Затея скорее всего показалась пакостнику чересчур трудоемкой, надрываться не стал.
И все же по прошлогоднему опыту Андрей Ходырев знал, что такой мелочевкой пакостник ни в коем разе не ограничится. Стоило ли ради "угощения" и полусотни битого кирпича в такую даль "хлебать киселя"? Он перекидал битый кирпич на кладь -пригодится забутить фундамент, и пошел проверить мешки с цементом. На всякий случай.
Во дворе было темно, а за хлевушками вовсе -- глаз выколи. Но едва он сунулся в закут, как сразу понял -- его захоронка безнадежно разорена, под ногу подвернулась гнилая доска и глухо хрястнулоа. Выругавшись, он сходил за электрическим фонарем и осветил очередное разорение. Все мешки до одного были вспороты и залиты водой. Цемент схватился, и теперь весь угол оказался завален каменными глыбами.
Тяжело ступая, Ходырев отправился в избу. Сел на кровать. В памяти сама собой всплыла фраза, то ли прочитанная мимоходом, то ли где-то услышанная: "Нет человеку спасения от человека". Андрей не умел сформулировать это словами, зато всегда чувствовал: вся российская бестолочь до донышка исчерпывается этой коротенькой и емкой фразой, застрявшей в памяти.
Он вяло, без аппетита сжевал кусок пирога и запил молоком из полиэтиленовой фляжки. Долго сидел в сумерках, курил, повесив меж колен широкие костлявые кисти рук.
Потом встал закрыть окна и двери. Смрадный душок из избы выветрился без следа, к тому же к ночи стало изрядно холодать. Он снял с гвоздя старенькую, изношенную лопотину, чтобы укрыться, и лег на кровать.
Вдруг ему пришло в голову, что на мешки с цементом пакостник наткнулся вовсе не случайно, он их искал целенаправленно. Ради них он бросил возиться с кирпичом, чего ни в коем случае не сделал бы, если бы не знал загодя, что сумеет сотворить пакость почище. Стало быть, он видел или знал от когото, что Ходырев завез к себе в Волковку мешки с цементом.
Андрей интуитивно почувствовал: мысль эта верная, прошлогодние события полностью его догадку подтверждали.
Три раза он устраивал засады и в общей сложности проторчал в кустах ровно неделю, но ни в один из этих дней пакостник ни разу в Волковке не объявился. Зато четко приходил туда на следующий день после его отъезда, иногда через деньдва. Как раз во время дежурств Ходырева на работе. Выходит, Пакостник вполне в курсе всех его дел? Решил, скажем, Ходырев завести пасеку, а через день после отъезда ульи оказались на земле. И ружье прихватил не случайно, а, видимо, знал, что в ограде закрыты собаки. Тем более, что в лес с ружьем еще не сезон. Про цемент и говорить нечего.
Андрей даже вскочил с кровати. Как ошпаренный. Побегал по избе, сердито ероша волосы.
Не иначе этим самым Пакостником был кто-то из числа его знакомых, но причины?.. На кой ляд это понадобилось? Чего ради в течение вот уже года творить пакость за пакостью, рискуя в конце концов тоже нарваться? Если бы знать эти самые причины, или как их?.. мотивы, то, пожалуй, Пакостника он бы в конце концов вычислил.
Андрей с размаху сел на жалобно скрипнувшую кровать, запустил пальцы в волосы, перед глазами одно за другим вставали знакомые лица. Одних он отметал сразу, тех кто не имел даже представления о Волковке. Других просто потому, что не знал, чем он мог им до такой степени насолить. Третьих, четвертых подозревал или реабилитировал по самым разным причинам. Согрешил даже на старика Устинова. Вот уж кто при желании мог удобнее всего терроризировать своего соседа. Эта мысль особенно понравилась ему даже безотносительно к старику Устинову именно своей человеческой низостью. Таков во всяком случае должен быть почерк Пакостника, кто бы он ни был.
Прикинув по мелочам, Андрей нашел несколько существенных несовпадений, и с внутренним облегчением оправдал старика. К тому же, именно Устинов присоветовал ему приобрести эту избу. Даже подсказал адрес, у кого.
