– Извините, Анатолий Иванович, из чистого любопытства: откуда вы так точно знаете – с мая по октябрь? – невольно перебил Басков.
– Цех отца эвакуировали из Электрограда семнадцатого октября. Я тоже уехал. А до отъезда мы с Игорем виделись каждый день. В одном доме жили.
– Понятно. Пишем дальше.
– Шальнева Ольга Андреевна. Год рождения тридцать четвертый или тридцать пятый. В октябре сорок первого училась в школе. – Серегин задумался на минутку, а потом добавил: – Была у них няня, звали ее Матреной… Да вряд ли… Она и тогда уже старенькая была… Вряд ли жива… Да и фамилию ее не знаю…
Прежде чем уйти, чтобы отправить по телетайпу эти ценные для розыска сведения, Басков задал вопрос, как говорится, не по существу:
– А про черепах, Анатолий Иванович, расскажете?
– Э-э, Алеша, это длинная история… – Серегин потянулся, взглянул на часы. – По-нашему уже час ночи… Устройте меня в гостиницу, а завтра потолкуем.
– Портфель-то ваш у меня дома остался.
– Ничего, бритву бы только взять… А впрочем, утром в парикмахерской побреюсь.
Басков вернулся быстро, вызвал машину, довез Серегина до «Будапешта», дождался, пока он оформился у администратора, и поехал домой. Они договорились, что полковник придет в МУР в одиннадцать часов утра.
На следующий день, во вторник, 24 июля, поступило сообщение из Электрограда, в котором говорилось, что Шальнев Игорь Андреевич, 1924 года рождения, был призван на службу в Военно-Морской Флот 10 октября 1942 года. Служил на Балтийском флоте, в Ленинграде, затем в стрелковых частях Ленинградского фронта. Демобилизован в связи с ранениями в ноябре 1945 года («Как я», – сказал Баскову полковник Серегин). В декабре 1945 года поставлен на учет Электроградским горвоенкоматом, снят с учета в 1957 году. Отбыл в неизвестном направлении.
Работал в городской газете «Знамя труда», сначала корректором, последние пять лет – фотокорреспондентом. Жил по адресу: ул. Красная, д. 6, кв. 4. Был женат на гражданке Мучниковой Антонине Ивановне, г. р. 1935, от брака с нею имел сына. В 1957 году брак расторгнут.
Шальнева Ольга Андреевна, 1935 года рождения, проживает в Электрограде по адресу: проспект Радио, д. 11, кв. 32; работает преподавателем русского языка и литературы в средней школе № 2.
Большего трудно было ждать при первых шагах дознания…
Вечером Басков напомнил Серегину о его обещании рассказать про черепах.
– Хорошо, – согласился полковник. – Пойдем в гостиницу…
В номере умылись, сбросили с ног башмаки, сели в кресла за круглый столик, и Серегин начал свой долгий рассказ.
Ночь за окном стояла душная, а в номере была приятная прохлада.
Глава 3. ВОСПОМИНАНИЯ В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ
– Странные бывают фантазии у людей, которые названия улицам дают, – так начал свой рассказ Серегин.
– Когда отца назначили начальником цеха на заводе «Электрометалл», мы переехали в Электроград, и отцу дали двухкомнатную квартиру на улице Красной, Честное слово, я еще тогда удивился, хотя было мне всего девять лет, почему это она Красной называется. И малому ребенку на слух понятно: красная – это уж самая лучшая. Красная площадь, например, А тут не поймешь что.
Представьте себе восемь двухэтажных домов. Срублены из суковатых бревен. Стоят в ряд, и все с четными номерами, нечетных нет, на нечетной стороне сараюшки, которыми владеют жители пятиэтажных кирпичных зданий, а здания считаются уже по другой улице. Сама Красная – просто полоса кочковатой серой земли с канавами по бокам. Вход в дома не с улицы, а с задворок. Против каждых двух домов – длинный дощатый сарай. Между прочим, это были замечательные сараи. Внутри они разделялись перегородками на шестнадцать клетей, и у каждой клети своя дверь – восемь с одной стороны, восемь с другой. По числу квартир, потому что дома были восьмиквартирные. В сарае держали дрова или уголь, а многие ставили себе кровати, и летом это было вроде дачи. Чердака сараи не имели, перегородки – высотой метра в два с половиной. Так что при желании можно устраивать общие собрания жильцов, не слезая с кровати, а нам, мальчишкам, удобно было подглядывать, что поделывают соседи.
