Вообще-то в природе я существую как безработный журналист. Прежде работа в газете, потом в журнале, опять в газете, и однажды подневольная писанина до того обрыдла, что я ни с того ни с сего накатал заявление об уходе из партийной газеты. Геройский поступок по тем временам. "Ну не может нормальный человек всю жизнь делать интервью с людьми, которые ему противны, или репортажи, от которых самого тошнит!" -- объяснил я, но мало кто соглашался. Все тряслись за собственную задницу, причем тряслись задницей, так как мозги свои давно профунькали проституционным щелкоперством.
Я переоценил свои возможности и помощь друзей, тут же записавшихся в недруги. Надеялся работать на вольных хлебах в свое удовольствие и распихивать по знакомым редакциям, но просчитался: почти все двери передо мной захлопнулись, хотя перестройка уже была на излете, и путч только-только провалился. Единожды предавший, кто тебе поверит. Кругом открывались сотни новых газет, но в них надо было либо вообще не работать и, проев чей-то спонсорский фонд, разбежаться, либо писать такую гадость, какая даже в коммунистической прессе не снилась: по мне уж лучше слушать вранье партийного босса, чем беседовать с гомосексуальной парочкой или брать интервью у грошовой проститутки с трех вокзалов, которая после каждого вопроса требует стакан, а за следующий стакан предлагает отдаться.
Какое-то время я перебивался в коммерческом издательстве, правя корректуры, но книги тут упорно не рождались, одни выкидыши на стадии оригинал-макета. Конечно, издательство приказало долго жить другим коммерческим издательствам. Я уже подходил к крайней черте бедности и потихоньку распродавал имущество. Единственным средством существования был дом журналистов: там иногда подворачивалась халтура у старых знакомых, например, смотаться за кого-нибудь в творческую командировку, пока сам командированный творит новую любовницу, но чаще ребята, работавшие в барах и ресторане, просили что-нибудь поднести, разгрузить машину с пивом или подежурить за кого-нибудь, кому срочно понадобилось уйти со службы. Если б Кашлин и Поглощаев знали, почему меня можно почти каждый вечер застать в домжуре, то-то бы посмеялись!
И вот неделю назад я встретил Квочкина, начальника отделения милиции. Когда-то я написал о нем три статьи и способствовал его продвижению по службе. Квочкин оказался мужиком добропамятным. Мы посидели в его кабинете, уговорили пару бутылок и, выслушав историю моего падения, Квочкин предложил мне стабильный заработок и практическое ничегонеделанье.
-- Это элементарно, Ватсон, -- сказал он, -- если преступление не раскрыто по горячим следам, то шанс, что оно будет раскрыто потом -- чистая случайность. Но и ее со счетов никто сбрасывать не собирается... А если, скажем, в установке истины заинтересованы люди состоятельные, а дело двигается туго -- у милиции все руки заняты, -- но двигается? Чувствуешь? -тут золотое дно лежит на поверхности. Я говорю заинтересованным лицам, что милиция им вряд ли поможет, хотя и постарается изо всех сил. Но милиция сама перегружена, а вот есть на примете частный детектив с отличной школой и репутацией. Почему бы не пригласить его? Этот детектив -- ты. Основные твои задачи -внимательно выслушать клиента, задать десяток неглупых вопросов и взять аванс на текущие расходы. Аванс мы делим пополам. Потом ты будешь изредка звонить клиенту и передавать то, что узнает милиция. Ну как, согласен?
Под влиянием выпитого я согласился, не думая, и мы ударили по рукам. На следующий день он вызвал меня по телефону, от которого я уж думал отказываться ввиду неплатежеспособности, и поведал о "Долине царей", очень довольный собственной хитростью.
И вот я посетил Кашлина с Поглощаевым. Странно, но их история заинтересовала меня всерьез. Случается же такое с профанами! Почему бы и не попробовать? -- думал я. -- Времени -- ешь -- не хочу. Ну, не получится, так хоть с людьми новыми познакомлюсь, глядишь, и сам в этой "Долине" кем-нибудь пристроюсь. -- Из телефонной будки я позвонил любовнице Шекельграббера, Марине Степановне Размахаевой, представился и напросился в гости ближе к вечеру. Потом пошел в отделение милиции, как на Голгофу. Двести долларов приятно грели карман и душу, но мысль, что с половиной сейчас придется расстаться, лишала жизненной потенции, а исчезнуть из поля зрения Квочкина выглядело бы просто глупостью: еще два десятка подобных "дел", и я -- миллионер в рублях, а с учетом инфляции и везения, глядишь, мультимиллионер... и весь в рублях...