Андрей Ходырев перебрал еще несколько человек, но наконец понял, что так ничего не выяснит. Вся его жизнь была на виду -на службе, в соседях, многочисленные знакомые, родня. Многие видели, как он привез домой эти злосчастные мешки с цементом. Потом грузил на платформу, подгадывал к очередному дежурству. Да мало ли... В общем, чтобы вычислить Пакостника, не хватало одного существенного звена -- побудительного мотива. Чего ради? Корысть вроде невелика... Из мести? А может, зависть? Или просто так, из любви к искусству? Мало ли придурков.
Андрею вдруг пришло в голову, что не он один оказался в числе пострадавших. У деда Устинова было похищено ружье. В другой раз Пакостник перевернул сметанный под окнами стожок. Правда, Устинов отлучался крайне редко, а потому набеги на его владения носили случайный характер. И не такой опустошительный.
"Так-то оно так,-- подумал Андрей,-- но дед все же сбежал? В одночасье. Бросил налаженное хозяйство с избой, с покосом. И купил будку на Хорошавинской дороге, десять кэмэ пеши!" Вот этого Андрей Ходырев и вовсе не мог взять в толк. Для расчетливого, хозяйственного старика поступок более чем легкомысленный. Пакостник тут не при чем. Старик далеко не из пугливых, при случае запросто может подстрелить. Да так, что никто знать не будет.
Новая загадка окончательно спутала Андрею весь ход рассуждений. "Чертов дед! Ни слова в простоте, все намеки да подковырки с финтифлюшками, мать его за ногу!" -- выругался он, вспомнив недавний разговор, и лег.
Но не спалось. Лежал, курил. Посидел, опять покурил, походил по избе. За окнами непроглядная темень -- самая полночь. Андрей взял фонарь и отправился до ветру. Мысли, словно старая кляча на водокачке, ходили по кругу, уже по инерции, ничего к прежнему не добавляя. В рассеянности он повернул в избу. Было зябко, должно быть, близко к минусу, и ощущалось какое-то движение воздуха. Видимо, подымался ветер, и порывы время от времени доносили к нему из темноты обрывки разговора...
Андрей вдруг спохватился. Голоса?! Откуда здесь было взяться голосам? Но нет... он отчетливо их различал! Баба и мужик, кажется, переругивались... И плач ребенка. Временами плач усиливался. И тотчас пропадал, унесенный порывом ветра, потом раздавался снова, совсем близко, где-то в крайних бараках.
До поселка было метров с сотню, и Андрей решил проверить, кто мог сюда забрести, глядя на ночь, да еще с дитем. Он продвигался не спеша, освещая яркий круг у себя под ногами. От этого пятна света ночь вокруг сомкнулась еще плотнее, и он уже ничего по сторонам не различал. Шел долго -- на голоса, а они все как будто не приближались. Миновал ближние, незнакомые ночью развалюхи с черными провалами окон. Пробежал лучам света вдоль... Потом дорога пошла под гору, к железке. Выходит, он был где-то посреди поселка, но голоса доносились все так же далеко. Он сделал еще шагов десять, и вдруг явственно услышал перебранку, но уже у себя за спиной. Откуда пришел... И плач.
В недоумении Андрей остановился. Выключил фонарь, надеясь, что глаза привыкнут, и он сможет осмотреться.
Звон разбитого стекла, совсем рядом, заставил его вздрогнуть от неожиданности. Несколько спустя в другом месте куражливый, явно пьяный голос затянул невразумительный мотив. Пять-шесть голосов вразнобой и невпопад подхватили песнопение... На соседней улице, так ему показалось, хлопнула дверь, и женский визгливый голос огласил темноту матом. В ответ раздался недвусмысленный, чмокающий звук и похабный смешок.
Плакал ребенок. Мужик бранил бабу, баба на чем свет крыла мужика.
Взлаяла, загремела цепью собака...
Андрею сделалось жутковато. Он ущипнул себя -- не спит ли? Потом, желая развеять наваждение, зычно гаркнул в ночь:
-- Эге-гей! Эй!
Постоял, прислушался. Но никто, казалось, не обратил на его крики внимания. Не прекратилась перебранка. Не залаяла собака. Мертвый поселок жил своей обыденной убогой жизнью. Голоса звучали все так же неотчетливо, он не разобрал ни единого слова, о смысле догадывался разве что по интонациям.