Получается, ругаю я нашу улицу, но это не так, только поначалу нос воротил, Оно и понятно, мы же в Москве жили, на Мелой Бронной. В двенадцатиметровой комнате вчетвером, но все равно – столица.
Нет, улица наша была, извините за игру слов, не красная, а даже прекрасная.
Не понравилось мне с непривычки, что завод день и ночь шумит, а он вот, рядом, двести метров. Пыхтит, грохочет, а когда работает в кузнечном цехе главный молот – в окнах стекла дребезжат, в шкафу посуда звякает. Но быстренько привык, под этот молот даже отец быстрее засыпал – сам мне так говорил, а в первые дни сильно раздражался…
Перебрались мы в Электроград в тридцать четвертом, летом – в июне или июле. Поселились в доме номер шесть, и квартира номер шесть, на втором этаже. Дедушка мой тогда уже умер, на троих шикарная была квартира, у меня отдельная комната. Помню, мать ходила такая счастливая, полы скребла, обои клеила, чистила-блистила.
Но я тосковал. Оглядываюсь день, другой – ребят-одногодков никого, и вообще пацанов нет, как будто тут одни взрослые живут. Оказалось, все в пионерлагере до сентября.
Мне идти в четвертый класс, школа была тогда одна на весь город, так что я, можно сказать, входил сразу в городское общество. Но первым знакомцем сделался сосед по дому, из четвертой квартиры, Игорь Шальнев. Отец у него работал бухгалтером на заводе. Мы были ровесники, и он тоже в четвертый перешел, и потом мы за одной партой сидели семь лет.
Сошлись мы без всякой подготовки. Я как-то утром по лестнице спускался, скрипучая такая лестница, а он из своей квартиры вышел с кружком от конфорки с кухонной плиты и железным прутом с крючком на конце – была тогда мода катать кружки и обручи по тротуарам. Левой рукой задашь обручу начальную скорость, подцепишь его крючком и катишь, а он звенит. Если человек семь кучкой обручи катят – целый оркестр, приятно слушать.
Увидел он меня, и спрашивает:
– У нас живешь?
– В шестой квартире.
– Ты кто?
– Толя Серегин, – говорю.
– Это тебя так мама-папа зовут, а взаправду как? Я сообразил, о чем он, отвечаю:
– Серьга. – Так меня в Москве на Малой Бронной прозвали. – В те времена все ребята: поголовно клички имели, я по большей части от фамилии. Он говорит: Я – Эсбэ.
– А что это – Эсбэ?
– Справочное бюро сокращенно. Я все знаю.
Ну я, конечно, не очень-то поверил, москвичу баки забить – голову заморочить – не так-то просто, но вообще-то скоро обнаружилось, что он действительно знал много таких штук – мне и не снилось. Он показывает свой крючок и конфорочный диск, спрашивает:
– Умеешь?
– Нет, – признаюсь.
– Аида, покажу.
Он повел меня на ту улицу, где кирпичные дома стояли, – это центральная улица была, Горького, как в Москве. Только на ней асфальт и имелся.
За час освоил я это дело, и поговорили мы о том о сем. Он, между прочим, спросил, есть ли у меня поджига, а я и не слыхал, что это такое.
– Эх ты, Серьга! – сказал мне Эсбэ, как больному, – Хочешь быть жертвой, да?
Я не ведал, что значит стать жертвой, даже слова такого никогда не встречал, поэтому, чтобы не выдать своего невежества, задал неопределенный вопрос:
– Почему?
– Без поджиги тебя кто хочешь может подстрелить. Аида!
Он повел меня к сараям и там, в закутке, вынул из кармана своих штанов револьвер, ненастоящий, конечно, но очень красивый – глаз не оторвешь.
– Это браунинг, – говорит. – У меня есть еще маузер, вот такую доску с двадцати шагов насквозь пробивает, и пуля улетает дальше. – И показывает пальцами – доска получается сантиметров пять толщиной.
Я уже освоился с ним немного и подначиваю:
– За горизонт улетает?
Оказалось, напрасно подначивал.
