Когда пришел участковый, охотник забаррикадировался в бывшей котельной и в ответ на увещевания грозил, что изрешетит всякого, кто посмеет сунуться в дверь. Посланные на место происшествия Басков и Коротков поступили тогда просто. Вышибли дверь и пошли на озверевшего охотника. Коротков нес перед собою пуленепробиваемый щит, а Басков у него за спиной – с пистолетом в руке, чтобы, выбрав миг, выстрелить наверняка. Но стрелять не пришлось. Охотник шарахнул из обоих стволов разом – Коротков еле на ногах устоял от удара дроби в щит, а низкий закопченный потолок покрылся свинцовыми брызгами. Перезарядить ружье охотник, конечно, не успел…
– Тут не охотничек, Ваня, – после недолгого молчания буркнул Басков.
– А какая разница?
– Не скажи. У Чистого еще пять патронов. В комнате, где был Чистый, что-то загремело. Коротков тронул Баскова за плечо.
– Смотри-ка.
Басков взглянул туда, куда глядел ствол Иванова пистолета. На полке над вешалкой в коридорчике покоилась, как отрезанная, женская голова. Лицо розовое, красные губки бантиком и глупые голубые эмалевые глаза. И на голове лиловая шляпка с узенькими полями. Басков не сразу сообразил, что это муляж.
– Ну и что? – спросил он Короткова.
– Покажем ему. Дверь ногой нараспашку, я сверху сую эту головку, ты стреляешь. А хочешь – наоборот. – Он на эту рожу насмотрелся уже.
– Не разберется.
– Не будем, Ваня. Давай проще, – тихо сказал Басков, а добавил громче: Фокин, как свистну, стреляй три раза по двери – и за нами. – И опять тихо, уже Шилову: – А ты открой в кухне окно и наблюдай. – Басков подвинулся ближе к закрытой двери. – Жалко, знать бы, как там мебель стоит… Ну ладно, начнем, Иван.
Басков тонко свистнул. Трижды грохнул пистолет Фокина. Басков пнул ногой дверь комнаты и плашмя упал на пол. Короткое метнулся за стоявший слева шкаф. Басков не ожидал увидеть того, что увидел: Чистый, пригнувшись, враскоряку стоял на подоконнике, в проеме распахнутого окна, спиной к ним, готовый прыгнуть вниз. Все это была секунда, может, полсекунды. Басков, приподнявшись на левой руке, вскинул пистолет и выстрелил – в правое плечо. Чистого словно сдуло с подоконника, а снизу, с улицы, донесся протяжный звериный вой…
Басков увидел валявшийся на полу под окном расколовшийся горшок и черный ком земли с торчавшим из него кустиком аспарагуса, и с уже ненужной догадкой подумал, что это горшок загремел, когда Чистый открывал окно…
Они с Коротковым вместе перегнулись через подоконник, поглядели вниз. Чистый лежал на траве, лицом в небо и монотонно скулил. На запястьях у него были наручники. Над ним стояли лейтенант и сержант из ПМГ.
– Отпрыгался, – сказал Короткое.
– Шилов! – позвал Басков.
Марат пришел из кухни. Следом без зова явился Фокин.
– Ты, Шилов, останься… организуй тут… Замок, дверь… И вообще приборочку… – Басков оглянулся, словно ища, не забыл ли чего. – А мы поедем.
– Слушаюсь, товарищ майор! – крикнул Марат.
– Да тише ты. – Басков поморщился. – И так шуму подняли. На ключи, отвезешь Тарасовой, она ждет.
– И дырок понаделали – сквозняк будет, хозяйка простудится, – подначил Короткое.
Они втроем вышли на лестницу, и на площадке между третьим и вторым этажами Короткое что-то поднял, повертел в пальцах.
– Гляди-ка, твоя, – сказал он, протягивая Баскову желтовато-серый цилиндрик с закругленным и слегка сплющенным мыском. Это была пуля от ТТ.
Басков опустил ее в карман пиджака и тут только ощутил, как саднит бок.
Спустившись и обойдя дом, они увидели все три легковые, на которых сюда прибыли. Ремонтная летучка уже уехала.
Врач осматривал обнаженное плечо Чистого. Потом, открыв свой чемоданчик, достал шприц, ампулы и сделал ему укол в руку.