Стуча зубами от холода, Андрей добрался наконец до ограды. Круто обернулся, сам не зная почему. Шагах в двадцати, почудилось, из темноты движется за ним белесое пятно, отдаленно напоминающее женский, размытый силуэт.
Андрей шагнул навстречу. Полоснул вдоль дороги лучом света. На обочине фонарь выхватил из темноты криво стоящую бетонную сваю, неизвестно когда и для чего тут забитую.
Андрей зло сплюнул и отправился в избу. Залез под тряпье на кровать, стараясь согреться. Ощущения после случившегося были, конечно, мерзкие. Но Андрей Ходырев, человек сугубо практический, в чудеса сроду не верил, полагая, что у всякого "чуда" имеется свое собственное объяснение. Он вспомнил деда Устинова и крест, который тот повесил ему на шею. Коротко и нервно хохотнул, представляя на своем месте набожного старика. То-то, должно быть, бородища стояла дыбом от страха.
-- Тю-тю-уу!
Он даже подскочил. Да не из-за этого ли "чуда" дурной старик бросил все хозяйство? А ведь так и есть, на самом деле. Петухи, говорит, по ночам орали.
Во придурок так придурок! Домолился божий одуванчик. Таких историй "с петухами" Андрей сам мог бы порассказать с десяток неменьше. Причем, не выдуманных, а действительно бывших, с ним лично, а не в Киеве с дядькой. Однажды, к примеру, это в сентябре было, году в семьдесят девятом, или в семьдесят восьмом? Весь день с утра в ушах орали петухи. Кругом тайга, ближняя деревня в сорока километрах, а то и все полста. А петухи орут. Не близко, правда, но слыхать хорошо. Ну, ладно если бы он один их слышал, а то вдвоем были. Толик Казенных... Кобзоном звали, в напарниках у него болтался -- то же самое. Как петух заорет -- оба слышат, плечами пожимают.
Ну и что с того? Живы остались, никто не помер.
В другой раз, такое же... Но тогда Ходырев уже один был. Зимой на лыжах. Идет лесом, а в носу откуда ни возьмись -запах свежей выпечки. Причем, сдобной выпечки. И до того отчетливо, что слюнки потекли. Полдня шел отплевываяст потом отстало.
Но самый, пожалуй, диковинный случай произошел с Андреем совсем недавно. В городе началась форменная голодуха, словно в блокаду. Магазины пустые, шаром покати. Даже хлеб с перебоями, с дракой брали. Ну, делать нечего, надо семью кормить. Взял Ходырев посреди зимы отпуск и -- в лес. Договорился с хозяином балагана, не за так конечно, обещал поделиться, ну а там дай бог удачи, как говорится. За день добежал до места, все путем. Отдохнул, отлежался за ночь. Наутро снова на лыжи и -вкруговую, петлю километров в тридцать отмахал. Но следв лосиные нашел, в первый же день. И стоянку обнаружил на вырубке в старом ельнике. Семенник когда-то оставили. Прикинул по следам, выходило штуки четыре-пять, с лосятами. С тем и вернулся в балаган. На радостях выпил солдатские сто грамм.
Но везуха на этом закончилась. На следующий день взыграло солнце. Безветрие полное. Снег звонкий, хрусткий, лыжи за три километра человеку слыхать. Чтобы к лосям при такой погсще подобраться на выстрел, нечего и думать. День минул, другой, третий. Погода все не меняется. Так неделя прошла, вторая началаоь. От безделья глаза на лоб лезли. Целыми днями гонял пустой чай -- чагой заваривал. Оброс бородищей, навроде деда Устинова, а когда вовсе делалось тошно, вставал на лыжи и без всякой цели бродил цо лесу. Шлепнул попутно пару тетеревов на лунках.
Однажды, в очередной раз собравшись на моцион, как он называл свои вынужденные прогулки, Андрей вышел из зимовья и стал вытаскивать из-под крыши оставленные там на ночь лыжи. Потом обернулся и обмер...
По залитой солнцем, заснеженной поляне, прямо перед его зимовьем, вышли из лесу шестеро охотников. Все в белых маскхалатах, идут гуськом на лыжах, переговариваются. На валенках -- белые чехлы. С палками. Даже лица разглядел, вроде знакомые. А вот кто -- ни одного не вспомнил.
