– Тут в протоколе должно стоять: «Смех в зале», в скобках, – пошутил Басков.
– В скобках ничего нет, а смех, наверно, был… И напрасно. – Серегин сердито кашлял в кулак. – Задержали его, взяли у прокурора санкцию – до выяснения… А Балакин той же ночью совершил побег из капэзэ. И попал ему под руку милиционер из новичков – досталось бедняге, три недели в больнице лежал. Балакина словили еще до утра… Ну и вкатил ему суд пятерку… А насчет денег он, между прочим, не врал. Проверяли – в Сухуми и свидетелей нашли…
– Может, и насчет регистрации не врал, – уже совершенно серьезно заметил Басков.
– Вполне возможно.
– Интересно, догадался он, кому спасибо сказать должен?
– Тут ежу понятно.
– Повезло Нине Матвеевне. Одним разом от двух неугодных избавилась.
– К слову пришлось, Леша: как ее святое семейство поживает? Вы ведь в хоромах были…
– Дальше порога не ходил. Но скучно, наверно…
– Почему?
– Машина есть, дача есть, должность у внука ответственная во Внешторге, у самой – персональная пенсия союзного значения, кругом почет и уважение. Все есть… Разве не скучно?
– Э-э, бросьте-ка, пожалуйста! – Серегин взмахнул рукой. – Будьте уверены, этим Мучниковым совсем не скучно.
– Ну их к богу, Анатолий Иванович, а?
– И то верно… Что-то троллейбусов нет…
Басков посмотрел на свои часы.
– Без четверти двенадцать. Еще будут… У вас теперь какой план?
Серегин вздохнул, расправил плечи.
– Да что ж, пора домой возвращаться, я вам туг больше не нужен. А там дела ждут.
Басков достал из кармана сигареты, хотел закурить, но раздумал.
– Я вот о чем, Анатолий Иванович… Шальнев-то когда-нибудь очнется.
– Нет вопроса, – живо откликнулся Серегин. – Мне самому смерть хочется с ним поговорить, потрогать его живого, а не чурку безгласную… Как только в себя придет, давайте телеграмму, не задержусь.
– От вас он ничего не скроет, а я ему кто? Просто сыщик.
– Может, там и скрывать нечего.
– Я завтра в Ленинград… Должно там что-ничто найтись, должно.
– Так вы, значит, вечером отправитесь со «Стрелой»?
– Хочу самолетом. Чего день терять?
– А кто мне командировку отметит?
– Вы зайдите ко мне, Марат на месте будет, я ему скажу.
Снизу от Дома союзов появились огни троллейбуса – длинная лента на лбу и два светлых пятна на полах.
– Ну счастливо, Анатолий Иванович. Очень рад был вместе поработать.
– Взаимно, Леша.
Подошел троллейбус. Они пожали друг другу руки, и Басков уехал, а Серегин не спеша зашагал к гостинице.
Басков смотрел в круглый иллюминатор на крыло самолета, которое вот уже минут сорок высоко парило над белоснежным стеганым одеялом облаков, а сейчас с едва ощутимой косиной снижалось, облака стали похожи на покрытую пушистым снегом бескрайнюю степь, и крыло вот-вот начнет срезать верхушки сугробов, между которыми лежит синяя тень.
Как с заигранной, трескучей грампластинки зазвучал из динамика голос стюардессы, призывавшей застегнуть ремни. Стекло иллюминатора сделалось мутно-сизым, и крыло пропало. Самолет вошел в облака…
Через десять минут Басков вышел из здания аэропорта, а еще через полчаса здоровался за руку с начальником жилищно-эксплуатационной конторы, к чьей епархии относился дом, в котором жил Игорь Андреевич Шальнев. Там ждал Баскова ленинградский коллега, старший лейтенант Шустов.
Начальник ЖЭКа, у которого на правом лацкане серого пиджака висел знак участника войны, вышел и быстро вернулся в сопровождении низенького немолодого человека с заплывшими глазками и не менее как трехдневной щетиной на небритом лице.
– Это наш слесарь, – представил начальник.
– Здравия желаю, – хмуро проворчал слесарь, и по комнате порхнул перегарный душок. В руке он держал замурзанный чемоданчик.
– Понятых возьмем там, – сказал Шустов, обращаясь к Баскову.
– Тогда пошли.