– Ну как? – спросил Басков.
– Сквозное, – ответил врач, бинтуя Чистому плечевой сустав. – Плечевая кость раздроблена в верхней трети.
– А что упал, ничего?
– Кажется, без последствий.
– Большой везун, – заметил Короткое. – Ему бы в «Спортлото» играть.
Чистый все скулил, лежа с закрытыми глазами.
– Давайте его в машину, а то простудится, – в тон Короткову сказал Басков. – «Скорую» не вызывали?
– Нет.
– Ну и хорошо. Поехали.
Фокин и Короткое подхватили Чистого и усадили на заднее сиденье «Волги» между собою. Врач хотел сесть на переднее сиденье в ту же машину, но Короткое остановил его:
– Там майора царапнуло малость. Вы бы, как мастер своего дела…
– Понял, – перебил его врач и сел во вторую «Волгу», рядом с Басковым.
Он осмотрел Баскова и сказал:
– Счастливый случай.
Рана уже не кровоточила. Врач смазал ее йодом, Достал из чемодана шприц в стерильном чехольчике.
– А это чего? – Басков покосился на шприц. Он терпеть не мог уколов, малодушно оправдывая себя популярным соображением: «А кто их любит?»
– Противостолбнячное и антигангренозное, – объяснил врач.
Сделав укол, врач пообещал:
– Сегодня через три часа – еще один противостолбнячный, а потом еще.
– А может, не надо?
– Непременно надо.
Басков посмотрел на часы. Было без десяти пять. С Колобовского они выехали в половине четвертого – значит, на все про все ушло час двадцать. Восемьдесят минут. А ему казалось, что перестрелка в квартире № 23 происходила во сне, который снился ему ну не менее как неделю назад.
– Трогай, Юра, – сказал Басков шоферу и взглянул на дом.
При Чистом оказалось четырнадцать с половиной тысяч рублей. Басков подсчитал: в Ленинграде они с Брысем оставили себе по три тысячи, а тринадцать Брысъ отдал Шаявневу для его сестры Ольги. У Брыся при аресте было две с половиной. Из совхозной кассы они унесли двадцать три. Значит, до Ленинграда и в Ленинграде потратили вместе четыре тысячи, а врозь – две. Что ж, для казны не так уж и плохо – заполучить обратно семнадцать тысяч, могло бы быть и хуже.
Но денежный вопрос, поскольку с ним все ясно, сам по себе больше не интересовал Баскова. То, что государству возвращается такая солидная часть украденного, радовало его из-за Балакина: на суде этот факт, безусловно, будет иметь значение. Он никак не мог вытравить в себе симпатию к вору, возникшую из рассказа Анатолия Ивановича Серегина, и желал ему только одного – чтобы срок был поменьше. Ну, пусть десять, пусть двенадцать лет… Лишь бы не высшая…
К Чистому у него не было ни капли жалости. Впервые за всю свою жизнь в угрозыске Басков испытывал чувство неприлично злорадное, но не поддающееся, как он ни старался, протестующим доводам разума, чувство, что вот он изловил человека, который заслуживает приговора на всю катушку и, может быть, услышит такой приговор. И дело тут было вовсе не в том, что Чистый ранил его. Подумаешь, царапина…
На первом допросе Чистый пытался выкручиваться насчет ограбления кассы, валил все на Брыся.
– А куда вы девали черную перчатку со свинцовым блином? – спросил Басков, раздражаясь.
– Какие перчатки? – с улыбочкой удивился Чистый. – Лето же, гражданин начальник.
– А охранника вы чем по затылку ударили?
– Да что вы на меня вешаете? Какой охранник?
– Хорошо, я сегодня же устрою вам очную ставку с Брысем.
Чистый вдруг сорвался в крик:
– Не надо! Не хочу! На кой мне эта пасть!
– А вот он очень бы хотел с вами встретиться, – не утерпел Басков, с отвращением ловя себя на том, что ему нравится панический страх Чистого перед Брысем.
Он сознавал, что эти слова имеют для Чистого один смысл, когда речь идет лишь об ограблении кассы, и приобретают совсем другой, более серьезный, если Чистый увидел в них намек на ограбление Шальнева. Похоже было на второе…
Чистый разыграл обморок, схватился за перевязанное плечо и сполз со стула.