Первая мысль была -- бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
И все же по прошлогоднему опыту Андрей Ходырев знал, что такой мелочевкой пакостник ни в коем разе не ограничится. Стоило ли ради "угощения" и полусотни битого кирпича в такую даль "хлебать киселя"? Он перекидал битый кирпич на кладь -пригодится забутить фундамент, и пошел проверить мешки с цементом. На всякий случай.
Во дворе было темно, а за хлевушками вовсе -- глаз выколи. Но едва он сунулся в закут, как сразу понял -- его захоронка безнадежно разорена, под ногу подвернулась гнилая доска и глухо хрястнулоа. Выругавшись, он сходил за электрическим фонарем и осветил очередное разорение. Все мешки до одного были вспороты и залиты водой. Цемент схватился, и теперь весь угол оказался завален каменными глыбами.
Тяжело ступая, Ходырев отправился в избу. Сел на кровать. В памяти сама собой всплыла фраза, то ли прочитанная мимоходом, то ли где-то услышанная: "Нет человеку спасения от человека". Андрей не умел сформулировать это словами, зато всегда чувствовал: вся российская бестолочь до донышка исчерпывается этой коротенькой и емкой фразой, застрявшей в памяти.
Он вяло, без аппетита сжевал кусок пирога и запил молоком из полиэтиленовой фляжки. Долго сидел в сумерках, курил, повесив меж колен широкие костлявые кисти рук.
Потом встал закрыть окна и двери. Смрадный душок из избы выветрился без следа, к тому же к ночи стало изрядно холодать. Он снял с гвоздя старенькую, изношенную лопотину, чтобы укрыться, и лег на кровать.
Вдруг ему пришло в голову, что на мешки с цементом пакостник наткнулся вовсе не случайно, он их искал целенаправленно. Ради них он бросил возиться с кирпичом, чего ни в коем случае не сделал бы, если бы не знал загодя, что сумеет сотворить пакость почище. Стало быть, он видел или знал от когото, что Ходырев завез к себе в Волковку мешки с цементом.
Андрей интуитивно почувствовал: мысль эта верная, прошлогодние события полностью его догадку подтверждали.
Три раза он устраивал засады и в общей сложности проторчал в кустах ровно неделю, но ни в один из этих дней пакостник ни разу в Волковке не объявился. Зато четко приходил туда на следующий день после его отъезда, иногда через деньдва. Как раз во время дежурств Ходырева на работе. Выходит, Пакостник вполне в курсе всех его дел? Решил, скажем, Ходырев завести пасеку, а через день после отъезда ульи оказались на земле. И ружье прихватил не случайно, а, видимо, знал, что в ограде закрыты собаки. Тем более, что в лес с ружьем еще не сезон. Про цемент и говорить нечего.
Андрей даже вскочил с кровати. Как ошпаренный. Побегал по избе, сердито ероша волосы.
Не иначе этим самым Пакостником был кто-то из числа его знакомых, но причины?.. На кой ляд это понадобилось? Чего ради в течение вот уже года творить пакость за пакостью, рискуя в конце концов тоже нарваться? Если бы знать эти самые причины, или как их?.. мотивы, то, пожалуй, Пакостника он бы в конце концов вычислил.
Андрей с размаху сел на жалобно скрипнувшую кровать, запустил пальцы в волосы, перед глазами одно за другим вставали знакомые лица. Одних он отметал сразу, тех кто не имел даже представления о Волковке. Других просто потому, что не знал, чем он мог им до такой степени насолить. Третьих, четвертых подозревал или реабилитировал по самым разным причинам. Согрешил даже на старика Устинова. Вот уж кто при желании мог удобнее всего терроризировать своего соседа. Эта мысль особенно понравилась ему даже безотносительно к старику Устинову именно своей человеческой низостью. Таков во всяком случае должен быть почерк Пакостника, кто бы он ни был.
Прикинув по мелочам, Андрей нашел несколько существенных несовпадений, и с внутренним облегчением оправдал старика. К тому же, именно Устинов присоветовал ему приобрести эту избу. Даже подсказал адрес, у кого.