У Эсбэ уши сделались розовые – оскорбился. Достает из другого кармана коробок спичек, прилаживает одну спичку к револьверу – там на деревянной рукоятке маленькая скобочка из стальной проволоки, спичка втыкается так, чтобы головка легла на прорезь, сделанную в казенной части ствола.
– Отойди! – командует.
Я стал у него за спиной. Он чиркнул коробком по спичке, вытянул руку, и тут как бабахнет – в ушах зазвенело.
Стрелял он в стенку сарая шагов с семи. Доска была не в пять сантиметров, но в два сантиметра – это как минимум.
Продул небрежно дуло (мы ствол дулом называли), подошел к стенке, ткнул пальцем и приглашает меня этак сквозь зубы:
– А ну смотри.
Я посмотрел: дырка, аккуратная такая. Он говорит:
– Понял? А у маузера дуло в два раза длинней.
Теперь, наверно, уже у меня уши покраснели и вид был как у оплеванного, потому что Эсбэ поглядел на меня и сжалился.
– Ладно, – говорит, – тебе нужно сделать поджигу. У меня есть трубка – во! – Он оттопырил вверх большой палец правой руки, а тремя пальцами левой как бы посыпал его сверху – это означало «на большой с присыпкой», по-нынешнему высший сорт или товар повышенного спроса, что ли.
Мы пошли в наш общий длинный сарай, в клеть под номером четыре, и первым долгом он показал мне свой маузер, который извлек из тайника в углу, за поленницей душистых колотых дров. Это была, уверяю вас, замечательная вещь.
К обеду я тоже был вооружен браунингом. Изготовил его Эсбэ, но я наблюдал внимательно и так освоил процесс производства, что позже сам стал порядочным оружейным мастером.
Очень вкусно выходило все у Эсбэ. Материалов и инструментов было в специальном ящике множество.
Он сам остался доволен своей работой, а обо мне и говорить нечего. Но Эсбэ на этом не остановился. Достал из ящика два коробка спичек и начал обстругивать серу о дуло – она падала в ствол. Потом высыпал серу на клочок газеты, вынул из ящика заткнутый тряпочкой винтовочный патрон, из него отсыпал немножко пороха и смешал его с серой, а смесь ссыпал в ствол. Из газетной бумаги слепил пыж, загнал его коротеньким шомполом в ствол, легонько утрамбовал. Потом вынул из ящика мешочек – в нем оказались самолитные свинцовые пули самых разных калибров.
Он выбрал подходящую, опустил в ствол, загнал еще один пыж и сказал:
– Сейчас попробуем.
Мы пошли через болотце, лежавшее сразу за сараем, к заброшенной будке, неизвестно зачем стоявшей посреди огромного пустыря.
Эсбэ, как в первый раз, велел мне стать у него за спиной и выстрелил по будке. Смятую пулю мы отыскали внутри, и Эсбэ протянул мне поджигу.
– Хороший браунинг, – авторитетно объявил он при этом.
Мы вернулись в сарай и зарядили оба браунинга. Обстругивал я спички и размышлял. И выходило так, что все знаменитые затеи Тома Сойера – просто девчоночьи игрушки. Эсбэ, пока мастерил браунинг, кое-что рассказал про город и его малолетних и уже не очень малолетних обитателей, обрисовал расстановку сил. Тут по-настоящему пахло порохом, без всяких шуток.
Дело вот какое.
По другую сторону железной дороги строился еще один большой завод, народу там было если и поменьше, чем по эту, то ненамного. Стройка существовала самостоятельно и как бы не входила в состав города. Из-за чего возник конфликт между стройкой и городом, толком никто уже не помнил, но, в общем, предлог был мелкий. Стороны не тревожили друг друга, пока не нарушалась граница, то есть городские не могли безнаказанно перейти через железную дорогу на территорию стройки, и наоборот. Но раз, а иногда и два раза в год, обязательно летом, происходили генеральные сражения на обширном поле километрах в двух от города.
День битвы устанавливался по договоренности между атаманами двух войск. Атамана нашего войска звали Ватула, ему было лет двадцать.
На вооружении у нас имелись поджиги, рогатки, из которых стреляли шариками от подшипников, а для ближнего боя – ножи. Но главное не это. Хотите верьте, хотите не верьте, у нас была настоящая пушка на колесах, маленькая и старенькая, но настоящая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29