Басков вызвал врача. Врач пришел, дал Чистому понюхать нашатыря и, пощупав пульс, сказал, что ни сердечного, ни другого какого приступа не наблюдается.
Басков понял, что не сумеет оставаться спокойным при допросе Чистого, и ему представилось унизительным и противным тратить на этого человекоподобного свои нервные клетки, которые, как известно даже эстрадным конферансье, не восстанавливаются.
– Вот что, – сказал Басков, – мне из вас по капле показания добывать не хочется. Давайте так: я сейчас кое-что спрошу, а вы прикиньте, чем следствие располагает. Думаю, всем станет легче.
– Валяйте, – развязно согласился Чистый.
– Первое. Из Ленинграда вы уехали с тремя тысячами. Откуда четырнадцать с половиной?
– Нашел.
– Ладно, это мы уточним. Второе: зачем вы положили в карман Шальневу паспорт Брыся? И зачем послали Зыкову три сотни от имени Брыся? Замазать его хотели?
Чистый даже головой покрутил.
– Ну, начальничек! А может, Брысь сам и подкинул? Ксива-то не моя, а Брыся.
Баскову вспомнилась его собственная мысль о таком витиеватом варианте, и он с интересом посмотрел на Чистого. Этот тип, оказывается, способен на иезуитские штучки. Выходит, именно на такой вариант он и рассчитывал?
– Хорошо, на эти вопросы можете не отвечать, это вам, как говорится, информация к размышлению, – сказал Басков, чувствуя раздражение. – А вот насчет перчатки советую не тянуть.
Перчатка нужна была Баскову до зарезу: для следствия и на суде она окажется самым убедительным вещественным доказательством в ряду прочих. Тут молчание не устраивало его.
– Где перчатка? – спросил он сквозь зубы.
Чистый ответил не сразу, а когда заговорил, Басков не узнал его тона.
– Шальнев живой?
– Тут я спрашиваю, а не вы. Где перчатка?
– Выбросил.
Баскову стало легче. Чистый, несмотря на свое иезуитство, вероятно, не шибко-то разбирается в основах судопроизводства, коль признался в существовании перчатки – орудия двух преступлений, совершенных им. Но это были пока лишь слова, от слов на суде и отказаться не поздно.
Однако у него есть еще один способ попробовать отыскать перчатку.
У Тарасовой обыска не производили, так как было установлено, что о деяниях Чистого она не имела никакого понятия, а кров ему предоставила, как она сама говорила Баскову, исключительно из дружеского отношения к Сомовой, по ее просьбе. Не спрятал ли Чистый свою перчатку у нее в квартире?
В тот же день Басков встретился с Антониной Тарасовой у нее на работе и попросил, когда приедет домой, хорошенько поискать, нет ли среди ее вещей чего чужого, постороннего – он не сказал, что это может быть черная мужская перчатка с зашитым за подкладку свинцовым блином. И записал ей свой рабочий телефон.
Она позвонила вечером, и голос у нее был растерянный, как в тот раз, когда Басков приезжал за ключами.
– Нашла, товарищ майор.
– Что нашли?
– Перчатка черная. Большая и страшно тяжелая. Что-то там вложено.
– Где она была?
– В шкафу стенном, на полке, наверху. Там у меня коробка с зимними сапожками. В голенище засунута.
– Прошу вас, Антонина Михайловна, сделайте вот что. Положите ее в коробку, как лежала, и поставьте коробку на место. – И, помолчав секунду, спросил: – Вы когда завтра работаете?
– Во вторую.
– Можете побыть до двенадцати дома?
– Конечно.
– Мы к вам заедем. Большой компанией. Вы уж не ругайте за беспокойство. Это в последний раз.
– Да нет, ничего…
На допрос Басков вызвал Чистого в девять часов утра.
– Прошу ответить только одно: где перчатка? – спросил он, когда Чистый сел.
– Не было никакой перчатки, – зло сказал Чистый.
– Вы же говорили – выбросили ее.
– Шутил. Хотел в лист вам сыграть, гражданин начальник, вижу, нравятся вам перчатки.
– Ну так вот, Чистый, сейчас поедем к Тарасовой, и вы покажете, где перчатка. В какой сапожок ее засунули.