Андрей Ходырев перебрал еще несколько человек, но наконец понял, что так ничего не выяснит. Вся его жизнь была на виду -на службе, в соседях, многочисленные знакомые, родня. Многие видели, как он привез домой эти злосчастные мешки с цементом. Потом грузил на платформу, подгадывал к очередному дежурству. Да мало ли... В общем, чтобы вычислить Пакостника, не хватало одного существенного звена -- побудительного мотива. Чего ради? Корысть вроде невелика... Из мести? А может, зависть? Или просто так, из любви к искусству? Мало ли придурков.
Андрею вдруг пришло в голову, что не он один оказался в числе пострадавших. У деда Устинова было похищено ружье. В другой раз Пакостник перевернул сметанный под окнами стожок. Правда, Устинов отлучался крайне редко, а потому набеги на его владения носили случайный характер. И не такой опустошительный.
"Так-то оно так,-- подумал Андрей,-- но дед все же сбежал? В одночасье. Бросил налаженное хозяйство с избой, с покосом. И купил будку на Хорошавинской дороге, десять кэмэ пеши!" Вот этого Андрей Ходырев и вовсе не мог взять в толк. Для расчетливого, хозяйственного старика поступок более чем легкомысленный. Пакостник тут не при чем. Старик далеко не из пугливых, при случае запросто может подстрелить. Да так, что никто знать не будет.
Новая загадка окончательно спутала Андрею весь ход рассуждений. "Чертов дед! Ни слова в простоте, все намеки да подковырки с финтифлюшками, мать его за ногу!" -- выругался он, вспомнив недавний разговор, и лег.
Но не спалось. Лежал, курил. Посидел, опять покурил, походил по избе. За окнами непроглядная темень -- самая полночь. Андрей взял фонарь и отправился до ветру. Мысли, словно старая кляча на водокачке, ходили по кругу, уже по инерции, ничего к прежнему не добавляя. В рассеянности он повернул в избу. Было зябко, должно быть, близко к минусу, и ощущалось какое-то движение воздуха. Видимо, подымался ветер, и порывы время от времени доносили к нему из темноты обрывки разговора...
Андрей вдруг спохватился. Голоса?! Откуда здесь было взяться голосам? Но нет... он отчетливо их различал! Баба и мужик, кажется, переругивались... И плач ребенка. Временами плач усиливался. И тотчас пропадал, унесенный порывом ветра, потом раздавался снова, совсем близко, где-то в крайних бараках.
До поселка было метров с сотню, и Андрей решил проверить, кто мог сюда забрести, глядя на ночь, да еще с дитем. Он продвигался не спеша, освещая яркий круг у себя под ногами. От этого пятна света ночь вокруг сомкнулась еще плотнее, и он уже ничего по сторонам не различал. Шел долго -- на голоса, а они все как будто не приближались. Миновал ближние, незнакомые ночью развалюхи с черными провалами окон. Пробежал лучам света вдоль... Потом дорога пошла под гору, к железке. Выходит, он был где-то посреди поселка, но голоса доносились все так же далеко. Он сделал еще шагов десять, и вдруг явственно услышал перебранку, но уже у себя за спиной. Откуда пришел... И плач.
В недоумении Андрей остановился. Выключил фонарь, надеясь, что глаза привыкнут, и он сможет осмотреться.
Звон разбитого стекла, совсем рядом, заставил его вздрогнуть от неожиданности. Несколько спустя в другом месте куражливый, явно пьяный голос затянул невразумительный мотив. Пять-шесть голосов вразнобой и невпопад подхватили песнопение... На соседней улице, так ему показалось, хлопнула дверь, и женский визгливый голос огласил темноту матом. В ответ раздался недвусмысленный, чмокающий звук и похабный смешок.
Плакал ребенок. Мужик бранил бабу, баба на чем свет крыла мужика.
Взлаяла, загремела цепью собака...
Андрею сделалось жутковато. Он ущипнул себя -- не спит ли? Потом, желая развеять наваждение, зычно гаркнул в ночь:
-- Эге-гей! Эй!
Постоял, прислушался. Но никто, казалось, не обратил на его крики внимания. Не прекратилась перебранка. Не залаяла собака. Мертвый поселок жил своей обыденной убогой жизнью. Голоса звучали все так же неотчетливо, он не разобрал ни единого слова, о смысле догадывался разве что по интонациям.