-- Молодец, -- похвалил Квочкин, пряча стодолларовую купюру почему-то в кобуру. -- Выпьешь за упокой Шекельграббера и за мою изобретательность.
Что-то легла у меня душа к этому убийству, -- сказал я. -Кстати, вчера у Поглощаева тоже украли документы.
-- А нам, дурак, не сообщил, -- сказал Квочкин. -- И чем только люди перед смертью думают!
-- Может, я всерьез займусь делом?
-- Да брось ты эти игры. Тут свои законы и правила, а ты в них -- как свинья в апельсинах.
-- Но я уже принес неизвестную тебе информацию.
-- Ну представь, ввяжешься ты, чуть что -- тебя загребут, спросят: какого рожна лезешь? Ты ответишь: позвоните майору Квочкину, он объяснит. -- А подать сюда Квочкина! По какому праву вы, товарищ майор...
Он еще долго разыгрывал этот спектакль одного актера, и только потребность выпить заставила его прерваться.
-- Зачем же я буду подводить тебя? -- сказал я. -Все-таки у меня удостоверение журналиста, я им всегда прикроюсь.
-- Вот если б у тебя было удостоверение депутата!
-- Дай посмотреть ваши материалы. Хочешь не хочешь, а мне еще придется беседовать с Кашлиным и Поглощаевым. Деньги нужно отработать хотя бы словесно, а я даже не знаю, в какой позе нашли убитого, и кто.
Квочкин достал из сейфа пухлый скоросшиватель и бросил мне.
-- Ты что не пьешь? -- спросил он при этом. -- Пей, лысый, пей.
Пришлось "пропустить" для пользы следствия.
-- Тут триста страниц! -- сказал я. -- Мне до утра не справиться.
-- Хрен с тобой! Иди к Гальке-секретарше, пусть отксерит. -- В дверях он нежно взял меня за локоть и добавил: -- Только не говори никому, не надо...
Ксерокс сломался на тридцатой странице навсегда: не вынес, бедняга, что его заставляли работать на оберточной бумаге. Пришлось удовлетвориться одним началом, тем более конец я уже решил дописать сам.
До встречи с Мариной Степановной Размахаевой оставалось несколько часов. Я поехал в домжур, поменял на входе у знакомого "жучка" двадцать долларов и забрел в ресторан. Ужасно хотелось наесться до отвала, тем более у зиц-вдовы вряд ли предложат что-нибудь, кроме чая.
-- Взаймы дать? -- участливо спросил официант Саша.
-- Дай столик в углу и отбивных штук пять, -- отбивная для меня была самым знакомым деликатесом. О существовании других я, конечно, знал от нуворишей-гурманов и из меню, но на зуб не пробовал, хотя зубы были. Может, заказать тройную порцию омаров? Но съедобны ли они для желудка, испорченного овсяной кашей на воде? Да и есть ли на кухне? Чай, не в "Метрополе" сижу...
Отбивных мой аскетический организм вместил только две. Порядочный Саша незаметно переставил три нетронутые порции на другой стол и денег за них с меня не взял. Хорошо быть блатным! Но это благодатное время кончается прямо на глазах, честные Саши вымирают стадами, как динозавры, собираясь на кладбищах-толкучках... Меня потянуло в сон, но я кое-как справился, поспав минут пятнадцать в холле, и пожалел об этом: мог бы вздремнуть в метро. Потом пролистал двадцать страниц "дела": осмотр места происшествия, поданный корявым языком и почерком, и показания старичка, чья собака обнаружила труп. Фамилия старичка была Заклепкин, был и адрес в "деле".
"Завтра навестим пенсионера", -- подумал я и поехал к любовнице Шекельграббера.