Чистый хохотнул, но ничего не сказал. И Басков прибавил:
– А будете дурака ломать – мол, не моя, – так Брысь ее опознает… На очной ставке…
– Не надо очной ставки! – Чистого словно иглой кольнули.
– Так покажете?
– Чтоб я пропал! – Чистый выругался, помолчал, поднялся со стула и сказал: – Поехали, начальничек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Тут не охотничек, Ваня, – после недолгого молчания буркнул Басков.
– А какая разница?
– Не скажи. У Чистого еще пять патронов. В комнате, где был Чистый, что-то загремело. Коротков тронул Баскова за плечо.
– Смотри-ка.
Басков взглянул туда, куда глядел ствол Иванова пистолета. На полке над вешалкой в коридорчике покоилась, как отрезанная, женская голова. Лицо розовое, красные губки бантиком и глупые голубые эмалевые глаза. И на голове лиловая шляпка с узенькими полями. Басков не сразу сообразил, что это муляж.
– Ну и что? – спросил он Короткова.
– Покажем ему. Дверь ногой нараспашку, я сверху сую эту головку, ты стреляешь. А хочешь – наоборот. – Он на эту рожу насмотрелся уже.
– Не разберется.
– Не будем, Ваня. Давай проще, – тихо сказал Басков, а добавил громче: Фокин, как свистну, стреляй три раза по двери – и за нами. – И опять тихо, уже Шилову: – А ты открой в кухне окно и наблюдай. – Басков подвинулся ближе к закрытой двери. – Жалко, знать бы, как там мебель стоит… Ну ладно, начнем, Иван.
Басков тонко свистнул. Трижды грохнул пистолет Фокина. Басков пнул ногой дверь комнаты и плашмя упал на пол. Короткое метнулся за стоявший слева шкаф. Басков не ожидал увидеть того, что увидел: Чистый, пригнувшись, враскоряку стоял на подоконнике, в проеме распахнутого окна, спиной к ним, готовый прыгнуть вниз. Все это была секунда, может, полсекунды. Басков, приподнявшись на левой руке, вскинул пистолет и выстрелил – в правое плечо. Чистого словно сдуло с подоконника, а снизу, с улицы, донесся протяжный звериный вой…
Басков увидел валявшийся на полу под окном расколовшийся горшок и черный ком земли с торчавшим из него кустиком аспарагуса, и с уже ненужной догадкой подумал, что это горшок загремел, когда Чистый открывал окно…
Они с Коротковым вместе перегнулись через подоконник, поглядели вниз. Чистый лежал на траве, лицом в небо и монотонно скулил. На запястьях у него были наручники. Над ним стояли лейтенант и сержант из ПМГ.
– Отпрыгался, – сказал Короткое.
– Шилов! – позвал Басков.
Марат пришел из кухни. Следом без зова явился Фокин.
– Ты, Шилов, останься… организуй тут… Замок, дверь… И вообще приборочку… – Басков оглянулся, словно ища, не забыл ли чего. – А мы поедем.
– Слушаюсь, товарищ майор! – крикнул Марат.
– Да тише ты. – Басков поморщился. – И так шуму подняли. На ключи, отвезешь Тарасовой, она ждет.
– И дырок понаделали – сквозняк будет, хозяйка простудится, – подначил Короткое.
Они втроем вышли на лестницу, и на площадке между третьим и вторым этажами Короткое что-то поднял, повертел в пальцах.
– Гляди-ка, твоя, – сказал он, протягивая Баскову желтовато-серый цилиндрик с закругленным и слегка сплющенным мыском. Это была пуля от ТТ.
Басков опустил ее в карман пиджака и тут только ощутил, как саднит бок.
Спустившись и обойдя дом, они увидели все три легковые, на которых сюда прибыли. Ремонтная летучка уже уехала.
Врач осматривал обнаженное плечо Чистого. Потом, открыв свой чемоданчик, достал шприц, ампулы и сделал ему укол в руку.
– Ну как? – спросил Басков.
– Сквозное, – ответил врач, бинтуя Чистому плечевой сустав. – Плечевая кость раздроблена в верхней трети.
– А что упал, ничего?
– Кажется, без последствий.
– Большой везун, – заметил Короткое. – Ему бы в «Спортлото» играть.
Чистый все скулил, лежа с закрытыми глазами.