Стуча зубами от холода, Андрей добрался наконец до ограды. Круто обернулся, сам не зная почему. Шагах в двадцати, почудилось, из темноты движется за ним белесое пятно, отдаленно напоминающее женский, размытый силуэт.
Андрей шагнул навстречу. Полоснул вдоль дороги лучом света. На обочине фонарь выхватил из темноты криво стоящую бетонную сваю, неизвестно когда и для чего тут забитую.
Андрей зло сплюнул и отправился в избу. Залез под тряпье на кровать, стараясь согреться. Ощущения после случившегося были, конечно, мерзкие. Но Андрей Ходырев, человек сугубо практический, в чудеса сроду не верил, полагая, что у всякого "чуда" имеется свое собственное объяснение. Он вспомнил деда Устинова и крест, который тот повесил ему на шею. Коротко и нервно хохотнул, представляя на своем месте набожного старика. То-то, должно быть, бородища стояла дыбом от страха.
-- Тю-тю-уу!
Он даже подскочил. Да не из-за этого ли "чуда" дурной старик бросил все хозяйство? А ведь так и есть, на самом деле. Петухи, говорит, по ночам орали.
Во придурок так придурок! Домолился божий одуванчик. Таких историй "с петухами" Андрей сам мог бы порассказать с десяток неменьше. Причем, не выдуманных, а действительно бывших, с ним лично, а не в Киеве с дядькой. Однажды, к примеру, это в сентябре было, году в семьдесят девятом, или в семьдесят восьмом? Весь день с утра в ушах орали петухи. Кругом тайга, ближняя деревня в сорока километрах, а то и все полста. А петухи орут. Не близко, правда, но слыхать хорошо. Ну, ладно если бы он один их слышал, а то вдвоем были. Толик Казенных... Кобзоном звали, в напарниках у него болтался -- то же самое. Как петух заорет -- оба слышат, плечами пожимают.
Ну и что с того? Живы остались, никто не помер.
В другой раз, такое же... Но тогда Ходырев уже один был. Зимой на лыжах. Идет лесом, а в носу откуда ни возьмись -запах свежей выпечки. Причем, сдобной выпечки. И до того отчетливо, что слюнки потекли. Полдня шел отплевываяст потом отстало.
Но самый, пожалуй, диковинный случай произошел с Андреем совсем недавно. В городе началась форменная голодуха, словно в блокаду. Магазины пустые, шаром покати. Даже хлеб с перебоями, с дракой брали. Ну, делать нечего, надо семью кормить. Взял Ходырев посреди зимы отпуск и -- в лес. Договорился с хозяином балагана, не за так конечно, обещал поделиться, ну а там дай бог удачи, как говорится. За день добежал до места, все путем. Отдохнул, отлежался за ночь. Наутро снова на лыжи и -вкруговую, петлю километров в тридцать отмахал. Но следв лосиные нашел, в первый же день. И стоянку обнаружил на вырубке в старом ельнике. Семенник когда-то оставили. Прикинул по следам, выходило штуки четыре-пять, с лосятами. С тем и вернулся в балаган. На радостях выпил солдатские сто грамм.
Но везуха на этом закончилась. На следующий день взыграло солнце. Безветрие полное. Снег звонкий, хрусткий, лыжи за три километра человеку слыхать. Чтобы к лосям при такой погсще подобраться на выстрел, нечего и думать. День минул, другой, третий. Погода все не меняется. Так неделя прошла, вторая началаоь. От безделья глаза на лоб лезли. Целыми днями гонял пустой чай -- чагой заваривал. Оброс бородищей, навроде деда Устинова, а когда вовсе делалось тошно, вставал на лыжи и без всякой цели бродил цо лесу. Шлепнул попутно пару тетеревов на лунках.
Однажды, в очередной раз собравшись на моцион, как он называл свои вынужденные прогулки, Андрей вышел из зимовья и стал вытаскивать из-под крыши оставленные там на ночь лыжи. Потом обернулся и обмер...
По залитой солнцем, заснеженной поляне, прямо перед его зимовьем, вышли из лесу шестеро охотников. Все в белых маскхалатах, идут гуськом на лыжах, переговариваются. На валенках -- белые чехлы. С палками. Даже лица разглядел, вроде знакомые. А вот кто -- ни одного не вспомнил.
Первая мысль была -- бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48