Она жила в доме, у подъезда которого стояло с полсотни машин иностранных марок, а в подъезде сидел вахтер -- бывший десантник (как можно было догадаться по остаткам амуниции), уже разжиревший от дремотного сиденья на одном стуле. Лучше б ему поставили кушетку. Хотя бы с бока на бок переворачивался. Он пустил меня без звука: не знаю, за кого принял, но скорее, поленился спрашивать, испугался, что придется вставать и загораживать дорогу.
Марина Степановна жила на первом этаже. Мимолетного взгляда на квартиру достаточно было, чтобы сообразить: хозяйка болтается без дела, но постоянный заработок имеет, потому что "надомница", то есть осыпает богатых друзей женскими милостями. Я подумал, что между ней и вахтером много общего: одна получила от природы красоту, а другой -- здоровье и два метра без кепки, -- и оба живут за счет подарков природы, как наследники несчастных родственников, отдавших чаду все хорошее.
-- Заходите, хватит уже тереть подошвы о коврик, -пригласила Размахаева.
Мы прошли в комнату, которая имела такой вид, будто Размахаева все утро развлекалась, не покладая рук, ног и других частей только что отмытого под душем тела.
-- Коньяку выпьете? Тут осталось на три рюмки.
-- Спасибо, я уже пил сегодня по необходимости. Теперь у меня похмельный синдром. Я бы выпил воды или молока.
Мне поднесли и воды, и молока.
-- Значит, вы -- частный сыщик?
Я кивнул, но как бы в раздумье и не очень уверенно.
-- По вам не скажешь. Вы скорее производите впечатление не частного сыщика, а приватизированного. Но это не важно для меня. Что вы хотите узнать? Задавайте вопросы на свою сообразительность, а я буду отвечать на свою.
Я растерялся, я совсем не думал, о чем спрашивать Размахаеву, а в кино и книгах такие сцены сами собой строятся: что надо -- вмиг выясняется, и дело заканчивается постелью.
-- Вы хоть прочитали протокол моего допроса в милиции?
-- Нет, -- сознался я.
-- Плохо, так не годится работать, -- попеняла Размахаева. -- Вы же будете повторять вопросы, а я -- повторять ответы. А жизнь проходит.
-- У меня свои методы, -- соврал я.
-- Мне кажется, вы из кагэбэ, -- решила Размахаева.
-- Такой организации уже нет больше года, -- ответил я.
-- А куда же она делась?
-- Ее переименовали.
-- Так это названия нет, а не организации. Организация еще при Иване Грозном была.
-- Почему вы решили, что я из кагэбэ?
-- Должны же они как-то проявиться: в окно подсмотреть, телефон прослушать, письма прочитать -- все-таки иностранный гражданин убит! Правда, из-за Шекельграббера международный скандал вряд ли возникнет.
-- Почему?
-- А кому он нужен? Кто его, кроме меня, жалел? Кому деньги давал -- те зад лизали, отрабатывая, а остальные только плевали в спину: приехал, гад, нашей родиной торговать.
-- Вы его любили? -- спросил я.
Размахаева выпила рюмку коньяка, пустила вдруг слезу и сказала:
-- Он звал меня Мунька.
-- Кто такая Мунька? -- не сообразил я.
-- Ну, я вот Мунька в его представлении.
-- Что за человек был Шекельграббер?
-- Меньше всего он походил на американца в нашем представлении. Разгильдяй с небольшой лысиной. Сорил деньгами, угощал всех подряд, взаймы давал направо-налево.
-- Может, он просто обалдел от здешней дешевизны?
-- Нет, он скорее обалдел от того, как легко наши оборотистые подонки собирают деньги, ничего не делая. В Америке, говорил он, из-за одного процента прибыли конкуренты друг другу глотки перегрызут, а здесь и из-за ста с тобой никто разговаривать не станет. Но все-таки он был прирожденный разгильдяй, а не бизнесмен, иначе не полез бы в эту аферу с "Долиной царей".
-- Какая же афера! Я увидел сегодня преуспевающее предприятие.
-- Пока преуспевающее, но по большому счету -- это несерьезно. Только при нашем бардаке оно способно приносить много бумажек, похожих на пестрые фантики. Кстати, не возьметесь мне растолковать, почему теперь на деньгах вместо Ленина рисуют какие-то узоры и трилистники ни к селу ни к городу?.. А в принципе, Кашлина с Поглощаевым ждет судьба Безенчука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14