– Давайте его в машину, а то простудится, – в тон Короткову сказал Басков. – «Скорую» не вызывали?
– Нет.
– Ну и хорошо. Поехали.
Фокин и Короткое подхватили Чистого и усадили на заднее сиденье «Волги» между собою. Врач хотел сесть на переднее сиденье в ту же машину, но Короткое остановил его:
– Там майора царапнуло малость. Вы бы, как мастер своего дела…
– Понял, – перебил его врач и сел во вторую «Волгу», рядом с Басковым.
Он осмотрел Баскова и сказал:
– Счастливый случай.
Рана уже не кровоточила. Врач смазал ее йодом, Достал из чемодана шприц в стерильном чехольчике.
– А это чего? – Басков покосился на шприц. Он терпеть не мог уколов, малодушно оправдывая себя популярным соображением: «А кто их любит?»
– Противостолбнячное и антигангренозное, – объяснил врач.
Сделав укол, врач пообещал:
– Сегодня через три часа – еще один противостолбнячный, а потом еще.
– А может, не надо?
– Непременно надо.
Басков посмотрел на часы. Было без десяти пять. С Колобовского они выехали в половине четвертого – значит, на все про все ушло час двадцать. Восемьдесят минут. А ему казалось, что перестрелка в квартире № 23 происходила во сне, который снился ему ну не менее как неделю назад.
– Трогай, Юра, – сказал Басков шоферу и взглянул на дом.
При Чистом оказалось четырнадцать с половиной тысяч рублей. Басков подсчитал: в Ленинграде они с Брысем оставили себе по три тысячи, а тринадцать Брысъ отдал Шаявневу для его сестры Ольги. У Брыся при аресте было две с половиной. Из совхозной кассы они унесли двадцать три. Значит, до Ленинграда и в Ленинграде потратили вместе четыре тысячи, а врозь – две. Что ж, для казны не так уж и плохо – заполучить обратно семнадцать тысяч, могло бы быть и хуже.
Но денежный вопрос, поскольку с ним все ясно, сам по себе больше не интересовал Баскова. То, что государству возвращается такая солидная часть украденного, радовало его из-за Балакина: на суде этот факт, безусловно, будет иметь значение. Он никак не мог вытравить в себе симпатию к вору, возникшую из рассказа Анатолия Ивановича Серегина, и желал ему только одного – чтобы срок был поменьше. Ну, пусть десять, пусть двенадцать лет… Лишь бы не высшая…
К Чистому у него не было ни капли жалости. Впервые за всю свою жизнь в угрозыске Басков испытывал чувство неприлично злорадное, но не поддающееся, как он ни старался, протестующим доводам разума, чувство, что вот он изловил человека, который заслуживает приговора на всю катушку и, может быть, услышит такой приговор. И дело тут было вовсе не в том, что Чистый ранил его. Подумаешь, царапина…
На первом допросе Чистый пытался выкручиваться насчет ограбления кассы, валил все на Брыся.
– А куда вы девали черную перчатку со свинцовым блином? – спросил Басков, раздражаясь.
– Какие перчатки? – с улыбочкой удивился Чистый. – Лето же, гражданин начальник.
– А охранника вы чем по затылку ударили?
– Да что вы на меня вешаете? Какой охранник?
– Хорошо, я сегодня же устрою вам очную ставку с Брысем.
Чистый вдруг сорвался в крик:
– Не надо! Не хочу! На кой мне эта пасть!
– А вот он очень бы хотел с вами встретиться, – не утерпел Басков, с отвращением ловя себя на том, что ему нравится панический страх Чистого перед Брысем.
Он сознавал, что эти слова имеют для Чистого один смысл, когда речь идет лишь об ограблении кассы, и приобретают совсем другой, более серьезный, если Чистый увидел в них намек на ограбление Шальнева. Похоже было на второе…
Чистый разыграл обморок, схватился за перевязанное плечо и сполз со стула.
Басков вызвал врача. Врач пришел, дал Чистому понюхать нашатыря и, пощупав пульс, сказал, что ни сердечного, ни другого какого приступа не наблюдается.
Басков понял, что не сумеет оставаться спокойным при допросе Чистого, и ему представилось унизительным и противным тратить на этого человекоподобного свои нервные клетки, которые, как известно даже эстрадным конферансье, не восстанавливаются.
