
Я рассказал свою историю: мне еще трудно ходить, а потому хочу провести несколько дней на лодке, сплавляясь по реке от города к городу, о чем мечтал с детства.
— Где ваш багаж? — поинтересовался этот чертов лодочник.
Я похлопал себя по карманам, оттопыренным термосом и бритвенным прибором. Добавил, что, кроме пижамы и зубной щетки, мне ничего не требуется.
Бабенка завелась снова. Она завизжала, как поросенок, согнанный со своей подстилки.
— Ты думаешь, для прогулки ему нужен сундук? Это разумный, воспитанный человек, а не бессовестный бездельник, который транжирит деньги по клубам на официантов и проституток, и скорее отправится на речку, чем станет сводить счеты с жизнью в петле. Он получит лодку, и недорого!
Дама прошествовала к причалу и указала мне на плоскодонку. Она был удобна, но слишком громоздка для человека, который не мог сидеть на веслах. И была недешева: цена оказалась вдвое большей, чем можно было ожидать. Доброта ее оказалась совсем не бескорыстной.
Там еще стояла небольшая шлюпка с красным парусом, и я спросил, нельзя ли купить ее. Дама ответила, что она будет мне не по карману.
— Я продам ее в конце своего похода, — возразил я. — У меня есть немного денег — компенсация за увечье.
Хозяйка велела мужу поставить мачту и поднять парус. Как мы ему оба были ненавистны! Он с жаром объявил, что я наверняка утону, а вина ляжет на жену, хотя с такой лодкой и ребенок мог управиться. Парус был скорее игрушечным, но при попутном ветре мог существенно ускорить движение, и не столь велик, чтобы мешать, вздумай я пустить лодку просто по течению. Я понимал, что мне понадобится не один день, чтобы быть в состоянии самостоятельно управлять парусом.
Пока женщина ругалась с мужем, я поспешил извлечь бумажник. Мне не хотелось показывать его содержимое и демонстрировать свою неловкость в отсчете ассигнаций.
— Вот! — протянул ей пачку банкнот. — Это все, что я могу дать. Скажите, да или нет.
Я не знал, больше или меньше эта сумма той, что она намеревалась запросить, но это было много больше стоимости малюсенькой ладьи для всякого, только не для меня. Дама была явно удивлена моей деревенской простоватостью, но для проформы стала торговаться. Я соглашался с ней, говорил, что она, несомненно, права, но что это все, что я в состоянии предложить за ее лодку. Она, конечно, уступила и дала мне счет. Через пять минут я уже плыл по реке, удивляя их, почему этот сумасшедший учитель стал на колени на деревянный подстил, вместо того чтобы усесться на шлюпочной банке, и почему он не починит свой пиджак.
Описывать ход дней и ночей, проведенных в плаванье по притоку и самой реке, особенно нечего. Непосредственная опасность мне не грозила, и я был доволен судьбой, доволен куда больше нынешней, хотя живу не менее уединенно. Меня не было на свете, и пока я не должен был предъявлять документы, даже оснований для моего бытия не существовало. Все, что мне было нужно, — это терпение, а это было не такое трудное дело. Я понемногу становился крепче, как идущий на поправку больной, каким я себя и представлял; и в самом деле, разыгранная мною роль содействовала выздоровлению. Я сам почти поверил в автомобильную аварию, в свою начальную школу, домоправительницу и своих любимых учеников, о чем болтал со встречными на реке и за обедом в уединенных береговых тавернах.
На ночь я причаливал свою лодку в безлюдных местах, выбирая берег пообрывистей, поболотистей или погуще заросший кустами, где никто не мог свалиться на меня с расспросами. Поначалу я выбирал каналы или заводи, но опасность таких мест мне показал один фермер, пригнавший своих лошадей в мою временную гавань на водопой и упорно настаивавший на подозрительном характере моей особы. Самым тяжким испытанием для меня был дождь. Промокнув насквозь за ночь, в утреннем тумане я трясся от холода. Резиновую накидку достать было негде, зато удалось купить кусок брезента. Он позволял мне оставаться сухим и как-то сохранять тепло, но был тяжел; разворачивать и сворачивать его для моих рук было делом нелегким. Только самый сильный дождь мог вынудить меня спрятаться под его укрытие.
За первую неделю я проплыл всего миль шестьдесят. Спешить мне было незачем, куда важнее было скорее поправиться. Я не рисковал и не напрягался. Пока мой зад не зарубцевался, я дрейфовал или шел под парусом, стоя на коленях, а спал на животе. Это ограничивало скорость моего плаванья. Грести я совсем не мог.
На второй неделе я надумал купить подвесной мотор, но вовремя спохватился и от этой идеи отказался. Выяснилось, что при покупке мотора и горючего придется подписывать столько бумаг, что всякий прослышавший обо мне полицейский или административный орган сможет спокойно меня арестовать. Должен заметить, что писанина делает положение правонарушителя чрезвычайно трудным.
В очередном на пути городе я нашел старую судовую верфь, где купил реечный парус для рыбацкой шаланды и включил в сделку еще установку на мачте фока. После этого я уже загрузился припасами и мог не заходить в деревни и города. С новыми парусами и пользуясь течением, я мог за день проходить до сорока миль, а что еще важнее — обходить стороной баржи и буксиры, ведущие себя на реке полными хозяевами.
Весь путь по реке я обдумывал, как мне выбраться из этой страны, и наметил три варианта. Первый заключался в том, чтобы продолжать плыть и положиться на везение. Этот путь был определенно рискованным, потому что только на быстроходной моторке можно было бы проскользнуть мимо патрульного катера пограничного порта. А так меня завернут как подозрительную личность или безмозглого идиота, которого не следует близко подпускать к лодкам; да и шансов у моей двенадцатифутовой лодчонки хоть недолго продержаться на плаву при выходе в море практически не было.
Второй вариант предусматривал открытую посадку на пассажирское судно или поезд и надежду, что мое имя и описание еще не дошли до пограничной полиции. Раньше, будь я в своих прежних силах, я попытался бы. Но по мере того, как мое путешествие затянулось на третью неделю, становилось очевидным, что поиски моего тела прекращены, и меня могли считать выжившим, а посему всякий усердный чинуша молил судьбу меня засечь и получить за это повышение по службе.
Третий вариант предполагал отирание в районе доков с целью пробраться зайцем на заграничное судно, кражу надежной лодки или высматривание яхты друзей. Но это требовало много времени, а я не мог ни остановиться в отеле, где меня попросили бы предъявить документы, ни проводить ночь на открытом воздухе, потому что эти же документы мог потребовать полицейский. Но, как бы то ни было, по прибытии в порт мне следовало сразу определиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28