По дороге к дому Басков узнал от начальника, что Шальнев обитает в двухкомнатной квартире, где есть еще один жилец – Зыков Константин Васильевич, год рождения 1929-й, одинокий, прописан в Ленинграде с 1973 года, приехал из Пскова, жилплощадь получена в порядке обмена. Работает Зыков на железной дороге, должность – составитель поездов. Больше ничего о Зыкове начальнику не известно… Да, квартплату в сберкассу вносит своевременно.
– Зыкова мы предупредили. Дождется, никуда не уйдет, – заключил начальник. И добавил: – Он в ночную работал. Спит, наверное.
– А как сказали – для чего придем? – спросил Басков тихо, чтобы слесарь не слышал.
– Как вот старший лейтенант велел. Осмотр квартиры на предмет ремонта.
Эта вынужденная ложь перед соседом Шальнева была необходима, чтобы, во-первых, не пришлось портить замки на квартирной двери, во-вторых, Баскову очень хотелось побыстрее увидеть соседа и поговорить с ним, а в-третьих, было бы неграмотно со стороны Баскова допустить, чтобы сосед заранее, до его появления, знал об истинной причине предстоящего визита в квартиру № 32. Мало ли что может выясниться впоследствии…
Начальник был брит, и пахло от него мужским одеколоном «Шипр», но глядел он ненамного веселее слесаря: видно, не причислял хлопоты с милицией к разряду желанных.
– Неприятности, что ли, Иван Степаныч? – спросил у него Шустов.
– Наше дело такое: из крана вода не течет – плохо, с потолка течет – все одно, понимаешь, плохо. Не угодишь, понимаешь, – ворчливо, но без всякого уныния отвечал Иван Степаныч.
– А наоборот бывает – из крана течет, а с потолка нет? – продолжал развивать тему Шустов.
Начальник одобрительно повел на него бровью.
– Иной раз получается… Если верхний сосед не купается… – И, не меняя тона, на том же дыхании ввернул вопрос: – А что этот гражданин Шальнев сотворил?
Шустов обернулся к Баскову, и тот объяснил:
– Под трамвай в Москве попал.
– Насмерть?
– Да нет… Помяло сильно.
– Он тихий, – подтверждающе сказал начальник.
– Знаете его?
– Кабы знал, был бы не тихий. Или неплательщик… А так я его фамилию первый раз вчера услышал. Тут они подошли к дому.
– Постановление на обыск есть, – сказал Басков Шустову. Он имел в виду обыск комнаты Шальнева.
Дом был пятиэтажный, старый, без лифта. На третий этаж поднимались по крутой лестнице с выбитыми, словно обтаявшими ступенями из светлого камня. На площадке второго этажа Иван Степаныч позвонил в обе квартиры – тут на каждом этаже их было по две. В одной не отозвались, а из другой женский голос спросил: «Кто?» Иван Степаныч назвал себя. Открыла высокая полная старуха. «Еще кто-нибудь есть дома?» Услышав, что есть еще ее старик, Иван Степаныч попросил подняться в номер 21.
В квартиру № 21 позвонил Басков. Открыли быстро – ждали. Басков увидел перед собой одинакового с ним роста плотного человека в синей нейлоновой рубахе и черных брюках. Густые черные волосы стрижены коротко. Лицо загорелое, но как-то по-деревенски, по-крестьянски: верхняя половина лба белая, как молоко, а все остальное – того медного, с нефтяным отливом в углублениях, цвета, какой бывает только у чеканных поделок массового производства, продающихся в сувенирных магазинах. Лицо это чеканилось без излишней проработки, стилизовано под примитив. Однако в глазах, смотревших вполприщура, переливались некие оттенки. Это Басков заметил и отметил.
– Здравствуйте. Вы Зыков? – сказал Басков.
– Константин Васильевич. Заходьте, – пригласил Зыков, отступая в прихожую. Его простуженный тенорок звучал не то чтобы льстиво, но выражая готовность слушать.
– Мы тут заодно с вашим начальником, – объяснил Басков, кивая на Ивана Степаныча: надо было как-то оправдать начальника ЖЭКа за его вынужденную ложь жильцу, хоть она и была во благо. – Я майор милиции Басков.
– Это мы понимаем. – Зыков согласно наклонил свое чеканное квадратное лицо, и Баскову показалось, что он понимает гораздо больше, чем заключалось в его, Бескова, словах.