– Вот что, – сказал Басков, – мне из вас по капле показания добывать не хочется. Давайте так: я сейчас кое-что спрошу, а вы прикиньте, чем следствие располагает. Думаю, всем станет легче.
– Валяйте, – развязно согласился Чистый.
– Первое. Из Ленинграда вы уехали с тремя тысячами. Откуда четырнадцать с половиной?
– Нашел.
– Ладно, это мы уточним. Второе: зачем вы положили в карман Шальневу паспорт Брыся? И зачем послали Зыкову три сотни от имени Брыся? Замазать его хотели?
Чистый даже головой покрутил.
– Ну, начальничек! А может, Брысь сам и подкинул? Ксива-то не моя, а Брыся.
Баскову вспомнилась его собственная мысль о таком витиеватом варианте, и он с интересом посмотрел на Чистого. Этот тип, оказывается, способен на иезуитские штучки. Выходит, именно на такой вариант он и рассчитывал?
– Хорошо, на эти вопросы можете не отвечать, это вам, как говорится, информация к размышлению, – сказал Басков, чувствуя раздражение. – А вот насчет перчатки советую не тянуть.
Перчатка нужна была Баскову до зарезу: для следствия и на суде она окажется самым убедительным вещественным доказательством в ряду прочих. Тут молчание не устраивало его.
– Где перчатка? – спросил он сквозь зубы.
Чистый ответил не сразу, а когда заговорил, Басков не узнал его тона.
– Шальнев живой?
– Тут я спрашиваю, а не вы. Где перчатка?
– Выбросил.
Баскову стало легче. Чистый, несмотря на свое иезуитство, вероятно, не шибко-то разбирается в основах судопроизводства, коль признался в существовании перчатки – орудия двух преступлений, совершенных им. Но это были пока лишь слова, от слов на суде и отказаться не поздно.
Однако у него есть еще один способ попробовать отыскать перчатку.
У Тарасовой обыска не производили, так как было установлено, что о деяниях Чистого она не имела никакого понятия, а кров ему предоставила, как она сама говорила Баскову, исключительно из дружеского отношения к Сомовой, по ее просьбе. Не спрятал ли Чистый свою перчатку у нее в квартире?
В тот же день Басков встретился с Антониной Тарасовой у нее на работе и попросил, когда приедет домой, хорошенько поискать, нет ли среди ее вещей чего чужого, постороннего – он не сказал, что это может быть черная мужская перчатка с зашитым за подкладку свинцовым блином. И записал ей свой рабочий телефон.
Она позвонила вечером, и голос у нее был растерянный, как в тот раз, когда Басков приезжал за ключами.
– Нашла, товарищ майор.
– Что нашли?
– Перчатка черная. Большая и страшно тяжелая. Что-то там вложено.
– Где она была?
– В шкафу стенном, на полке, наверху. Там у меня коробка с зимними сапожками. В голенище засунута.
– Прошу вас, Антонина Михайловна, сделайте вот что. Положите ее в коробку, как лежала, и поставьте коробку на место. – И, помолчав секунду, спросил: – Вы когда завтра работаете?
– Во вторую.
– Можете побыть до двенадцати дома?
– Конечно.
– Мы к вам заедем. Большой компанией. Вы уж не ругайте за беспокойство. Это в последний раз.
– Да нет, ничего…
На допрос Басков вызвал Чистого в девять часов утра.
– Прошу ответить только одно: где перчатка? – спросил он, когда Чистый сел.
– Не было никакой перчатки, – зло сказал Чистый.
– Вы же говорили – выбросили ее.
– Шутил. Хотел в лист вам сыграть, гражданин начальник, вижу, нравятся вам перчатки.
– Ну так вот, Чистый, сейчас поедем к Тарасовой, и вы покажете, где перчатка. В какой сапожок ее засунули.
Чистый хохотнул, но ничего не сказал. И Басков прибавил:
– А будете дурака ломать – мол, не моя, – так Брысь ее опознает… На очной ставке…
– Не надо очной ставки! – Чистого словно иглой кольнули.
– Так покажете?
– Чтоб я пропал! – Чистый выругался, помолчал, поднялся со стула и сказал: – Поехали, начальничек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29