Иван Степаныч, изображая ремонтную озабоченность, заглянул в ванную, но забыл при этом включить свет.
– Ладно, ближе к делу. – Басков поглядел на слесаря и подошел к двери комнаты Шальнева. Что это именно его комната, было очевидно, ибо дверь другой комнаты, принадлежавшей Зыкову, стояла настежь.
Слесарь осмотрел замок – не английский и не французский, а самый обыкновенный, которые открываются большим ключом через большую скважину, именно такую, в какие на рисунках художников-сатириков вот уже лет сто подглядывают и подслушивают отрицательные персонажи.
– Тут спичкой можно, – проворчал слесарь презрительно.
Он сунул какую-то загогулину в скважину, потом нажал – замок тихо хрюкнул, и дверь раскрылась.
Все, кто стоял за спиной у Баскова, вытянули шеи – с тем врожденным людским любопытством, которое так неудержимо тянет даже самого безразличного человека заглянуть в чужое жилье.
В большой квадратной комнате с двумя узкими окнами стояли платяной шкаф, диван-кровать, письменный стол и четыре стула. И все это старое, того сорта, что потрескивает по ночам. На одной стене, справа, – полки с книгами. В левом углу на табуретке телевизор марки «Рекорд», облупленный, с маленьким экраном.
Прибрано, пыли не успело еще накопиться.
Басков обернулся к старухе со второго этажа:
– Вас как зовут?
– Мария Антоновна.
– Войдите, пожалуйста, в комнату, Мария Антоновна… Вместе с мужем. Мы тут кое-что посмотрим… Это на пять минут…
Иван Степанович тронул Баскова за рукав.
– Я вам нужен? А то, понимаешь, дела…
– Надо будет после комнату запереть. Мы ее опечатаем.
Иван Степанович посмотрел на слесаря:
– Сделаешь. – И ушел.
– Вы, Константин Васильевич, подождите у себя – разговор будет, – сказал Басков Зыкову и, войдя в комнату Шальнева, закрыл дверь.
Мария Антоновна с мужем стояли в сторонке.
Басков открыл ящики письменного стола и начал перебирать бумаги. Шустов занялся книжными полками.
Собственно, это был не обыск, а осмотр вещей с целью составления их описи. Но Басков все же питал смутную надежду найти здесь хоть какую-нибудь зацепку, которая намекнула бы на причинную связь того, чем жил Шальнев до отъезда в Москву, с тем, что произошло на бульваре Карбышева. В существовании такой связи он не сомневался.
Покончив с письменным столом, Басков открыл платяной шкаф. Там на плечиках висели довольно потертое драповое пальто, старый, уже не пахнувший овчиной полушубок и три костюма – один поношенный, два почти новые.
Басков разложил костюмы рядышком на кровати, посмотрел на них, отступив, и позвал Шустова.
– Гляди. Ничего странного не находишь? Шустов раздумывал недолго.
– Вот это, по-моему, пятидесятый размер, третий рост, нашего производства. – Он показал на черный костюм. – Этот побольше. Пятьдесят четыре, рост два. Это относилось к темно-синему. – А серенький – пятьдесят два, четвертый. Оба финские.
Шустов прекрасно мог бы работать продавцом в отделе готового платья. Басков так и сказал ему и пошел за соседом. Тот ступил в комнату как-то странно, словно здесь была полная непроглядная темнота и он боялся наткнуться на что-нибудь.
Басков показал ему на костюмы и спросил:
– Это Игоря Андреевича костюмы?
– Вроде, – неуверенно отвечал Зыков.
– Но он носил?
– Мне ить это ни к чему… замечать…
– А вы вспомните.
Зыков ткнул пальцем в черный костюм.
– Вот эт носил.
– А эти?
– Ей-ей, ни к чему мне… Може, когда и носил. Може, он в прежние годы важней был…
Так, значит. И Зыков тоже с одного взгляда определил, что костюмчики разного размера. Но чего-то он как будто не договаривал…
– Хорошо, Константин Васильевич, идите пока к себе.
Костюмы Басков повесил обратно в шкаф. Составили протокол, дали понятым подписать.
Потом слесарь тем же своим крючком запер дверь, ее опечатали. Шустов со слесарем и понятыми ушли, а Басков постучался к Зыкову.
Его комната размером была такая же, как у Шальнева, но в ней казалось тесно, потому что вещей помещалось раз в пять больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29